Учитель информатики, старикан с подозрительно красной кожей, как у индюшки, задумчиво кивнул. Из-за дальней парты-одиночки поднялся подросток. На чересчур розовом лице проступили белые пятна.
Сава нетерпеливо помахал мальчику, и тот ускорил шаг.
Это понравилось Саве. Как неожиданно понравилось всё, что этот увалень делал. А числилось за ним предостаточно. Ростислав Двойников, четырнадцати лет от роду, был из той породы людей, что постоянно изнывали от скуки, а развлечь себя могли лишь одним способом – нарушая. Из таких обычно получались работники железной дороги или заключенные. Чаще – второе.
Закрыв дверь, Сава еще раз оглядел увальня. На воротнике – нечто зеленое, явно добытое из рудников в носу. Крупный живот туго обтянут школьной рубашкой. Взгляд ленивый, как у обожравшейся свиньи. Сава припомнил, что за подростком закрепилась говорящая кличка «Двойка», хотя продолжительное время ученики звали его «Двойник». Двойка или Двойник – какая, в сущности, разница? Заверните обоих.
«Вот так экземпляр, – мысленно присвистнул Сава. – Я и забыл, как ты выглядишь вблизи. Хорош, мой друг, хорош. Только за этот год два раз помочился на стулья в классах. А это, как ни крути, вдвое меньше, чем в прошлом. Один раз ударил локтем учительницу в живот. Случайно, конечно же. Кто не верит – пусть не учится. Драк и случаев буллинга – не счесть. В октябре поставлен на учет по делам несовершеннолетних. Что ж, идеальному человеку – идеальная фамилия».
– Помнишь меня? – спросил Сава, упирая руку в стену, рядом с лицом подростка.
Подбородок Двойникова затрясся. Выглядело это так, будто свинья собиралась чихнуть – злая, опасная свинья.
– Я его не трогал. Его никто не трогает. Его даже не дразнят из-за имени.
Сава без лишних слов понял, что Двойников говорит про Эву. А еще ему показалось, что он слышит щелчки утерянной Zippo. Где-то совсем рядом, у самого уха. Успокаивающие. Помогающие собраться с мыслями.
– Значит, помнишь. Ты меня боишься?
– Да.
– А его? Моего сына ты боишься? Отвечай как есть, мальчик.
Свиные глазки злобно сверкнули.
– Его я не боюсь. Его никто не боится.
– А что ты там говорил про дразнилки? Есть какая-то веселая шутка, связанная с идиотским именем «Эва»? Ну же, просвети меня, не бойся. Я тот еще хохмач.
– Ну… Эва – помойная королева.
– Еще.
– Эва – сопля без подогрева.
– Смешно. Еще!
– Эва – червяк из чрева! – сипло выплюнул Двойников.
Правая рука Савы сама выпрыгнула вперед и нашла горло мальчика. Стиснула и прижала эту свинью в рубашке к стене. Левая тем временем откидывала крышку зажигалки. Клик-клак. Клик-клак. «Успокойся, Сава. Всё правильно, всё хорошо, – говорила призрачная зажигалка. – Только не оставь следов на этой рыхлой туше».
– Не смей трогать чрево, из которого он выполз, ты меня понял? Иначе я переломаю тебе ноги, но сперва раздавлю этого слизня, которого ты называешь шеей!
– Да! Да, я понял! – прохрипел Двойников. Задыхаясь, он пытался вертеть головой. – Да… только, пожалуйста…
– Замечательно. Отлично. – Сава отпустил жирдяя. – Мы с тобой прекрасно ладим. А раз так, почему бы тебе не почесать руки об один мешочек с дерьмом? Мешочку – тринадцать лет, вес немногим за сорок семь килограммов, не расстается с красной тетрадью. А еще он ненавидит общественный транспорт и питание для детей-льготников. Как тебе, а? Интересно?
– Вы сейчас говорите о своем сыне, да? – уточнил Двойников с выпученными глазами.
– Говорить? Я о нём вообще не хочу говорить! – прошипел Сава и тут же успокоился. Щелчки утерянной зажигалки по-прежнему настраивали его на деловой лад. – Мне всё равно, как это будет и по какому поводу, Ростислав. Понимаешь меня? Административные вопросы, если они возникнут, я улажу. А они не возникнут, будь уверен. Просто развлекись после этого урока или следующего, и я закрою глаза на что-нибудь еще. Договорились?
К удивлению Савы, Двойников посерьезнел и протянул руку.
– Потом, – сказал Сава поморщившись. – Потом я обязательно ее пожму. Ну, беги в загон.
Проводив подростка обратно в класс, Сава направился к себе. Какая-то его часть с ужасом причитала, указывая, что он нанял школьного громилу, чтобы тот преподал Эве урок старого доброго кулака.
– Ничего-ничего, будет знать.
Но чего знать – Сава и сам не понимал.
Глава 6. Странности Орджоникидзе
1
Еще раз выглянув в окно, Рита Ехевич кивнула. Где-то в области шеи, той ее части, что плавно переходит в спину, щелкнуло. Возраст не позволял вот так запросто разбрасываться кивками, но Рита ничего не могла с собой поделать. День обещал быть солнечным и крепким, будто загар пустыни, а значит, белье должно быстро высохнуть.
Она подхватила белый пластиковый таз. Пожалела, что не бросила в стирку кухонные прихватки. Впрочем, ей было глубоко плевать, что там перекручивает и пережевывает стиральная машинка. Ибо всё служило одной цели: выбраться на свежий воздух.
– Зима не зима, лето не лето, – сказала она так, словно это всё объясняло.
Рита почти всю жизнь проработала в должности медсестры-акушерки и лишь на пенсии поняла, что ничего не имеет за душой. Ничего, кроме одинаковых воспоминаний о вечно визжащих засранцах и вот таких редких поводов высунуть нос на улицу.
Количество постирочных дней Риты напрямую зависело от количества солнечных дней в году. Это походило на безумие, но разве безумен тот, кто желает вещам – чистоты, а зябнущим конечностям – тепла? Зимой и в межсезонье, когда птицы жалобными голосами звали солнце, было особенно плохо: хотелось выть и скрести ложкой по батарее центрального отопления. Да и кто сказал, что Дальний Восток – это солнечная конура, куда забираются, чтобы не ломило кости? В иные дни даже летом приходилось сушить всё дома.
Но сегодня было иначе.
Сегодняшний денек пылал жаром, да таким, что белье подсушивалось прямо в тазу. Солнце ревело, предлагая выстирать какой-нибудь цирковой шатер и посмотреть, за сколько часов он высохнет. И Рита поспорила бы на последнюю ночнушку, что истерзанный шатер просохнет меньше чем за два часа, чтобы уже через сорок минут задышать запахом лошадиного навоза, вываливающегося из этих маленьких лошадиных задниц.
Она поставила таз на банкетку и отперла входную дверь. Засунула под мышку моток бечевки, планируя натянуть ее между сушильными стойками. Вновь подхватила таз, от которого буквально разило мятой и лимоном. Вышла из квартиры – и в оцепенении застыла.
По ступеням, шаркая черными шлепанцами, спускался Матвей Бондарев, повар-вахтовик, проживавший двумя этажами выше вместе с женой.
Спортивные штаны были заляпаны кровью. Казалось, в них повар яростно трудился за мольбертом, используя только один цвет – запретный и чересчур яркий. Белую футболку покрывали розовые пятна пота. Правой рукой повар постукивал по перилам, а в левой сжимал огромный нож-тяпку. С лезвия срывались капли, перерождавшиеся в красные кляксы, – инструмент художника во всей красе. Солнце равнодушно освещало этот спуск.
Ш-шарк…
Нога опустилась на одну ступень.
Д-дум!
Кулак ударил по перилам.
Ш-шарк…
Еще одна ступень позади.
Д-дум!
