Девять Жизней. Фантастическая четверка
Я на скале лежу с пробитой печенью,
Орёл, наручники, тщета провальная.
Я Прометеем смелым вам
Принёс огонь и фимиам,
Принёс открытие, привёз событие.
А вы затушите костры,
Вы расточительны, ослы,
А я спалю дома
и перекрытия.
Не надо ждать века, не надо мять бока,
Пока Иванушка заблеет козликом,
Домой бежать пока – и за рога быка,
И зло размножится проклятым кроликом.
Мы этот мир с тобой уже почистили,
Он весь повырезан, и мусор высосан,
Летают «маечки» по полю чистому,
От всех повылизан, из книги выписан.
Все люди счастливы в своих коробочках,
Ни электричества, ни телевизора,
Подземный сон одних, других по полочкам
Разложат местные под страхом вируса.
И больше никаких проблем —
7 миллиардов гнутых клемм.
Мечта историка, мечта искателя.
Эй, приглашаем на концерт
В поддержку добрых низких цен
На все оружие для всех мечтателей.
Ведь мы властители, Земли блюстители,
Ее поклонники, её читатели.
Оборонители или спасители,
Двойная серия, двойная братия.
Мы этот мир с тобой купили в складчину,
И здесь убить легко, и здесь любить легко,
Другим – потрачено, а нам – заплачено,
Полчеловечества наш ветер вылакал.
Томятся кости их, гремят запястья их
Под слоем почвенным, в гробу сколоченном,
А мы властители сосновой вязкости,
Растущей похоти, встающей в очередь.
И если ваше колдовство
Мое исправит шутовство, —
Я буду выжженной, как степь иссохшейся.
И если первый у богов
Стал Прометеем средь орлов, —
Пускай и власть моя теперь раскрошится.
Когда последний мерзкий тип
В немую Вечность отлетит,
И я отделаюсь, и я отмыкаюсь.
Но вдруг возможно полагать,
Что нам с тобой, церковный тать,
Дадут раскаяться, и я… допрыгаюсь?
Жизнь – показательная функция
Жизнь – показательная функция,
Но с отрицательной динамикой.
«Вы спите все, а мне проснуться бы», —
Вопит с охрипшего динамика.
Вы в полусне живете кварцевом,
Я – над стеклянными могилами.
Но мне не лучше. Мне – остаться бы!
Терять себя, по нотам клацая…
А я в пучине, место – гиблое.
Меня в желе законсервируют,
Анабиоз – и в холодильнике
Нет хода чувствам. Импонируют
Им разногласия с ботинками —
На два размера отстающие
От темпов роста и инфляции…
Остатки личности расплющило,
А мне бы выжить, коль отпущено,
Терять себя, по нотам клацая.
Не каждый вечер концентрирует
Вокруг себя хвосты агонии,
Но смрад и ныне концертирует,
Чтоб вены вдеть в ушко игольное.
Острей катаны режут ножницы,
Чтоб кожемяка позавидовал,
Каков пергамент у заложницы —
И по рукам стекают рожицы,
Давно отжившие, безвинные.
Житьё-бытьё линейной функцией
Не может быть ни в коем случае,
Вот полицаи экзекуции
Несут с собой мечи двуручные,
За мной придут, потом помилуют,
Потом опять пошлют карателей…
17 лет по полю минному,
Грехов-то нет, а так – отмыла бы,
Как злато в ситечке старателя.
Ну разве грех – моё прошение,
Мое единственное рвение?
За что просить у вас прощения?
За то, что сырость внутривенная
Вокруг напачкала, нагадила?
Одна моя судьбина тленная,
И вам нежданно и негаданно
Придет ответ о том, что крадено,
О том, что я – военнопленная.
Лижи мои шрамы
Не чующий брака,
Плати за свои неустойки
Лижи мои шрамы
Бездомной собакой,
Что дети нашли на помойке.
Ласкайся котенком,
Пропавший в бараках,
Вину не загладишь нисколько.
Подбитый орлёнок,
Не чующий брака,
Плати за свои неустойки.
Восток окровавлен,
Лучистые змеи
Запрыгнуть хотят на колени.
«Я профи по травле,
Обидеть умею», —
Висит на доске объявлений.
Вот только не вздумай
На мне отыграться:
Иначе лавиной незваной,
Стихией безумной
Сметённый повстанец,
Отправишься в мрак первозданный.
Лижи мои шрамы,
Не чующий брака,
Ты сам нацарапал: «Помилуй!»
Цепляйся за драму
Бездомной собакой,
Что дети
Найдут
На могиле.
Ответ на стихотворение Роберта Рождественского «Тихо летят паутинные нити»
…Я не вернусь. И, наверно, логично —
Хорошего (вкупе с плохим) понемногу.
Смерть-криворучка поймает с поличным —
Никто не успеет прийти на подмогу.
Воздух медовый, и в нём паутина,
Сплетённая будто из солнечной пряжи.
Я не готов к затяжному пути, но
Меня провожают намёки присяжных:
«Жил ты неправильно, жил ты впервые,
До сути земли не дошёл в полной мере,
Так и не понял, играя навылет,
Что всё бездуховное суть эфемерно,
Чем же ты клялся, кому присягал ты,
Вслепую бредя, натыкаясь на ямки?»
Я отвечал: «Мы здесь все делегаты,
Не лучше щенка, что отобран у мамки…
Люди по сути своей любопытны,
Но как же идти? Ведь маршрут неизвестен!
Новые люди всегда следопыты!
Рождён на Земле – в неизведанном месте!
Как поступить – не дают нам инструкций,
И точно не знаешь, как вычислить бестий,
Даже прожив целый ВЕК средь безумцев,
Умру на Земле – в неизведанном месте!
Вот почему все мы ходим вслепую
И все увядаем, как красные маки…
Я заявляю, нет, я протестую:
Людей, как щенков, отбирают у мамки!»
Только не всё в речи этой логично:
Ведь я не успел досказать лишь немного!…
Смерть-криворучка поймала с поличным!
Никто не успел прибежать на подмогу.
Кончился суд и запущены титры,
Взяла меня смерть – беспощадный гонитель.
Воздух медовый, и в нём паутина,
Осевшая пылью на мрачном граните…
А я не вернусь.
Вы меня извините.
Чисто философически…
Господство разума
Заросло крапивой,
Господство сердца
Выдано науке.
Господство разного —
Сколько ни кропи, но
Законы специ-
Фичней. Мы же внуки
Победы общего
Над собой и частным,
Победы многих
Над одним вселенским.
Угасла мощь его,
Стал мощами Чацкий,
Усохший в смоге
Близ канатной лески —
Канат был тоненьким —
Он ходил исправно
И километров
Выгулял довольно:
Стал гипертоником —
Пенсия и справка,
И в карте мета:
«Выпущен на волю…
Простите… выписан»
На покой и телек,
На чай с душицей,
Безмятежный отдых.
Больница. Вывеска.
Бунт окончен. Темень.
«Нашли плешивца,
Чтоб катать им оды!»
Кряхтел наш дедушка,
Но без результата.
Законы специ-
Фичны. Всё полярно.
«Куда я дену что?
Плюньте на лета-то!
Задору, специй
У меня – поляна!»…
А деду – двадцать, и
Все теперь такие.
Благоразумны,
Будто пуритане.
Надежда нации
Лечится текилой,
Играет в «зуму»,
Борется с летами
И лишь в фантазиях
Ищет приключений,
И лишь в подкорке
Бесится, бунтует.
Не станет Разиным
Дед. Ему блокчейна
Подай. Подпорки
Лучше Сабантуя.
Господство разума
Выдохлось крапивой.
Я это в шутку —
Слушайте вполуха.
Так много разного —
Сколько ни скрипи, но
Нам надо шубку,
А не как Миклухо-
Маклай, в Австралию
И на Филиппины.
Нам дома сиднем
Сиживать до века.
…Мой друг, оставь её,
Молодёжь. Ни клином,
Ничем. Ни силой
Духа и молекул
Растормошить нельзя их.
Вот господство многих
Над мелким частным,
Над одним вселенским.
Для них весь мир – хозяин…
Пусть витают в смоге.
Пусть рухнет Чацкий
У канатной лески.
Manic
Размахнулась душа, развернулась уверенность
В ярком экстазе восторженно кличу:
Вот она я! I’m a wonderful creature!
Вот она, Данте! Цветёт Беатриче!
И разверзлись все пропасти, выросла ветреность,
Стало меня неприлично много,
Слишком для скученных здесь людишек
Много царевны с фамилией Мнишек.
Этому миру пришла на подмогу
Та, для кого миллиарды – не много,
Каждому по объятиям
Необъятной и доброй моей руки,
Всех поснимаю с распятия
Чёрных весенне-когтистых ракит!
Аж с волос поднимает космический приток,
Энергии разовая избыточная порция!
Я ем её, как именинный пирог
И даю по кусочку взрывчатки-эмоции!
Сею счастье всем и повсюду,
Заверну и в бумажки его, и в слюды,
За так и за символическую плату
В виде радостных фейерверков,
Сияющих поцелуйчиков.
У меня же не ум – палата!
И меня не отмерить меркой,
От ослов и господ полученной!
Развернулась душа, царственно
Укрыла планету крылом материнским,
Могуче строит, разрушает безнравственно,
Вполне осознанно идя на риски!
Я – красавица… Ну как же такое не усмотреть?
Глаз не иметь – не иметь возможности
Красоту неувядающую мою лицезреть,
Что давно затмевает сверхновые!
Я же влага в пустынном краю обезвоженности!
Сама я сверх меры новая,
Обновлённая!
С шедевром Бетховена тетрадка нотная,
Во всё углублённая!
Феникс и сфинкс!
Священный Стикс!
И то бурное буйство, что рвётся дуром с меня,
Как Ниагарский ревущий водопад,
Так сладострастно-тяжело осенять
Масштабным крещением наугад!
Тяжело описать словами,
Доступными простым смертным,
Бесподобный вот этот водоворот!
Как будто сподобилась серотонинных
Бесконечных щедрот!
А мне отпираются любые замки:
Махну направо – и все на коленях,
Иду налево – и там
Бросают цветы под летучие ноги
С крылышками Гермеса
На лёгких моих сандалиях.
Меня окурили миром
И маслом сандаловым.
Как будто вручили бархатные вожжи
Неустанного просветления,
Беспримерного господства!
Где королева? Не видишь? Вот же!
Искромётство нетления,
К бессмертию подступ!
И пускай через полгода
Или даже меньше
Такой гегемонии срок пройдёт,
Такой себе «King for a day»,
Исключительный Амадей!
Но сейчас об этом предпочту не думать
Под эндогенным неистовым кайфом!
Забудем пока, как смотреть на дуло
И слёзки бросать на кафель!
Немыслима, как воздушный шар!
Огромна, будто земная твердь!
Это я, и такою останусь впредь,
И меня невозможно чудес лишать!
Берег крутой – в берегу пологом…
Знаю: меня нетипично много!
Имплементирован комплекс бога
В каждую клеточку тела;
Щекотлива, однако, тема!
Кровь вдруг ударила по вискам,
Барабанит в дверь, как пьяный сосед,
Жалит, что твой электрический скат!
Я так неуёмна! Тушите свет!
Тушите – свет!…
Кризис
А вдохновения – в руку
А мочи нет спьянеть,
Я – недозревший фурункул
На мировой спине.
Я – наболевшая падаль
На мировой скале.
Котяра полным как панда
Внезапно стал с котлет,
На подаяниях улиц,
На городских харчах,
Читая вывески буквиц
До пустоты в хрящах.
Непромокаемый кустик
Под посевной растрёп,
Река выходит из устья,
А я его оскрёб.
А вдохновения – в руку,
А костоправ – к руке,
А незаживший фурункул
Идёт играть в крикет
На головах подчиненных
Да на брусчатном шве,
У гривоцветных черёмух,
Где просчитался швед.
Как будто пагода дома
Пизанской башней – крен.
Как будто пахоты домра
Поёт дождливый крем.
Непромокаемой шляпой
Огородился весь.
Я несговорчивой шляхтой
Пролепечу, что есмь.
Пусть вдохновение – в руку,
Пусть от дождей – спьянеть,
Я – тень горбатого Мука
На мировой спине,
Очередная заноза
На мировой пинцет…
Варваре видно за носом,
Где проводить концерт.
Очередная ошибка
На мировой скале…
Союз Аргуни и Шилки,
Кусочек льда с комет.
…Среди богемного шика,
Внучатых фей с карет
Не комильфо быть ошибкой
На мировой скале.
Жураве́ль
Улетает журавель – клину клин,
Вот бы зиму переждать – длины длин,
Упокой не в небеси – на земли.
Одинокий журавель – в журавли.
Под закатом их красна – полоса,
Прилила его багрянь – к полюсам,
Это чудо – хочешь, верь – и не верь,
Промелькнула краснота – журавель.
Улетать вам строем-кли – ном отсель,
Ведь товарищ журавлю – журавель.
Для людей вы, журавли – короли
Оттого, что вы дружны – журавли.
Оттого, что одному – не бывать
Тем, кому ваш журавель – кровный брат.
Я ли с вами полечу – зимовать?
Я ль заместо получу – каземат?
Той багрянью путь как со – ком полит.
…Одинокий журавель – в журавли.
Сердцевина
Рыдает под полом продрогший ребёнок,
Сирена полопала уши и стёкла,
Дитяти гремит сердцевина.
Симфония скрежета мышек-полёвок,
И двери пинает не дядя, но Стёпа,
А вместе – ночная рванина.
Знаете, ножик такой, для яблока,
С круглой насадкой, чтоб вырезать половину?
Точно такой, безопасный якобы,
Режет мою перебитую сердцевину.
Знаете, нежный паштет из печени
Занял прилавок, чтоб вытравить нам малину!
Мы увязаем – недуг нелеченый
Мучит тем временем пулемёт-сердцевину.
Заходится лаем собака на сене,
Заводятся вши на помойной собаке,
Повсюду дворовая живность.
Во всех деревеньках речного бассейна,
По всем городам озорного писаки
Несётся зловонная жидкость.
Знаете, жидкость людская приторна,
В розах-мимозах мой пистолет разукрашен,
Смысла и шанса спасать убитого
Нет в заковыристой переваренной каше.
Знаете, мысли людские праведны,
Будто ковёр на пороге худой церквушки,
Так захотели не деды – прадеды,
Будет копейка им в замену моей полушки.
Под кожей рыдают задетые дети,
А общество просит терпеть без рыданий,
Такая смертельная скука!
Устоев порядок столетья пометил,
Нам жить завещал без любви, без братаний,
В квартиру врываться без стука.
Знаете, есть на полях сражения
Лучше, чем противопехотная мина,
Против гуманного все-сближения
Чья-то зачерствевшая вконец сердцевина.
Взыщет с богатых – мужчины ль, женщины
Тысяча нищих, убиенных невинно!
Тогда и пойдут и рубцы, и трещины
По их стеклопакетным пустым сердцевинам!
Мой коротенький путь
Мой коротенький путь так затратно криволинеен,
Я лижу эти шрамы, чтоб стало еще больнее.
Мой коротенький путь будто к смерти
предрасположен.
Я вослед слышу ругань, издёвки и мат сапожный.
Я вослед слышу крик, что уродливо травит горло,
Но при этом все так же ползу по слезам
прогорклым.
И на месте, где дремлет синяк колдовством опала,
Проступает рубин, поднимается, как опара.
Те навеки изгои, кто чувствуют жизнь полнее,
Шрам на шрам налагая, надеюсь, что так
больнее.
Но улыбку с лица не стравить, и оскалом зверя
Я оплакивать буду любую свою потерю.
Вскинув руки, пойду потешаться —
Пьеро помешан,
Чёрный юмор проел меж извилин седые плеши.
Я так стар, я изжил самолично себя так скоро,
Провожу по руке соблазнительным краем скола,
Прохожу по морозистым веткам небесной
пальмы,
На коне пролетаю опричным стрелком
опальным.
Будто ёлки в автобусных окнах, часы мелькают.
Я же Герда, но мне не спасти ни себя, ни Кая.
Я повязан со смертью невидимым стойким
клеем,
Но зачем-то живу.
И поверьте мне – так больнее.
Александр Гирин
Глава 1
Отчего разделённость повсюду?
– Пройдут эпохи, пока падут все завесы.
– Приоткрывая их, мы рискуем жизнями!..
– Когда жизнь и смерть становятся
неразличимы – это и есть наш Путь.
Этой ночью не было росы. В совершенно чёрном небе лишь местами показывались звёзды в просветах меж невидимых туч. Густой тёплый воздух едва ли не звенел от гнетущего напряжения. Сильно пахло бальзамическим хвойным покровом, сильно разогретым за день жарким солнцем.
Синяя вспышка на мгновение высветила пространство из небытия. Из-под покрова ночных тайн вынырнула и снова исчезла опушка плотного леса. Порыв ветра встревожил сонные ветви пихт и лиственниц и принёс с собой неожиданную свежесть и прохладу.
Отрывистые, словно камнепад, раскаты грома зарокотали в вышине и, перейдя в ровный далёкий гул, сменились нарастающим шумом ветра в кронах. Зародившееся на опушке движение воздуха не прекратилось: струя ветра набрала силу и закрутилась в маленький вихрь. То ослабевая, то становясь вновь более тугим и быстрым, этот вихрь двигался по полям на гребне набирающей силу бури. Снова, и уже неоднократно, сверкали молнии. Мощный тёплый ливень обрушился стеной, затем быстро прекратился. Накатила ещё одна волна; и скоро не осталось ни единого сухого клочка земли даже под кровом могучих хвойных великанов.
Во внезапном разрыве туч показались высокие чёткие контуры дождевых облаков, едва освещённые зарождающейся зарёю. Буря уходила прочь; но на лугу всё так же танцевал небольшой вихрь, теперь уже ровно, стабильно, перемещаясь то туда, то сюда над покрытой цветущим разнотравьем равниной. И удивительно было то, что при каждой его остановке на каком-то месте в воздух из мокрой травы взлетали мотыльки со слипшимися от влаги крыльями, застигнутые врасплох ночной непогодой…
Бережно поднимая в воздух этих насекомых, вихрь расправлял и подсушивал им крылья, а затем отпускал в свободный полёт. Спасённые от стихии существа уверенно улетали в поисках укрытия или ночных цветов. А смерч словно каждый раз набирал силу. Вот он уверенно, но так же осторожно сбросил сломавшуюся от напора стихии ветвь ясеня с низкорослых молодых сосновых побегов.
На какое-то время воздух стал тих и неподвижен. В этой тишине в небольшом овражке на краю всё того же леса послышался плеск воды и жалобный писк. Совёнок выпал из гнезда и упал прямо в дождевую лужу. Над ней плотно смыкались ветви ив. Ушастая сова, мать птенца, спустившись на нижние сухие ветви, перелетала с одной на другую, но не решалась спуститься к воде. Она пронзительно кричала, но чем это могло помочь?..
И тут воздух под ивами пришёл в движение. Ветер загудел среди кривых толстых сучьев и образовалась воздушная воронка. Мать сова испуганно вылетела из оврага. А над лужей с совёнком образовался настоящий маленький циклон: ветви сначала скрипели, затем начали с треском ломаться и падать по склонам овражка. Воду из лужи втягивало в центр вихря и поднимало через кроны высоко в воздух. Затем всё кружение резко прекратилось. Воды в овражке не осталось. Совёнок спокойно сидел на высокой живой ветке ивы. Сова помедлила и подлетела к питомцу…
Маленький смерч неловко, временами пропадая, кружился на краю овражка. И, помедлив немного, помчался через серый утренний сумрак вниз, в долину реки…
Глава 2
Духи хранят нас, наши народы, от невзгод и лихого времени.
До тех пор, пока и мы сами бдительны.
Пастухи спали тревожно. Сперва их разбудила гроза, и шум ветра сопровождался странными звуками, которых никак не могла издавать обычная буря: словно шёпот доносился с неба, пробуждая неясные чувства в душе каждого, кто слышал его. Будто заклинания читались невидимым повелителем стихии, и в кромешной тьме безлунной ночи воображение рисовало духов предков и могучих воинов и колдунов, легендами о которых жил местный народ. Легендами, передаваемыми из поколения в поколение.
Когда же небо стало проясняться, из лесов стал доноситься высокий голос ушастой совы. Он был полон тревоги и звучал намного громче, чем должен был: лес находился за холмами, а к реке эти птицы почти никогда не прилетали. Это было предзнаменованием. Остававшиеся в ночном дозоре пастухи перешёптывались между собой:
– Помнишь? Последний раз они так кричали в тот год, когда с полудня пришли щитоголовые…
– И мы их как раз тогда прогнали.
– Да, но теперь снова, говорят, паруса с чёрным солнцем показываются у полуденных берегов!
– Ну и что с того? Тогда одолели, а сейчас и подавно справимся. Теперь мы заранее подготовимся!
– Да, но тогда с нами был наш Старейший, а теперь правят наместники, и какие они? Пустые головы, да и только. Нужно собирать дружины! Нет, сейчас я опасаюсь… Как бы не пришлось опять уводить стада в стылые земли!
Так, переговариваясь, они встретили рассвет. Вытащили из-под навесов сухие дрова и развели костёр. Овцы были выпущены из загонов и торопливо распределялись по затоптанному берегу реки, утоляя жажду. Коровы беспокойно мычали и ждали своей очереди за оградой. Нехитрая трапеза была заготовлена с вечера, и сейчас оставалось только повесить котлы над огнём.
И вдруг внимание всех, и пастухов, и животных, привлекло нечто наверху, над холмами. Глаз не различал там ничего необычного, но внутреннее чутьё безошибочно уловило то же состояние, какое было ночью во время бури. Только теперь оно было намного сильнее. Это не был страх, но присутствие могучей силы заставляло оцепенеть и смотреть туда, на пастбищные холмы на том же берегу реки. И тут наконец-то самого пожилого из пастухов осенило:
– Это дух Старейшего! Неужели Он вернулся?!
В тот же момент наверху взвилась туча пыли – хотя всё было мокрым после ливня – и понеслась вниз. Поднялся сильный ветер, и как будто вихрь ворвался в палаточный городок. Как ни странно, он принёс с собой не пыль, а скорее будто пыльцу со сладковатым запахом. Громко хлопая мешковиной навесов и обрушив одну из поленниц, вихрь налетел на костёр. С треском разлетелось большое горящее полено, и огонь со снопом искр взметнулся вверх. Вспышка – и резко всё затихло. Исчезло и ощущение присутствия, как мечом отрубило…
Так вернулся в этот мир дух поверженного Старейшего, известного также под именем Буредержец. Дух повелителя ветров, правившего этими землями в человеческом обличье долгие века и павшего в великой битве поколение назад. Теперь он вернулся из небытия, ещё не обретя достаточно силы для воплощения. Вернулся – и в то же утро пламя поглотило его…
Глава 3
Мы не считаем силой способность пребывать
одновременно во многих местах. Это скорее
следствие нашей слабости. Будь у нас сила —
нам бы нигде не потребовалось находиться.
Густая, тягучая магма… она была повсюду.
«Они услышали… они призвали меня…»
Что-либо сделать с этим жидким огнём было невероятно трудно.
«О, как же они нуждаются…»
С тех пор, как дух Буредержца попал в этот Нижний мир, прошло, по людскому исчислению, несколько лет.
«Я почти не обучен огню…»
Всё это время ему приходилось только безвольно наблюдать за движениями магмы вокруг и сквозь себя. Без материального тела это не приносило физических страданий, но были другие. Чтобы укрепиться в мире форм, требовалось действие, которое оставит след. Здесь же, посреди вездесущего плотного огня, не за что было зацепиться, и ничто не несло в себе предощущения роста силы.
Спасение птенца кратковременно дало энергию, но что-то неумолимо влекло к тому костру, и вопреки собственной воле дух оказался поглощён им и низвергнут сюда, в царство лавы.
Кто-то намного сильнее нынешнего, ещё поверженного Буредержца правил в тех землях, и сопротивляться его разрушительной воле было невозможно. Теперь предстоял долгий подземный путь в попытках набраться сил и вернуться в какой-либо из человеческих миров.
Самостоятельно получалось двигаться только вверх. Потоки огня то и дело хаотично увлекали за собой. Но именно благодаря постоянному сопротивлению к духу Старейшего начало возвращаться видение. Оно и подсказало, что где-то наверху копилось большое напряжение, и там же была какая-то возможность извлечь для себя силу.