Остаток пути друзья прошли, не обронив ни слова.
После такого приключения завершить день у себя дома в кругу семьи показалось величайшим счастьем.
Несмотря на то, что следующая встреча с Богдановым неизбежно должна была произойти в самом ближайшем будущем (если не случится чудо, и его не исключат из школы), Лёнька твердо знал, что пережитый кошмар не повторится. Ни один настоящий убийца не бросится бежать от дворника с лопатой!
Впрочем, это, конечно же, не значило, что Богданов перестал быть опасен. Да и кто сказал, что новая угроза будет исходить именно от него? Лёнька знал, что любая уверенность в завтрашнем дне не более чем самоуспокоение. Он жил в мире, где по улицам ходили люди гораздо более страшные, чем Богданов (о них не говорили по радио, но он их видел), где по дорогам носились ревущие грузовики, а человека могли забрать из его комнаты неизвестно куда, неизвестно за что.
– Травина встретил, – тихо сказал отец, когда мать, поставив кастрюлю на огонь, вернулась в комнату.
– И как он?
– Весел и здоров. Говорит, очень вежливо себя вели, даже налили выпить.
– Господь-спаситель! Он хотя бы понял, за что его?
Отец безнадежно махнул рукой.
– Не знаю, что он там понял. Я, когда услышал его лекцию про строительство египетских пирамид, я… честно сказать, усомнился в его состоятельности.
– Господи! – отец с горьким смехом схватился за голову. – От него уже пол университета шарахается, он не замечает! Вдохновение!
– Ну, зато, видишь, не так страшен оказался черт…
– Это называется «пощупали»! Помнишь сказку «Карась-идеалист»?
Лёнька вспомнил про сборник Салтыкова-Щедрина, которым одно время зачитывался. Потом какой-то гад свистнул у него эту книгу из портфеля.
– Ладно! – с внезапной бодростью сказал отец, отложив газету и хлопнув в ладони. – Корея в огне, коллеги сходят с ума, студенты тупеют… Будем надеяться, что хотя бы ужин удался!
В огромной, пропахшей жаренным луком и щами кухне, с висящими под потолком словно привидения простынями, собрались все обитатели коммунальной квартиры. Дети мастерили что-то из спичек, работяги пили водку и рассказывали анекдоты, баба Зоя разливала из самовара чай.
– Так, все тихо! – грозно скомандовала Мария Александровна, повернув выключатель радио. – Тихо, я сказала!
Вся кухня, включая даже пьяных, погрузилась в гробовое молчание.
Репродуктор заговорил. Лёнька слышал этот голос сотни раз, но никак не мог разгадать секрет его удивительной, гипнотизирующей силы.
«В истекшие сутки состояние больного оставалось тяжелым. Развившееся в ночь на второе марта, на почве гипертонической болезни и атеросклероза, кровоизлияние в мозг, в его левое полушарие, привело, наряду с правосторонним параличом конечностей и потерей сознания, к поражению стволовой части мозга с расстройством важнейших функций – дыхания и кровообращения».
– Глухо дело, – мрачно проговорил один работяга.
– Небось, работал по двадцать часов в сутки, от того и слег, – сочувственно прохрипел второй.
Мария Александровна яростно шикнула.
«В течение ночи на четвертое марта нарушения дыхания и кровообращения продолжались. Наибольшие изменения наблюдались со стороны дыхательной функции».
Лёнька несильно прислушивался к тому, что рассказывал диктор, зная, что все равно не сможет составить полную картину. Из чреды медицинских терминов его внимание привлекло одно особо причудливое словосочетание «Дыхание Чейн-Стокса».
– Чейн-Стокса, это что значит? – спросила баба Зоя у пожилого человека, который, кажется, когда-то работал врачом.
– Агония, – едва слышно ответил тот.
– Что?
– Ничего… не знаю!
Лёнька явственно расслышал первое, произнесенное им слово, и почувствовал, как неведомая сила незаметно начинает сотрясать эту кухню и этот дом, и этот город, и весь мир. Агония! Возможно ли после нее что-то кроме смерти? Он посмотрел на родителей. Отец и мать были бледны, но в глазах у них – Лёнька готов был поклясться в этом – сиял крохотный огонек надежды. Краем глаза Лёнька заметил, как стоявший в дверях Гарцев с полным безразличием на лице наливает себе стопку водки.
– Никто не знает, что будет, – промолвил отец, когда Лёнька лежал с закрытыми глазами у себя на раскладушке, тщетно пытаясь уснуть.
– Может, нас оставят в Москве? – прошептала мать.
– Никто ничего не знает, – медленно повторил отец.
Лёнька все-таки смог заснуть. Ему приснился дурацкий страшный сон, от которого он очнулся, содрогаясь всем телом. Услышал за дверью чьи-то тяжелые шаги и снова провалился в сон, на этот раз глубокий и мгновенный.
Добрый маг
Георгий надел армейский тулуп, шапку и, дымя папиросой, вышел из дома в направлении станции метро.
Пока трофейный немецкий поезд нес Гарцева по тоннелям Сокольнической линии, из здания научной библиотеки МГУ на Моховой вышел невысокий старичок в бежевом пальто и шляпе с причудливой узловатой тростью в руке. Из-под опущенных полей шляпы виднелся лишь бледный кончик его носа и стекла пенсне на серебряной цепочке. Нижняя часть лица утопала в роскошной седой бороде, забота о которой, очевидно, занимала у владельца немало времени.
Старик стоял на автобусной остановке посреди безлюдной улицы, когда до его слуха донеслись торопливые приближающиеся шаги.
– Добрый вечер!
Профессор Травин обернулся и, придвинув к глазам пенсне, с недоумением посмотрел на Гарцева.
– Это вы? Добрый вечер. Хотя, по правде, уже скорее ночь. Что вы хотели?
– Я… – нерешительно начал Георгий. – Простите. Я э-э… хотел бы знать точно, что происходит, и какие ходы у нас еще остались?
– Это странно, потому что вас уже должны были детально проинструктировать. На худой конец, у вас есть дексиаскоп, – в голосе профессора отчетливо проступало раздражение.
– Да, я все знаю, но… я чувствовал, что должен с вами встретиться и поговорить.
Гарцев перевел дыхание.
– Он умер?
Профессор кивнул:
– Уже несколько дней назад.
– Но почему…
– Оно полезет на поверхность, как только тело положат в мавзолей. Должен свершиться последний акт преклонения перед мертвым.
