Как устроена экономика
Процентные ставки правительство повысило в целях снижения инфляции путем уменьшения экономической активности и, следовательно, спроса. Высокая процентная ставка привлекала иностранный капитал, поднимая ценность фунта стерлингов, что, соответственно, делало британский экспорт неконкурентоспособным. В результате сокращения расходов населения и компаний началась глубокая рецессия, охватившая период 1979−1983 годов. Число безработных выросло до 3,3 миллиона человек – и это стараниями правительства, пришедшего к власти с критикой уровня безработицы при лейбористах Джеймса Каллахана, которые под лозунгом Labour isn’t working[80] (придуманным рекламным агентством Saatchi&Saatchi) довели количество безработных в Великобритании до свыше миллиона человек.
Во время экономического спада была разрушена огромная часть британской промышленности, уже страдавшей от снижения конкурентоспособности. Многие традиционные промышленные центры, например Манчестер, Ливерпуль и Шеффилд, а также районы добычи полезных ископаемых – Северная Англия и Уэльс – оказались опустошены, что было показано в таких фильмах, как «Дело – труба» (об угольщиках из Гримли, под которым подразумевался город Гриметорп в Йоркшире).
Актер: Рональд Рейган и преобразование экономики США
Рональд Рейган, в прошлом актер и бывший губернатор Калифорнии, стал президентом США в 1981 году и по своим достижениям превзошел Маргарет Тэтчер. Его правительство резко снизило максимальные ставки подоходного налога, объяснив, что подобное сокращение даст обеспеченным людям новые стимулы для инвестиций и создания богатства, поскольку они смогут получать большую часть плодов своих вложений. Рейган утверждал, что, способствуя производству большего объема материальных ценностей, богатые люди будут также больше тратить, создавая новые рабочие места и обеспечивая более высокий доход для трудящихся. Этот подход получил название теория «просачивания благ сверху вниз». В то же время правительство урезало субсидии бедным (особенно в отношении жилищного обеспечения), а минимальная заработная плата была заморожена, чтобы у рабочих появилось больше стимулов усерднее трудиться. Если вдуматься, в этом есть странная логика: почему, чтобы заставить усерднее работать, богатых нужно делать еще богаче, а бедных – еще беднее? Впрочем, сколь бы странным это ни казалось, эта своеобразная экономика стимулирования предложения стала основополагающим принципом экономической политики на ближайшие три десятилетия в США – и за их пределами.
Как и в Великобритании, процентные ставки здесь были повышены с целью уменьшить инфляцию. Между 1979-м и 1981 годом они выросли с 10 до свыше 20 процентов в год. Значительная часть обрабатывающей промышленности США, которая уже тогда теряла свои позиции по сравнению с японскими и другими иностранными конкурентами, не смогла справиться с таким ростом финансовых расходов. Традиционный промышленный центр на Среднем Западе превратился в «Ржавый Пояс»[81].
Финансовое дерегулирование в США в это время заложило фундамент для современной экономической системы. Стремительный рост случаев недружественных поглощений, когда одна компания присоединяется к другой против воли действующего руководства, изменило всю корпоративную культуру США. Многие из тех, кто способствовал поглощениям, были рейдерами, их интересовал только вывод активов (а именно продажи ценностей без оглядки на то, как это повлияет на долгосрочную жизнеспособность компании). Подобный подход увековечен в образе Гордона Гекко в фильме 1987 года «Уолл-стрит». Чтобы избежать такой участи, компаниям приходилось зарабатывать прибыль быстрее, чем раньше. В противном случае нетерпеливые акционеры могли начать распродавать свои доли, снижая цены на акции и подвергая бизнес опасности враждебного поглощения. Самым простым способом получить быструю прибыль для компаний была оптимизация деятельности – сокращение рабочих мест и минимизация инвестиций до уровня минимально необходимых для получения немедленных результатов, даже если эти действия снижали шансы компании в долгосрочной перспективе.
Долговой кризис и конец промышленной революции стран третьего мира
Последствия политики высоких процентных ставок в США в конце 1970-х – начале 1980-х годов, иногда называемой шоком Волкера по имени тогдашнего председателя Федеральной резервной системы, дольше всего сказывались не на США, а на развивающихся странах. Большинство развивающихся стран брали много кредитов в 1970-х – начале 1980-х годов, частично для финансирования развития промышленности, частично для оплаты нефти, цена на которую возросла после нефтяных кризисов. Когда процентные ставки в США удвоились, то же произошло и с международными ставками кредитования, что привело к широкому распространению дефолта по внешним долгам в развивающихся странах, начиная с Мексики в 1982 году. Это событие известно как Долговой кризис стран третьего мира, получивший такое название потому, что развивающиеся страны назывались в то время третьим миром – после первого мира (развитых капиталистических стран) и второго мира (социалистического).
Сталкиваясь с экономическими кризисами, развивающиеся страны вынуждены были обратиться к Бреттон-Вудским учреждениям (МВФ и Всемирному банку). Те поставили условие: страны-заемщики обязаны были реализовать программу структурных реформ (ПСР), которая требовала снижения роли государства в экономике за счет уменьшения бюджета, приватизации государственных предприятий и сокращения требований, особенно в области международной торговли.
Результаты ПСР всех разочаровали, если не сказать хуже. Несмотря на осуществление необходимых «структурных» реформ, в большинстве стран в 1980-х и 1990-х годах произошло резкое замедление экономического роста. Темпы увеличения доходов на душу населения в Латинской Америке (в том числе в странах Карибского бассейна) рухнули с 3,1 процента в 1960–1980-х до 0,3 процента в 1980–2000-х. В странах Центральной и Западной Африки доход на душу населения в 2000 году оказался на 13 процентов ниже, чем в 1980-м. В результате прекратилась промышленная революция стран третьего мира – такое название использовал кембриджский экономист Аджит Сингх, чтобы описать опыт экономического роста развивающихся стран в первые несколько десятилетий после деколонизации.
Только Чили под диктатурой Пиночета (1974–1990) удалось извлечь пользу из неолиберальной политики 1980−1990-х, но за нее было заплачено множеством человеческих жизней[82]. Все остальные истории успеха этого периода относятся к странам, в которых широко применялась политика государственного вмешательства, а либерализация происходила постепенно. Лучшими примерами этого служат Япония – «тигр» (или «дракон», как вам больше нравится) экономики Восточной Азии, и во все возрастающей степени Китай.
Стена рушится: крах социализма
В 1989-м произошли перемены, имевшие важнейшее историческое значение. В тот год начался развал Советского Союза и падение Берлинской стены. Германия объединилась (в 1990-м), а большинство стран Восточной Европы отказались от коммунистической идеологии. К 1991 году СССР распался на части. С 1978 года Китай медленно, но верно открывался миру, а его политика становилась все более либеральной. Вьетнам (объединенный под коммунистическим правлением в 1975 году) тоже провозгласил политику «открытых дверей» (Дой Мой) в 1986 году, так что социалистический лагерь сократился до буквально нескольких крайне консервативных государств, среди которых можно назвать Северную Корею и Кубу.
Проблемы экономики социалистических стран уже были хорошо известны: трудности в планировании все более разноплановой экономики, проблемы стимулирования, вытекающие из слабых связей между производительностью труда и вознаграждением, и широко распространенное политически определенное неравенство в якобы равноправном обществе (см. главу 9). Но мало кто, включая даже самых антисоциалистических обозревателей, предполагал, что блок разрушится так быстро.
Самая важная проблема заключалась в том, что страны социалистического блока пытались построить альтернативную экономическую систему, основанную, по сути, на второсортных технологиях. Конечно, в некоторых областях, например космических технологиях и технологиях производства вооружения, на мировом уровне они были ведущими (в конце концов, именно Советский Союз первым отправил человека в космос), благодаря невероятно большому количеству вкладываемых туда ресурсов. Однако когда стало очевидно, что своим гражданам СССР и его союзники могут предложить только продукт второго сорта – хорошим символом чего служит Trabant, автомобиль с пластиковым корпусом производства Восточной Германии, который после падения Берлинской стены быстро стал музейным экспонатом, – народ восстал.
Примерно в течение всего следующего десятилетия социалистические страны Восточной Европы сделали стремительный рывок, трансформируясь в капиталистические. Многие думали, что переход можно осуществить быстро. Ведь это, как всем казалось, всего лишь вопрос приватизации государственных предприятий и повторного введения рыночной системы – одного из самых «естественных» общественных институтов. Другие добавляли, что переход должен быть сделан быстро, чтобы не дать возможности до сих пор еще правящей элите перегруппироваться и помешать изменениям. Большинство стран стремительно провели реформы, пытаясь за ночь построить капитализм.
Эти действия привели, ни много ни мало, к катастрофе. Югославия распалась и погрязла в войнах и этнических чистках. Многие бывшие республики Советского Союза пережили глубокие кризисы. В России экономический коллапс и последовавшая за ним безработица вызвала такое количество случаев стресса, алкоголизма и других социальных проблем, что, по оценкам, за это время умерло на несколько миллионов человек больше, чем если бы страна продолжала придерживаться прежнего курса[83]. Во многих государствах старая элита просто сменила костюмы и из партийных аппаратчиков превратилась в бизнесменов, стремительно богатея за счет приобретения государственных активов по бросовым ценам в результате коррупции и инсайдерских сделок в ходе приватизации. Странам Центральной Европы – Польше, Венгрии, Чехии и Словакии – повезло больше, особенно после их присоединения к Европейскому союзу в 2004 году, благодаря тому, что они были более последовательными в своих реформах и имели лучшую базу знаний. Но даже опыт перехода к капитализму этих стран трудно назвать большим успехом.
Крушение социалистического блока положило начало периоду «триумфа свободного рынка». Некоторые люди, например американский (в то время) неоконсервативный мыслитель Фрэнсис Фукуяма, заявляли о «конце истории» (нет, не о конце света) на том основании, что мы наконец окончательно поняли, что капитализм представляет собой лучшую экономическую систему. А тот факт, что у капитализма есть множество не похожих друг на друга форм, каждая из которых имеет свои сильные и слабые стороны, слепо игнорировался в состоянии эйфории того времени.
Готовы ли мы к единому миру: глобализация и новый мировой экономический порядок
К середине 1990-х годов неолиберализм распространился по всему земному шару. Большинство стран старого социалистического лагеря были поглощены капиталистической мировой экономикой либо через быстрые реформы, либо, как в случае с Китаем и Вьетнамом, через постепенное, но последовательное проведение политики открытости и сокращения объема вмешательства государства в экономику. К этому времени в большинстве развивающихся стран наблюдался прогресс в отношении открытости рынков и либерализации. Чаще всего он происходил быстро вследствие навязанных извне программ структурного развития, но в некоторых государствах, например в Индии, этот процесс развивался постепенно за счет добровольных политических изменений.
В этот период были подписаны несколько важных международных соглашений, что ознаменовало начало новой эпохи глобальной интеграции. В 1994 году Канада, США и Мексика заключили соглашение НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле) – первый крупный договор о свободной торговле с участием развитых и развивающихся стран. В 1995 году был проведен Уругвайский раунд переговоров в рамках ГАТТ, который привел к расширению последнего в ВТО (Всемирную торговую организацию). Последняя охватывает очень многие области (например, права на интеллектуальную собственность, такую как патенты и товарные знаки, а также торговлю услугами) и имеет больше полномочий, чем было у ГАТТ. Экономическая интеграция в ЕС продвинулась дальше с завершением проекта «Единого рынка» (с так называемыми четырьмя свободами перемещения: продуктов, услуг, людей и денег) в 1993 году, с присоединением к Союзу в 1995 году Швеции, Финляндии и Австрии[84]. В результате была создана международная система, гораздо более приспособленная к свободной (хоть и не полностью) торговле.
Примерно в это же время идея глобализации стала определяющей концепцией времени. Конечно, международная экономическая интеграция длилась с XVI века, но, согласно последней интерпретации глобализации, данный процесс перешел на совершенно новый этап. Это случилось благодаря технологическим революциям в коммуникациях (интернет) и в транспортной сфере (авиация, контейнерные перевозки), которые привели к «смерти расстояния». По словам сторонников глобализации, теперь у государств не было другого выхода, кроме как принять новую реальность и полностью открыться для международной торговли и инвестиций, одновременно проводя либерализацию своей внутренней экономики. Над теми, кто сопротивлялся этой неизбежности, насмехались, называя их «современными луддитами», мечтающими возвратить давно ушедшие времена и повернуть вспять технический прогресс (см. выше). Названия книг The Borderless World («Мир без границ»), «Плоский мир»[85] и One World, Ready or Not («Единый мир, готовы мы к нему или нет») хорошо характеризуют суть этого нового дискурса.
Начало конца: азиатский финансовый кризис
Эйфория конца 1980-х – начала 1990-х продлилась недолго. Первым признаком того, что не все в порядке с «дивным новым миром», был финансовый кризис 1995 года в Мексике. Слишком много людей вложили инвестиции в мексиканские финансовые активы, ожидая, что, полностью приняв политику свободного рынка и подписав НАФТА, это государство продемонстрирует следующее экономическое чудо. Мексику спасли правительства США и Канады (не желавшие краха своего нового партнера по свободной торговле), а также МВФ.
В 1997 году азиатский финансовый кризис принес еще больше потрясений. Ряд доселе успешных азиатских государств, так называемых стран МИТ (Малайзия, Индонезия и Таиланд), а также Южная Корея испытали финансовые трудности. Причиной стал лопнувший пузырь активов (цены на активы поднялись намного выше их реальной стоимости из-за нереалистичных ожиданий).
Несмотря на то что в открытии своих экономик эти страны были более осторожны, чем другие развивающиеся регионы, в конце 1980-х – начале 1990-х годов они слишком радикально открыли свои финансовые рынки. Избавившись от ограничений, их банки начали активно брать кредиты в богатых странах по низким процентным ставкам. В свою очередь, банки развитых государств не видели большого риска в кредитовании стран с многолетними отличными экономическими показателями. Поскольку приток иностранного капитала усиливался, цены на активы пошли вверх, что позволило компаниям и населению азиатских стран занимать еще больше, используя в качестве залога свои теперь уже более ценные активы. Вскоре это привело к беде, поскольку ожидание постоянного роста стоимости активов оправдывало дальнейшие займы и кредитование (звучит знакомо, не правда ли?). Когда впоследствии выяснилось, что цены на активы неустойчивы, деньги были отозваны, из-за чего и случились финансовые кризисы.
Азиатский кризис оставил глубокий шрам на пораженных странах. В экономике, где рост в 5 процентов на душу населения считался рецессией, в 1998 году объем производства сократился на 16 процентов в Индонезии и на 6–7 процентов в других странах. Десятки миллионов человек остались без работы – а ведь в этих странах отсутствие работы означает нищету, учитывая неразвитость системы социального обеспечения.
Пораженным кризисом азиатским странам в обмен на финансовую помощь от МВФ и преуспевающих государств пришлось согласиться на многие изменения в политике, нацеленные на либерализацию их рынков, особенно финансовых. И хотя в итоге экономика этих стран приняла более рыночно ориентированное направление, азиатский кризис – а также бразильский и российский, которые немедленно последовали за ним, – фактически заронили первое семя скептицизма в отношении триумфа свободного рынка в период окончания холодной войны. В то время велись серьезные дискуссии о необходимости реформирования мировой финансовой системы, многие придерживались тех же идей, которые, как мы видели, обсуждались после мирового финансового кризиса 2008 года. Даже главные сторонники глобализации, например обозреватель Financial Times Марин Вулф и экономист и сторонник свободной торговли Джагдиш Бхагвати, стали сомневаться в том, насколько разумно допускать на свой рынок свободные потоки иностранного капитала. Не все оказалось так уж хорошо с новой глобальной экономикой.
Ложный рассвет: от бума интернет-компаний до эпохи великого успокоения
Когда эти кризисы удалось преодолеть, разговоры о глобальной финансовой реформе прекратились. В 1999 году США пережили мощный толчок в другом направлении, явившийся в форме отмены знаменитого законодательства Нового курса и закона Гласса – Стиголла 1933 года, структурно разделявшего коммерческие и инвестиционные банки.
Еще один повод для паники случился в 2000 году, когда в США лопнул так называемый пузырь доткомов (интернет-компаний), предпосылкой чему послужил неоправданный рост стоимости акций этих компаний, не имеющих ни малейших перспектив получить хоть какую-нибудь прибыль в обозримом будущем. Паника вскоре отступила, когда вмешалась Федеральная резервная система США и резко снизила процентные ставки, а центральные банки других развитых стран последовали ее примеру.
В первые годы нового тысячелетия стало казаться, что в богатых странах, особенно в США, все идет как по маслу. Рост был надежным, если не сказать превосходным. Казалось, что цены на активы (недвижимость, акции компаний и так далее) продолжат вечно двигаться исключительно вверх. Инфляция оставалась низкой. Экономисты – в том числе Бен Бернанке, председатель Федеральной резервной системы в период с февраля 2006-го по январь 2014 года, – говорили о «великом успокоении», о том, что экономическая наука наконец-то победила цикл «бум – спад» (или движение экономики вверх-вниз в большом диапазоне). Алана Гринспена, председателя Федеральной резервной системы с августа 1987-го по январь 2006 года, глубоко уважали и называли Маэстро (что было увековечено в названии его биографии, написанной Бобом Вудвордом) – этот человек с мастерством алхимика управлял постоянным экономическим бумом, не разжигая инфляции и не навлекая финансовых проблем.
В середине 2000-х годов остальной мир наконец почувствовал последствия «чудесного» роста Китая, происходившего в течение предыдущих двух десятилетий. В 1978 году, в начале экономической реформы, на китайскую экономику приходилось всего 2,5 процента мировой экономики[86]. Эта страна очень слабо влияла на остальной мир: ее доля в общемировом экспорте продуктов составляла всего лишь 0,8 процента[87]. К 2007 году соответствующие показатели возросли до 6 и 8,7 процента[88]. Относительно плохо обеспеченный природными ресурсами, с головокружительной скоростью прирастая населением, Китай начал высасывать продукты питания, полезные ископаемые и топливо из остальной части мира, а влияние его растущего веса в мировом масштабе теперь ощущалось все сильнее.
Это дало толчок развитию стран – экспортеров природных ресурсов из Африки и Латинской Америки, позволив им частично отвоевать позиции в мировой экономике, утраченные в 1980–1990-х. Китай тоже стал основным кредитором и инвестором для ряда африканских государств, предоставив им некоторые рычаги влияния для переговоров с Бреттон-Вудскими учреждениями и традиционными финансовыми донорами, такими как Соединенные Штаты и страны Европы. Что касается Латинской Америки, в этот период там наблюдался отход от неолиберальной политики, которая в некоторых странах совершенно не оправдывала возложенных на нее ожиданий. Самыми яркими примерами были Бразилия (во главе с президентом Луисом Инасиу Лула да Силвой), Боливия (с Эво Моралесом), Венесуэла (с Уго Чавесом), Аргентина (с Нестором Киршнером), Эквадор (с Рафаэлем Корреа) и Уругвай (с Табаре Васкесом).
Трещина в стене: мировой финансовый кризис 2008 года
В начале 2007 года в набат били только те, кто был обеспокоен погашением (или непогашением) ипотечных кредитов, которые стыдливо называли субстандартными (читай: с высоким риском невозврата), выданных американскими финансовыми компаниями во время последнего бума жилищного строительства. Люди с небезупречными кредитными историями, не имевшие стабильного дохода, одолжили больше денег, чем сумели бы вернуть, в надежде, что цены на жилье продолжат расти. Тогда им удалось бы погасить свои кредиты, в крайнем случае после продажи дома. Кроме того, тысячи и даже сотни тысяч таких рискованных ипотечных кредитов были объединены в «структурированные» финансовые продукты, такие как MBS и CDO (сейчас вам необязательно знать, что это такое, подробнее об этом рассказывается в главе 8), и проданы как активы с низким уровнем риска – якобы вероятность для большей части заемщиков одновременно оказаться в трудной ситуации была значительно ниже, чем для отдельных заемщиков.
Первоначально проблемные ипотечные кредиты в США были оценены в 50–100 миллиардов долларов – сумма не маленькая, но не выходящая за пределы того, что легко может принять система (по крайней мере, так многие утверждали в то время). Тем не менее летом 2008 года кризис разразился по всем правилам, с банкротством инвестиционных банков Bear Stearns, а затем Lehmann Brothers. Мир охватила паника. Даже самые уважаемые люди в финансовом секторе оказались в большой беде, потому что произвели и купили огромное количество сомнительных структурированных финансовых продуктов.
«Кейнсианская весна» и возвращение идеологии свободного рынка с удвоенной силой
Первоначально реакция ключевых стран очень отличалась от их поведения после Великой депрессии. Они применили кейнсианскую макроэкономическую политику, в том смысле, что допустили огромный дефицит бюджета, чтобы исправить ситуацию – по крайней мере, отказавшись от сокращения расходов пропорционально снижению налоговых поступлений, а в некоторых случаях даже за счет увеличения государственных расходов (Китай использовал эту политику наиболее агрессивно). Основные финансовые учреждения, например британский Royal Bank of Scotland, и промышленные предприятия, GM и Chrysler в США, выстояли за счет государственных средств. Центральные банки снизили процентные ставки до исторического минимума – например, Банк Англии довел их до самого низкого уровня с момента своего основания в 1694 году. Осознав невозможность дальнейшего снижения процентных ставок, они занялись тем, что называется количественным смягчением денежно-кредитной политики, то есть когда, по сути, центральный банк создает деньги из воздуха и выпускает их в экономику в основном за счет покупки государственных облигаций.
Вскоре, однако, свободный рынок развернулся с удвоенной силой. Май 2010 года стал поворотным моментом. Избрание коалиционного правительства во главе с консерваторами в Великобритании и введение еврозоной программы помощи Греции в этом же месяце ознаменовали возвращение старой доктрины сбалансированного бюджета. В Великобритании и так называемых странах PIGS[89] (Португалии, Италии, Ирландии, Греции и Испании) приняли бюджет жесткой экономии, в котором были значительно сокращены расходы. Давление республиканцев на правительство Обамы в США с требованием принять в 2011 году программу значительного сокращения расходов возымело успех; возвращение к ошибочной политике бездефицитного бюджета в основных европейских странах, зафиксированное в подписанном в 2012 году Соглашении о бюджетно-налоговой стабильности (European Fiscal Compact), усугубило ситуацию. Во всех названных странах, особенно в Великобритании, правые политические партии даже использовали аргумент балансирования бюджета в качестве предлога для значительного урезания социальных расходов, то есть оправдания своего давнишнего требования.