Прощание с Византией
Пока шла эта гражданская война, значительная часть монгольских войск была выведена ханом Хулагу из Сирии, оставив там своим наместником Китбуку во главе 20 тысяч всадников. Этим немедленно воспользовались египетские мамелюки, посчитавшие, что в новых условиях они способны бросить вызов непобедимым завоевателям. Султан мамелюков Айбек альМуизз (1250—1257) для обеспечения легитимности своей власти женился на уже знакомой нам султанше Шаджар адДурр и даже назначил своим соправителем мальчика из династии Айюбидов. Но в скором времени они рассорились, и султанша прикончила супруга руками его же евнухов. Однако и сама прожила недолго: 2 мая 1257 г. ее насмерть забили камнями, а султаном сделали 15летнего сына покойного мамелюка ДурадДин Али (1257—1259). Но уже в декабре 1259 г. юношу низложил и умертвил бывший соратник его отца СайфадДин Кутуз (1259—1260). В скором времени часть мамелюков, ранее благоразумно убывших из страны, вернулись в Египет; среди них был и Бейбарс.
В начале 1260 г., явно не рассчитав свои силы, хан Хулагу потребовал от мамелюков признать свое верховенство над Египтом. В ответ султан просто приказал казнить посла, осмелившегося обращаться к нему со столь дерзким предложением, и направился со своей армией в Сирию, чтобы встретить монголов на их территории. Уже 26 июля 1260 г. авангард мамелюков под командованием султана Кутуза выступил из Египта по направлению к Палестине. Небольшой монгольский авангард во главе с Байдаром, занимавший Гагу, был буквально раздавлен ими.
Если бы не только Боэмунд VI, наглядно убедившийся в выгодах союза франков с монголами, но и акрские бароны занимали эту позицию, участь Леванта была бы совсем иной, нежели та, которую ей уготовили грядущие события. Однако, видя в монголах всего лишь варваров, граф Жюльен де Сидон (1239—1260), женатый на дочери короля Киликийской Армении Хетума I, однажды беспричинно напал на монгольский патруль и убил племянника Китбуки. Разумеется, в ответ татары разгромили и сожгли Сидон. Стало ясно, что былой союз более не существует. Вслед за тем франки Акры, вместо того чтобы помириться с монголами, разрешили мамелюкам беспрепятственно пройти через их земли и пополнить запасы продовольствия прямо в городе294.
В сражении 3 сентября 1260 г., которое мамелюки дали монголам, все решило численное превосходство египтян. Сам Китбука сражался как герой, но попал в плен и достойно принял смерть от рук мамелюков. После этого Кутуз с триумфом вошел в Дамаск, кроваво отплатив христианам за недавние унижения мусульман. Вся Сирия до самого Евфрата вновь оказалась присоединенной к мусульманским владениям – на этот раз к Египетскому султанату. Не имея достаточно войск для того, чтобы поквитаться с Кутузом, Хулагу направил в Сирию другой отряд своих воинов, которым удалось вновь разграбить Алеппо. Однако затем, в декабре того же года, он был отброшен мамелюками назад, на Восток от Евфрата295.
Эта победа в буквальном смысле слова стала спасительной для Ислама. Ведь войди монголы в Египет, участь мусульман была бы решена. Конечно, соблюдая принцип религиозной толерантности, монголы едва бы стали стеснять мусульман, которых в их владениях было множество. Но, безусловно, что в этом случае позиции христиан различных деноминаций укрепились бы в Монгольской империи невероятно сильно. Теперь же ситуация складывалась с точностью до наоборот. Через некоторое время монголы, оставшиеся в Западной Азии, начнут переходить в Ислам, что резко ускорит грядущую гибель крестоносных государств Утремера.
Победа, одержанная Кутузом, была грандиозной, однако сам победитель ненадолго пережил побежденного врага. По дороге домой он решил поохотиться на зайцев, и коварный Бейбарс поразил его мечом в спину. В Каир Бейбарс (1260—1277) вернулся уже новым султаном Египта. Правда, Дамаск, власть в котором захватил другой эмирмамелюк, Саджар альХалаби, не признал его верховенства. Что ж, без какоголибо промедления Бейбарс двинулся на Дамаск и 17 января 1261 г. у стен непокорного города разбил войска своего конкурента296.
К сожалению, Хулагу ничем не мог помочь своим товарищам в Сирии и Иране, поскольку в это же время резко осложнилась обстановка на кавказской границе, где хану угрожал его родственник кипчакский хан Берке (1257—1266), сын покойного Джучи, брат Батухана, внук Чингизхана. По непонятному капризу судьбы он являлся мусульманином и так же благосклонно относившийся к единоверцам, как Великий хан к христианам. А потому резко упрекал родственника за ту резню, которую Хулагу организовал при взятии Багдада. Этот представитель старшей линии Чингизидов, царствовавший в южнорусских степях, высказался совершенно недвусмысленно: «Хулагу разорил города мусульман, он, не посоветовавшись ни с кем из родни, погубил халифа. Если мне поможет Аллах, я потребую отчета за такое количество невинной крови, пролитой им».
Поразительно, но во имя своей веры Берке, первый из монгольских аристократов принявший Ислам, был готов расторгнуть родственные узы и сойтись с врагами своих братьев. Без какихлибо колебаний он предложил союз мамелюкам, считая их первыми защитниками Ислама. И потому в 1263 г. заключил официальный союз с Бейбарсом против Хулагу.
Вслед за тем Берке объявил войну сородичу и начал активные военные действия вдоль кавказской границы. Конечно же Бейбарс получил от этого союза двойную выгоду: вопервых, отныне он мог открыто вербовать мамелюков из числа монголов, а вовторых, Берке самим фактом своего присутствия близ границ Хулагу вынуждал того дробить свои силы. Разъярившись, Хулагу приказал казнить всех купцов, прибывших из Кипчакского ханства; Берке ответил тем же297.
Первым начал военные действия Хулагу: он перешел через Дербентский проход и углубился в кипчакскую территорию, достигнув Терека. Однако там был остановлен объединенными войсками Берке и его племянника хана Ногая (1240—1300) и отброшен в Азербайджан. Хроники повествуют, что это отступление было спорадическим и привело к многим жертвам, поскольку монгольские всадники, вынужденные переправляться зимой через Терек, во множестве тонули, проваливась под лед298.
Как легко понять, все эти события развивались либо непосредственно близ границ Никейской империи, либо напрямую касались ее соседей, что конечно же затрагивало интересы и византийцев. Не без внимания, конечно же, император следил за событиями в Иконийском султанате, где сыновья погибшего султана КейХосрова II Кылыч Аслан IV (1246—1264) и Иконийский султан КейКавус II (1245—1256; 1257—1261) явились к хану Хулагу, надеясь получить от него ярлыки на правление уделами.
Дрожа от страха, КейКавус II подарил грозному хану специально сшитые для него сапоги, на подошве которых приказал нарисовать собственный портрет (что само по себе беспрецедентно для мусульман, не допускающих художественного изображения лица человека). «Ваш раб смеет надеяться, – промолвил он, – что его государь пожелает оказать честь голове его слуги, поставив на нее свою августейшую ногу». Но усилия КейКавуса II были тщетны – монголы не забыли, как в 1256 г. он противостоял их армии, а его грубая лесть лишь возмутила хана.
В таких условиях Феодору II нужно было сохранять предельную осторожность в отношениях с соседями, чтобы не поссориться с могущественными татарами и сохранить в целостности свои владения. Разделенный между братьями Иконийский султанат также недолго оставался в состоянии мира. КылычАслан IV активно интриговал против брата, обвинил того в переходе в христианство (!), и КейКубад II погиб в 1257 г. при невыясненных обстоятельствах. КейКавус II попытался начать тайные переговоры с султаном Египта о совместных действиях против брата и татар, но его переписка стала известной врагам, и он бежал в Никею299.
Связанный договором, заключенным еще его отцом, Феодор II выделил сельджуку 400 всадников, не могущих играть никакой роли в предстоящих баталиях, и отказался открыто вмешиваться в противостояние монголов с турками. В свою очередь, чтобы у татар создалось превратное, преувеличенноопасное впечатление о его стране, он приказал вести их посольство, вскоре прибывшее к нему, самыми трудными горными дорогами. Когда те, наконец, прибыли к дворцу, их встретили многочисленные отряды византийских воинов, закованных в броню. Монголотатары подумали и решили заключить мир, Никейская империя была спасена от татарского нашествия300.
Но здоровье царя оказалось подорванным тяжелой борьбой и внезапно открывшейся болезнью. Ласкарис резко похудел, и никто из врачей не мог ему помочь. Лицо его стало багровокрасным, и он, теряя сознание, нередко падал наземь без чувств301.
Умирал Феодор II очень тяжело, прекрасно понимая, что Палеологи не забудут и не простят ему тех обид, которые он им нанес. И наверняка захотят сполна расплатиться с 8летним Иоанном IV Ласкарисом – единственным отпрыском мужского рода в императорской семье, ставшим новым царем. Со слабой надеждой он назначил регентом своего верного Георгия Музалона, ненавистного аристократии всей Никейской империи, первого министра двора302.
Как рассказывают, перед смертью император принял вначале малую, а потом великую схиму. Призвав архиепископа Митиленского, он исповедался у него, прерывая слова криками: «Оставил я тебя, Христе мой!», и 16 августа 1258 г. скончался в Магнезии на Ерме. Похоронили Феодора II Ласкариса рядом с отцом в монастыре Спасителя в Созандрах 303.
IV. Император Иоанн IV Ласкарис (1258—1261)
Глава 1. Страсти вокруг царственного агнца и «конституционная монархия» Палеолога
Царствование нового императора, краткое, но содержательное, примечательно тем, что ни одного активного или волевого действия со стороны царя по причине его малолетства не произошло. Юный Ласкарис был и оставался царственным агнцем, влекомым судьбой и человеческими страстями по волнам истории. Весь его удел состоял в том, чтобы прикрыть своим статусом стремительное возвышение другого человека, настоящего спасителя Византии, одного из ее главных и, увы, не оцененных героев, худая молва о котором исказила истину. Но, поскольку в течение нескольких лет Византийская держава официально находилась под главенством этого мальчика, мы не станем нарушать традицию и доведем повествование об его правлении до последнего дня.
У покойного императора Феодора II Ласкариса осталось после смерти пятеро детей – четыре дочери и мальчик Иоанн IV Ласкарис. Двух дочерей он успел выдать замуж – одну за этолийца Никифора, вторую – за будущего Болгарского царя Константина I Тиха (1257—1277). Две другие, выражаясь словами современника, «были обречены на иго сиротства». В последние дни своей жизни Феодор II Ласкарис позаботился о том, чтобы хоть както закрепить права сына на царство и обезопасить его. Он составил письменный договор об опекунстве с Георгием Музалоном и патриархом Арсением, скрепленный письменными клятвами всех знатных лиц Никейской империи. Интересно, что клятвы давались дважды: первый раз перед смертью царя, второй раз – сразу после его кончины.
Но, как известно, византийцы были не особенно щепетильными в таких вопросах, и уже вскоре многие аристократы начали возмущаться по поводу незаслуженного, с их точки зрения, возвышения Георгия Музалона. Нет, конечно, никто не собирался оспаривать прав малолетнего царя Иоанна IV, но это вовсе не означало, что все были согласны с кандидатурой его опекуна. Вспоминали, что Музалон не принадлежал к знатному роду, что именно он часто указывал покойному императору на кандидатуры аристократов, недовольных властью Ласкариса, и те вскоре оказывались в тюрьме. Кроме того, отдельные вельможи напрямую подозревали Музалона в стремлении присвоить себе царскую власть, пользуясь малолетством наследника престола.
Музалон, однако, всегда отличался проницательностью, а потому поспешил созвать совет, на котором предложил выбрать другого достойного человека, которому мог бы передать опекунство над юным императором. С ответной речью выступил Михаил Палеолог, счастливо спасшийся от неминуемой гибели вследствие смерти Феодора II и освобожденный из темницы.
Он заявил, что никто не в состоянии найти лучшего опекуна мальчикуцарю, чем это сделал покойный государь: «Ведь ты и по достоинствам выше других, и по уму, в котором нет недостатка, над всеми первенствуешь. Итак, властвуй, пекись и о царе, и о делах Римской империи. Мы с удовольствием последуем за тобой, ибо не всем же начальствовать, не всем повелевать – многоначалие есть безначалие». Закончив, Палеолог окинул взором зал, стараясь увидеть несогласных с его мнением. Таковых не нашлось – напротив, все присутствующие в третий раз подтвердили слова присяги и собственные клятвы, и каждый призывал Небесные кары на свой род, если нарушит их. Успокоившийся Музалон направился в Магнезию, пригород Никеи, где располагался царский дворец, и занялся обычными государственными делами304.
Но эта счастливая картина длилась недолго. Когда на 9 день после кончины императора Феодора II Ласкариса военачальники и вельможи собрались в монастыре Спасителя в Созандрах, где находился прах царя, в храм, где совершалась поминальная служба, внезапно ворвались солдаты с обнаженными мечами. Они вошли в Святой алтарь, где несчастный опекун искал спасения, и изрубили в буквальном смысле слова на куски Георгия Музалона, двух его братьев и секретаря, которого ошибочно приняли за другого человека. Как рассказывают, этими солдатами были наемникилатиняне, а убил Музалона некто Карл, осмелившийся войти в Святой алтарь и совершить в нем святотатство. Ошалевший народ толпами повалил из храма, по полу которого и стенам обильно текла кровь305.
Прошло несколько дней, патриарх Арсений долго и безрезультатно размышлял над тем, кому можно было бы перепоручить управление государством вместо погибшего Музалона. Ситуация складывалась очень непростая: при мальчикецаре находилось много представителей знатных фамилий, каждый из которых начинал осторожно заводить разговоры о своей персоне как потенциальном опекуне Иоанна IV. Здесь были Кантакузены, Стратигопулы, Ласкарисы, Ангелы, Нестонги, Тарханиоты, Филантропины, и каждый из них имел родственные связи с прежними царями и нынешним императором.
Но один человек, очевидно, имел некоторые преимущества – Михаил Палеолог. Отличаясь приятной наружностью, веселым характером, щедростью, неоднократно отличившийся на полях сражений, он слыл кумиром аристократов и простых никейцев. А также являлся неформальным главой аристократической партии, с которой Феодор II Ласкарис так долго и жестоко воевал. Михаил происходил из царского рода – его бабушка приходилась дочерью Алексею III Ангелу и впоследствии была выдана замуж за Алексея Палеолога, получившего почти царственный титул деспота. Авторитет Михаила Палеолога был таков, что сам патриарх Арсений доверил ему ключи от царской казны и делился своими тайными мыслями о грядущих судьбах Никейского царства306.
Являясь сам по себе обеспеченным человеком, Палеолог теперь получил возможность использовать еще и средства казны для собственных целей, щедро подкупая клириков из числа ближайшего окружения патриарха и помощников вельмож. И когда на тайных совещаниях вновь и вновь вставал вопрос о кандидатуре будущего опекуна, с уст епископов и монахов все чаще стало срываться имя Михаила Палеолога. Так и решили, а патриарх утвердил результаты общего избрания.
Здесь возникла интересная сцена: узнав о принятом решении, Михаил Палеолог неожиданно заупрямился и отказался принимать в свои руки бразды правления государством, ссылаясь на клятву, которую он дал покойному Феодору II Ласкарису. Палеолог был совсем не глуп и думал не только о сиюминутных благах, но и дальних перспективах. Уже тогда он втайне замыслил покуситься на царскую власть, а потому хотел обеспечить легитимные основы своего будущего царства. Естественно, эти мысли не высказывались вслух, и все выглядело как действительное нежелание со стороны Михаила Палеолога идти на клятвопреступление. Делать нечего, патриарх и синод составили письменный акт о том, что Палеолог освобождается от клятвы, и не только не даст ответа на Страшном Суде Христовом, но и, напротив, заслужит особую благодать Божью за то, что стал спасителем «христоименитого народа»307.
Но тут же возникло еще одно обстоятельство – титул опекуна. Византийцы всегда были аккуратны в вопросах формы, и сан опекуна, становившегося по факту третьим человеком в Никейской империи (после царя и патриарха), имел далеко немаловажное значение. Изначально предполагалось, что Палеолог получит титул великого дукса, но это означало, что, по византийской «табели о рангах», между ним и юным императором будут находиться «промежуточные» фигуры, обладавшие бульшими полномочиями. В таком случае положение опекуна не отличалось бы устойчивостью. И Михаил вполне резонно, хотя и невзначай, почти вскользь, отметил, что его нынешний сан мало пригоден для той высокой миссии, которую он на себя взял.
Чтобы по праву слыть вторым после царя человеком в государственном управлении, ему нужен был сан деспота. Вновь собрали совет, на котором присутствовал синклит и Синод. Опять началось обсуждение вопроса, причем, как можно легко понять, Палеолог заранее проговорил со своими сторонниками данную тему и вполне определенно мог рассчитывать на то, что его поддержат.
«Для чего бы Палеолог стал ежедневно обеспокоиваться заботами и питать в себе столь сильный страх, если бы, принимая под свою опеку такой народ, не имел в виду своей пользы? – риторически вопрошали многие архиереи. – Опекуну царя позволительно уже величаться деспотом. Через это он сохранит чувство любви к тому, кто самым своим рождением назначен царствовать, и воздаст ему благодарность за свое достоинство. Что странного носить титул деспота тому, чей дед по матери, деспотствуя, совершил важнейшие подвиги против итальянцев? Разве мы не знаем, как чтит он Бога, как ревнует о добре, как сильно любит монахов и все церковное? Хорошо, если бы опекун царя, помимо чести быть отцом царя, был почтен и другими достоинствами».
Епископам возражали некоторые аристократы, замечая, что живы царственные дочери Ласкариса, и каждая из них после замужества может почтить царскими титулами своих избранниковмужей. В таком случае деспот Палеолог, если, конечно, он получит желанный титул, станет невольной помехой будущим царям. Им оппонировали давний друг Палеолога Алексей Стратигопул и представители семьи Торникиев: «Не для одного ребенка все эти хлопоты о такой Империи и о таких делах. Мы должны подумать о правительстве, чтобы самим спастись. Разве неизвестно, в каком бедственном положении находится сейчас Римская империя? У нас верность престолу почитается, конечно, делом хорошим. Но если нет спасения – верность становится напрасной. Какой вред царству, если к его попечителю присоединено будет самое достоинство? Мы бы удивились, если бы кто вздумал управлять Римской империей какнибудь иначе, а не монархически»308.
Иначе говоря, сторонники Палеолога полагали, что деспотство Михаила укрепит царскую власть юного Иоанна IV Ласкариса, а только в ней залог безопасности и процветания Византии. Наконец, как и ожидал опекун, его сторонники взяли верх, а голоса их противников смолкли.
Поняв, что это – практически единодушное мнение епископата и синклита, патриарх Арсений утвердил данное решение и ввел Палеолога на высшую (после царя, конечно) ступень в византийской иерархии, объявив того деспотом309.
И, как оказалось, это назначение состоялось очень вовремя. Внешнее положение Никейского царства, окруженного врагами, оставалось очень сложным, и только человек сильной власти, человек харбктерный, способный сконцентрировать все силы государства для отражения очередной агрессии, мог справиться со сложившейся ситуацией. В частности, узнав о смерти Феодора II Ласкариса, правитель Этолии и Эпира Михаил II Ангел, чей сын Никифор был женат на царской дочери Марии, решил заявить собственные права на Никейское царство.
Вскоре к нему подоспели союзники, преследовавшие, однако, свои цели в грядущем походе Михаила за царскую власть: король Манфред Сицилийский (1258—1266) и герцог Ахейский и Пелопоннесский Гийом II Виллардуэн (1246—1278). Сообща они собрали большое войско и летом 1259 г. начали поход. Получив сообщения о продвижении латинян и эпирцев, Михаил Палеолог не стал медлить, направив навстречу врагам своих братьев севастократора Иоанна и кесаря Константина вместе с великим доместиком Алексеем Стратигопулом и великим примикием Константином Торникием с большим войском. Интересно, что помимо национальных греческих отрядов в армии византийцев насчитывалось много половцев, славян и турок310. Ускоренным маршем полководцы переправились через Геллеспонт, присоединяя к себе по дороге все ромейские гарнизоны и части. Наконец, на равнине Авлона, в Македонии, противники встретились.
Соотношение сил было не в пользу никейцев, а потому они пошли на хитрость, воспользовавшись тем обстоятельством, что все три союзника принадлежали к разным национальным группам, и их разъединяло гораздо большее, чем соединяло. Ночью перед битвой какойто человек из византийского лагеря пробрался к правителю Эпира Михаилу II и поведал тому, что якобы герцог Ахайи и Сицилийский король тайно направили своих послов в византийский лагерь для переговоров. А потому, пока соглашение с ними еще не подписано, следует поспешать и спасаться бегством. Михаил повелся на эту уловку и побежал, увлекая за собой свое войско. Проснувшиеся сицилийцы и латиняне не могли ничего понять, поутру обнаружив отсутствие союзника. И в это время началась атака византийской армии, закончившаяся полным поражением противника; сам герцог Ахайи попал в плен к грекам. Победа была полная и яркая311.
После такого события Михаилу Палеологу не стоило особого труда провести комбинацию, вследствие которой аристократы подняли вопрос о царском достоинстве опекунадеспота. Казалось бы, никаких оснований для этого не было: он не приходился ему родственником и не был назначен покойным Ласкарисом в соправители Никейской империи. Однако здесь Палеологу невольно помогли представители аристократической партии, поставившие довольно неожиданный для византийского правосознания общий вопрос о легитимности наследственной монархии.
«Есть причины опасаться, – говорили друг другу некоторые высокие сановники, – что рожденный на престоле, имея нужду в очищении себя и образовании для хорошего царствования, будет особенно нечист. Потому что в царском дворце сопровождает его роскошь и нега, беседует с ним лесть, закрывается от него истина, и самое дурное подделывается для него под самое хорошее». И далее: «Наилучшее царствование есть не наследственное, которое получить, по скользкому жребию судьбы, может иногда человек недостойный. И не родовое, которое часто предвосхищается людьми развратными и самыми дурными, каким хороший правитель не захотел бы дать место и в ряду своих подданных – но то, какое предоставляется правительственному лицу испытанной и высокой доблести».
Иными словами, царь должен быть избран из числа аристократов синклитом и священноначалием. Идеологам такой философии активно поддакивал Палеолог, заявивший, что, если, к примеру, его сын будет признан недостойным царствования, он своими руками устранит его с престола312. Это было смелое заявление: по существу, Михаил солидаризовался с олигархами, посчитав не вполне легитимной власть юного императора Иоанна IV Ласкариса.
Данное обстоятельство в корне меняло дело: если все решили, что «правильный» царь тот, кто избран аристократией, то соответственно Михаил Палеолог мог стать и выбранным императором, не имея для своих амбиций никаких традиционных обоснований. То, что наряду с ним будет продолжаться царствование Иоанна IV Ласкариса, пока никого не смутило и не удивило. Сановники решили: пусть пока в Империи будут два царя – один избранный, второй – наследственный. А там будет видно… Соломоново решение! Похоже, что они готовы были бы совершенно устранить Иоанна IV: физическим путем или посредством отобрания у ребенка царской власти – это уже имело второстепенное значение.
Пожалуй, если и можно говорить о пике олигархизма в истории Византийской империи, так применительно именно к данному периоду времени. Ни до, ни после никто не дерзал и не осмелился более заменять божественную основу царской власти выборными началами в стиле самых слабых монархий Западной Европы. Примечательно, что обсуждался этот вопрос без синклита и патриарха, тайно, в узком кругу самых обеспеченных лиц, которым уже давно надоело жить по принципам, установленным патриотичными Ласкаридами, в условиях жесткой дисциплины и абсолютной власти императора.
По требованию вельмож Палеолог клятвенно пообещал безусловное выполнение неких обязательств. В частности, никогда не вторгаться в дела Церкви и не претендовать на главенство в церковном управлении – аристократы заранее решили смягчить легко ожидаемую негативную реакцию патриарха Арсения путем наделения его дополнительными гарантиями неприкосновенности духовной власти. Затем назначать на высшие должности не родственников или знакомых, а лишь людей, опытом и знаниями доказавших свои способности. Из аристократов, конечно, и по совету с наиболее знатными людьми Империи.