Судороги. Сатирическая повесть

– Торжественное собрание объявляю закрытым!.. Пора по домам. Завтра тяжелый трудовой день.

Потом спокойно взял свою коричневую папку со стола, сунул ее под мышку и поплыл к выходу.

4

Утром Маняня спросила у Мишки:

– Ты команду себе набирать будешь?

– Какую команду? – не понял Мишка. Он еще добром не проснулся. Лежал, нежился.

– Вставайтя! Сонце вон где… Я уже огурцы посадила, а вы все спитя, – громко сказала мать из прихожей.

Но слова ее не коснулись ничьих ушей.

– Избирательную, – ответила Мишке Маняня. –  Ты собираешься бороться за место в Совете, ай нет. Думаешь, так проголосуют? Фигушки! Портреты Свистуна с Бздуном по всей деревне висят, а твои где? Нужно бороться!

– Да, да. Не учел я это, – озаботился Мишка. –  Без команды никуда…

– Вы картоху сажать собираетесь? – вошла в горницу мать.

– Погоди ты, – нервно перебил Мишка. – Тут государственные дела решают, а она со свой картошкой!

– Не со своей, с твоей… Жрать чо будешь?

– Ну пристала. Дай ей жрать… Что малый, что старый: жрать, жрать, потерпеть чуть-чуть не могут… Не мешай, говорят…

– Время уходит, – стояла на своем мать.

– Ну зуда! Ну скажи, если картошку не сажать, что на огороде вырастет?

– Лебеда вырастет.

– Ну вот… Помнишь, как в голод лебедой спасались? Сама рассказывала.

– То ж в голод, – не отставала мать.

– Мы такую машину придумаем: она из лебеды самые лучшие блины печь будет. Поняла, что мы со своей техникой достигли, а? Поняла ты своей курьей башкой? А не поняла, иди погуляй! Помидор посади, если делать нечего. Ступай, ступай!

– Поняла, я все давно поняла, – буркнула мать, поворачиваясь к выходу.

– Вот и поговори с ней… Придет с утра, назудит, убьет творческое состояние… Ох ты, Господи! На что ты нам матерей дал?

– Кормить вас, лодырей, – бурчала мать, уходя, себе под нос. – Давно б без нас с голодухи подохли.

– Бухти, бухти, давай, – крикнул ей вслед Мишка и повернулся к Маняне. – Вот и поговорили… Так… без команды не обойтись. А без бутылки команды не будет…

– Бутылкой не обойдешься, – вздохнула Маняня. – Вчера сколько денег ухлопали.

– Надо заквасить своячка-собеседника.

– Не успеем. Неделя сроку-то…

– Ладно. Скупиться не надо, игра стоит водки, –  поднялся Мишка и начал натягивать брюки. – Что там Сергуня говорил, как в Москве действовали демократы?

– Писали на листовках соперников – «Память», «Верный ленинец».

– У нас не пройдет… Напишешь «верный ленинец», а за него все проголосуют… Не то… Недорос еще наш народ.

– Пиши – «Память».

– А кто у нас знает, что такое «Память»?

– Как кто? Все знают: «Память» это память, мозг, у всех есть память… Если бы не было памяти, мы б ничего не помнили.

– Дура, какой мозг? «Память» – это организация!

– А-а, поняла! Как профсоюз…

– Сама ты профсоюз! «Память» – это неформалы. За русских они выступают. Чтоб мы корни свои помнили, потому и «Память» называется… Напишешь на портрете Свистуна – «Память», а народ спросит, что это такое? Объяснишь, а народ-то тупой, и проголосует за Свистуна.

– А почему же в Москве голосовали против? – удивилась Маняня.

– Там русских нет! А какие есть, боятся признаться, что они русские. Газеты читать надо…

– Читала… Как же нам придумать, как от Свистуна с Бздуном освободиться?

– Придумаем.

– Может, перед выборами покалечить обоих. Говорят, так демократы делали.

– Обоих нельзя, выборы перенесут.

– Это да. Мирным путем сподручней… Что же делать-то?.. Помнишь, как Свистун к Бздунихе бегал? —спросила Маняня с таинственной улыбкой.

– Ну, – не понял Мишка.

– Вот те и ну! —засмеялась Маняня. – Напиши на листовке Свистуна вот так: «Василек, дорогой! Приходи поскорей. Я жду тебя. Бздуниха!» Потом посмотришь, что будет.

– Ну бабы! – взвыл от смеха Мишка. – Ну стервы! Ох, придумала! – отсмеялся и спросил: – А Бздуну что написать?

– Ничего не надо. Они сами разберутся… Только сам не пиши, попадешься, хуже будет.

– Найдем исполнителя. Комсомольцы в деревне еще не перевелись!

И на другой день возле листовок стали собираться люди, хохотать, хихикать. Воображение комсомольцев, было их трое, подогретое водкой, разыгралось буйно. Листовки были расписаны поэмами на заданную тему. Социальный заказ был выполнен. Свистун бегал по деревне и, матерясь, под шутки односельчан соскребал листки. А Бздуна не было видно.

Утром перед выборами Мишка долго брился перед зеркалом, наодеколонился в первый раз в жизни. Снова надел галстук, белую сорочку, причесался на пробор. Поглядел в зеркало и сам себя зауважал. Такого орла иначе как Михал Игнатичем не назовешь! Начальник да и только. И морщинки удачно сели возле глаз и на лбу. «Антилигент!» – буркнула мать. Мишка подумал, что она похвалила, но она имела в виду, что до сих пор не посажен огород. У других картошка скоро всходить зачнет, а они еще сажать не брались. Перед людьми стыдно.

Фотографию с Горбачевым Мишка взял с собой, стоял у входа в клуб, где был избирательный участок, степенно отвечал на вопросы и как бы невзначай сводил разговор к встрече своей с Президентом, пересказывал кое-кому, не слышавшему из его уст правдивый рассказ о беседе с Горбачевым. Из рассказа получалось, что разговор у них шел на равных. Михал Сергеич советовался с Михал Игнатичем, как вытянуть страну из трясины.

– А как Михал Сергеич к демократам относится? Ить ты демократ, должон знать, – вкрадчиво поинтересовался дед Илья, регулярно смотревший программу «Время».

– Хорошо относится, как же еще? – не почувствовал подвоха Мишка. – Он мне и посоветовал в демократы податься.

– А вроде там Ельцин заправляет, а у них с Михал Сергеичем нелады? – выкинул свой козырь дед Илья, желавший видеть депутатом своего племянника Ваську Свистуна.

– Тезка сказал, как бы Борька не ерепенился, когда надо, общий язык найдем. И посоветовал: иди в демократы. Это его слова: иди в демократы! – срезал Мишка.

Дед крякнул, крыть было нечем, стукнул бадиком по кочке, раздробил ее, растер и зашаркал прочь, с огорчением думая: «Зря Васька в Москву не съездил перед выборами посоветоваться с Горбачевым! Не догадались подсказать… Стоял бы теперь этаким фертом, как Артоня. Неуж его изберут? Народ – он глупой! Картинку покажи, и он поползет за тобой».

Рядом с Мишкой крутились комсомольцы из его команды, ждали, когда проголосует народ, чтоб обмыть победу Мишки. То, что он выиграет, они не сомневались. Недаром же неделю старались, высмеивали Бздуна со Свистуном.

Народ, как никогда, валил к клубу. Небывалое дело, сразу три кандидата на одно место. К кабинке очередь. Каждый подолгу торчал за красной занавеской. Им кричали нетерпеливо, поторапливали. Бабы выходили смущенные, оправдывались: вдруг не так черкнешь! Ить обязательно вычеркивать надо. Бабам Мишка понравился, особенно старухам. Старики тоже одобрительно кивали: истый епутат, куда там Бздуну. Кидали бумажки в урну, но не расходились. Ждали, когда пройдут все, чтоб тут же результат узнать. И в магазине очередь. По причине выборов привезли водку и портвейн. Мишке передали, что Свистун без очереди влез, взял бутылку портвейна и за углом из горла выдул. Руки трясутся у него, серый весь. Грозится, если проиграет, бутылку об голову Мишки разобьет. Это он, мол, портреты расписал.

– Пусть попробует, – поиграли бицепсами Мишкины комсомольцы. Одного не было среди них. Он торчал в магазине, старался влезть без очереди.

Наконец последняя старуха трясущимися руками всунула бюллетень в урну и счетная комиссия заперлась в кинобудке.

Народ уже запел песни, когда распахнулась дверь и показалась Олька с осунувшимся от волнения лицом. Комсомольцы чуть не сбили ее с ног: кто?

– Официально объявим.

Но ее не отпускали, тискали.

– Шепни только, кивни: Михал Игнатич?

Олька опустила ресницы: он, и комсомольцы отпали от нее, ринулись к Мишке, а от него, сжимая в кармане самые приятные бумажки в мире, в магазин. Народ сразу понял – кто герой!

– Еще раз доказано: народ и партия едины! –  брякнул огорченный Захар Бздун. – Бздуны все, бздуны, – махнул он рукой и побрел домой, оправдывая свой проигрыш происками партии.

А Свистун тут же выдул под тополем вторую бутылку портвейна, приготовленную обмыть депутатский мандат, икнул, вытерся и заорал, размахивая пустой бутылкой, а другой рукой придерживаясь за ствол тополя:

– Где Артоня? Зовите его ко мне на прием!

Стал собираться народ, смеяться. Свистун озлился, запустил бутылку в толпу. Попал по горбу какой-то бабе. Она завизжала. И тут же появились шустрые комсомольцы Один из них сунул кулак в рыло Свистуну, и он лег под тополь, затих, свернулся калачиком. Народу стало неинтересно возле смирного Свистуна, и он стал искать новых развлечений.

К лежащему Ваське подошел дед Илья, постучал бадиком по его лысеющему затылку, проговорил горько:

– Эх ты, епутат, епутат хренов!

Свистун промычал что-то в ответ, потом пробурчал внятно:

– Мы еще свое возьмем!

5

Мишка собирался на первое заседание совета, а Маняня его наставляла, советовала выставить свою кандидатуру на председателя. У Мишки в горле начинало щипать, когда он думал об этом. Ночь прокрутился в постели, мечтая о председательской должности. Тогда б он развернулся, тогда б вся Масловка узнала. Он не знал, чтоб он стал делать, но все равно думал, что показал бы себя, встряхнул болото. Сладко было думать об этом, но понимал Мишка – нереально? Сколько человек в Совете – семь! Андрюшка Кирюшин и Коля Мельник отпадают. Кто за них, дураков, голосовать станет. Машка Субочева, доярка, сама откажется. Куда ей, дуре… Так. Осталось трое: Авдотья Николаевна Шеблякова – учительница; Микит Чистяков – пенсионер-пчеловод и Николай Грачев – бригадир. Из этих троих двое не откажутся – Авдотья Николаевна, молодая коза, с характером, не прочь повоеводить, зараза. Да и Грачев – горлопан. Этот не откажется. И пчеловод – темная лошадка. Угадай, что выкинет. Нужно ведь еще, чтоб кто-нибудь из Совета назвал его имя. А вдруг не назовут? Самому выставляться? Оболенский выставился – прокатили. Надо как-то умно обставить. А как? Есть от чего голове заболеть.

Снова обрядился Мишка в костюм. Привыкать к нему стал. И галстук уж не давил горло. Шел по пыльной улице, по деревне, распрямив плечи. Видел краем глаза, что из окон провожают его взгляды. Дед Илья сидел на крыльце, глядел, как он приближается.

– Экий ферт! – сказал дед Илья. – Только тросточки не хватает.

– Купим, купим, дед, не беспокойся, – кинул ему бодро Мишка.

– Ты навострился выговаривать «картошка», аль все «картоня-артоня» говоришь? – кинул обидчиво дед.

– Ишь ты, уел, – засмеялся Мишка. – В детство впадать стал, дед? Мозги высыхают?

– Ты мотри, как бы твои не высохли, – погрозил ему бадиком дед Илья. – Епутат хренов!

Мишка хоть и смеялся, но напоминание о прозвище, прилипшем к нему с детства, когда он коверкал слова, подпортило настроение, как дурное предзнаменование. А с другой стороны, вызвало еще большую жажду стать председателем, утвердиться, заставить уважать всех не только в Масловке, но и за ее пределами. Поставить себя так, чтоб и в районе уважали, и в области о нем услышали. Думая об этом, он забыл об осанке, ссутулился по обычной своей привычке и заложил руки за спину, сцепив пальцы на пояснице. Отвлекло его тарахтение мотоцикла. По лугу катил один из его комсомольцев Петька Кондрашин. Длинные жесткие вихры его трепало ветром. Мишка свистнул, остановил. Петька подкатил. Был он в грязной рубахе. Артоня быстро объяснил ему, что нужно делать, и приказал: