Обезглавленный девиант

Бурьянов продолжал упорно трындеть, но Водкин снова его не слушал – переоделся в оранжевую форму надзирателя и теперь стоял перед зеркалом. У Бурьянова была такая же, только с красной повязкой на плече – так обозначался старший смены.

– Пошли, – оборвал его любитель охоты и любитель складывать деньги в тумбочку. – Тебе сказали будить воспитанников…

Бурьянов саркастически хмыкнул и пошёл прочь. Водкин пошёл за ним, нарочно не выключив свет и не замкнув этаж для персонала – они так выдрессировали оставшихся воспитанников, что те сюда бы не полезли даже за деньги.

Бурьянов спустился на этаж со спальнями и подошёл к звонку, которым оповещали, как о начале уроков, так и о подъёмах или отбоях. Он нажал кнопку, и по этажам полетело дребезжание.

– Подъём, сукины дети! – гаркнул Бурьянов. – Вставайте и любите этот день, этот город, это место. Водкин, брат, выпускай бычков!

Водкин послушно затопал к спальням – двери были закрыты на большие щеколды снаружи. Если кому-то ночью приспичивало в туалет или к доктору, на этот случай в каждой комнате была кнопка экстренного вызова… Хотя, разумеется, Бурьянов запрещал использовать её воспитанникам.

Они – сонные, в дурацких разноцветных пижамах – повалили в коридор, ударяясь друг о друга, одёргивая свою одёжку. Их было человек пятнадцать, не больше – половина мальчиков и половина девочек.

– Слушайте меня, дорогие мои! – Бурьянов значительно поднял палец. – Обратите внимание, что большая часть из вас уже перевоспиталась и слиняла отсюда, чтобы больше никогда не попадать в это чудесное место… Поэтому сегодня нас всех ждёт пополнение. Не обижайте новеньких…

У него зашипела рация. Это снова был Костылёв.

– Водкин рядом? – спросил он.

– Да, выводим молодняк к водопою.

– Пусть он зайдёт. Прямо сейчас.

Бурьянов вопросительно взглянул на помощника – тот всё слышал.

– Я пойду… А ты своди их поссать, посрать, помыться… И – жрать.

– Не указывай мне, – хохотнул Бурьянов. – Я сам знаю, что мне делать. Нале-во! Шагом – марш!

Воспитанники послушно развернулись и потопали в указанном направлении. Водкин же мельком оглядел всё это сборище, возглавляемое старшим надзирателем, и пошёл к лестнице, чтобы спуститься к главному надзирателю.

Кабинета директора и учредителя в этом «прекрасном заведении» не предусматривалось – он находился всё время в другом месте… Где-то. Оставив всё заведение на попечении НАМЕСТНИКА по фамилии Костылёв. Единого управления в «ПТИЦЕ» не было – каждый управляющий заведовал своей частью. Сам же «дженерал менеджер» просто получал еженедельные отчёты.

Водкин подошёл к закрытой двери кабинета и постучался.

– Входи, – тут же отозвались оттуда.

Надзиратель открыл дверь и сразу же зашёл туда, внутрь, предварительно не заглядывая. Просто заскочил.

Кабинет Костылёва был маленьким и неказистым, с металлическим шкафчиком около одной стены и раскидистым цветком с другой, а сам он – длинный, сутулый, с непонятной причёской и круглыми нелепыми очками – сидел за столом, вжавшись в кресло на колёсиках. На его плечах был накинут клетчатый плед, а сам он уставился в небольшой ноутбук, сжимая белёсыми пальцами красную кружку с кофе. Он ждал, когда же в зарешёченное окно за его спиной заглянет солнце и разогреет. Он ничуть не изменил позу, когда Водкин вошёл; только лишь его глаза оторвались от экрана ноутбука и вперились в вошедшего, будто он примёрз к креслу.

– Звали?

– Вызывал, – он тяжело вздохнул, будто ему не хватало пять рублей на пачку сигарет, а курить очень хотелось. – Слушай внимательно… Мне тут Карл Маркыч написал, что на неделе будет проверка.

– Какая проверка? – встрепенулся Водкин.

– Не перебивай меня. Я сейчас говорю, – голос Костылёва был тяжёлым, обволакивающим, и говорил он так медленно, будто собирался уснуть. – Будет проверка. Из города приедет ответственный по делам беспризорников. И мент ещё с ним приедет. Будут проверять, в каких условиях детишки живут. Хватает ли еды, нет ли синяков. И так далее. Про жалобы будут спрашивать.

Водкин помолчал, чтобы убедиться, что речь Костылёва подошла к концу.

– А я здесь при чём? Старший надзиратель – Бурьянов.

– Он идиот. – Ещё один тяжёлый вздох. – Я на него не могу положиться. Но ставленник он не мой, так что и убрать его я не могу без последствий для себя… В общем, тебе надо проконтролировать, чтобы всё было отлично. Хотя бы эту недельку…

– А что проверять-то будут, зачем…

Костылёв посмотрел на него, как на придурка.

– Это же очевидно. Если всё хорошо, очередная материальная помощь для нашего славного учреждения, как говорит Бурьянов. Если всё хреново, то кого-то и по тюрьмам могут рассадить.

– Ладно, – кивнул Водкин и прислушался – нарастал гул приближающегося автобуса. – Кажется, к нам едет ревизор.

Костылёв поднялся – во все свои сто девяносто сантиметров роста – и пошёл к выходу из кабинета. Водкин же последовал за ним. Рядышком, как двое закоренелых друзей, они прошли на первый этаж и вышли на крыльцо. Время неуклонно капало, потому и солнце разогревало всё сильнее. В воздухе уже вовсю чувствовалась настоящая весна.

– Кончай бухать, – неожиданно сказал Костылёв и повернул к Водкину голову. – Бурьянов хоть и псих, но не пьянствует. От тебя несёт, как от выгребной ямы. Как ты собираешься честь «ПТИЦЫ» представлять перед новобранцами?

– Виноват, – коротко ответил надзиратель, потому что надо было что-то ответить, а молчать просто было бы невежливо.

Огромный автобус подъехал к воротам – синий, многоместный. На боку его красовался уже знакомый аист. Ворота начали открываться – сопровождающий воспитанников человек нажал на кнопку, связался с охранником и теперь освобождал дорогу для подростков.

– Встречай, – только успел распорядиться Костылёв, как на крыльце появился Бурьянов с явным неудовольствием на лице.

– Что это тут происходит? Почему меня не дождались? – спросил Бурьянов совершенно другим, серьёзным тоном, в котором отчётливо проступала обида.

Костылёв просто махнул рукой:

– Бурьянов, командуй парадом.

Старший надзиратель заулыбался своими прокуренными зубами и заспешил к воротам.

– Выползай из автобуса! Стройся! Стройся, сукины дети! – кричал он, упорно переставляя ноги.

Костылёв тяжело вздохнул в очередной раз и нажал кнопку на рации:

– Не «сукины дети», а «дорогие воспитанники». Где твои манеры?

– СТРОЙСЯ!

Груда подростков, которых сопровождающий выпихнул из автобуса и теперь отряхивал свои руки, неуверенно прошагала внутрь двора. Разношёрстная – и парни, и девушки, и брюнеты, и блондинки. Кто в чём одет – от спортивных костюмов до пиджаков с выпускного. Они все жались друг к другу и смотрели испуганно, жалобно.

– Стройся, я сказал! Или вы глухие? Ну, ничего, мы вам уши прочистим и научим любить этот город и нашего дядюшку Карла. По двое в шеренгу – становись!

Те безропотно подчинились.

– Шагом марш! За мной!

Бурьянов зашагал обратно и довёл своих новых подопечных до крыльца. Водкин вглядывался в их лица, и вся эта уродливая плаксивая толпа начала приобретать очертания. Он увидел высокую, худую девушку в сером свитере. С острыми чертами лица, в особенности – с острым подбородком. Рядом – удивительно спокойный – стоял бритоголовый парень в спортивном костюме. Его мощные предплечья проглядывали даже сквозь рукава мастерки. Двое смуглых стояли с противоположной стороны и жались друг к другу. Ещё там была низкая и крайне толстая девчонка в очках с короткой стрижкой. Ещё там был парень в рубахе и квадратных окулярах – типичный ботаник, выглядевший крайне инородно, а лицо его выражало эмоции человека, очнувшегося от ночного кошмара. Там были и другие ребята… Всего человек двадцать. Но заприметил он одну – очень красивую, невысокую, голубоглазую блондинку – она старалась держаться обособленно, засунув руки в глубокие карманы своего свитера.

– Становись! – рявкнул Бурьянов и вскочил на крыльцо, а воспитанники сгрудились внизу, переступая своими грязными кроссовками и туфлями. От командования он получал столько же удовольствия, сколько Водкин – от убийств. – По решению районного суда – да просуществует он вечно – вы будете находиться в этом прекрасном месте и перевоспитываться, мать вашу! Тут теперь я вам и мать, и бать, и нянька. Всё понятно?

Воспитанники испуганно закивали – кроме троих, Водкин это чётко подметил. Бритоголовый, остролицая и ещё один парень в капюшоне с подбитым лицом никак не отреагировали на его спич.

– Отвечайте, как положено, сукины дети!

– Бурьянов, – неожиданно прервал его Костылёв. – Я тебе сказал уже, не «сукины дети», а «дорогие воспитанники». И хватит пропихивать армейщину, терпеть этого не могу. Ты вроде бы работаешь на лекарства? Вот и работай!

Бурьянов налился красным. Несомненно, Костылёв поставил его репутацию под удар, втоптал его авторитет в апрельскую грязь. Как теперь воспитанники будут его уважать? Всё правильно, никак. Но отетить он не успел – на крыльцо подоспели две женщины – одна низенькая, иссушенная, в строгом костюме, а другая – высокая, габаритная, с крайне внушительной грудью, облачённая в красно-чёрное приталенное платье.

– Это ваши начальницы, – представил их Костылёв. – Наталья Артёмовна, начальник по воспитательной работе и дисциплине. И Инесса Ивановна, заведующая образовательным процессом.

Наталья Артёмовна, крупная и чем-то напоминающая акулу, сказала:

– Если возникнут какие-то жалобы, то сразу ко мне.

– Слушайте меня, су… дорогие воспитанники! – воскликнул Бурьянов. – Наш «начвээр» – всё видит и всё знает. «Начвээр» – сила и свет. Но как же может быть «начвээр» без помощников? Надзиратели – правые руки Натальи Артёмовны. Как говорится, глаза боятся, а руки делают…

Наталья Артёмовна выстрелила в него суровым взглядом, но он, впрочем, ничуть не смутился.

– Вы получили второй шанс для перевоспитания, – сказала она. – Поэтому, я надеюсь, вы приложите все усилия для исправления и уже скоро выйдете отсюда совершенно другими людьми. Мы же обязуемся предоставить вам и питание, и образование, и медицинскую помощь…

– Слушать меня, старшего надзирателя! Мой непосредственный начальник – Костылёв, – Бурьянов показал на него кивком головы.

– Николай Игоревич, – продолжил Костылёв. – Мой кабинет находится в конце этажа…

– Сейчас вы пройдёте процедуру регистрации в нашем заведении, – перебила его Наталья Артёмовна. – И затем отправитесь на осмотр местным врачом для предварительного освидетельствования.

– А почему решётки на вашем заведении? – неожиданно подала голос та остролицая. Уверенно, вызывающе. Она в упор смотрела на Наталью Артёмовну. – Это не тюрьма, или я чего-то не понимаю? Ваше место такое классное, что из него каждый воспитанник пытается встать на лыжи?

От такой наглости «начвээр» сразу же потерялась, но вот Бурьянов быстро нашёлся с ответом:

– Воспитанница по кличке «Акулья морда», быстро выйди из строя!

Остролицая передёрнулась.

– У меня нет такой клички…

– А теперь будет. И я тебя поздравляю. На моей памяти никто так быстро не поступал в трудовое исправление, как ты. Оно начнётся у тебя сегодня же. Ты заступаешь на кухню, и весь день будешь драить кастрюли и чистить картошку. Наша повариха – тётя Зина – добрейший души человек. Она тебе объяснит, что к чему.

– Нет, ты не можешь!.. – нелепо воскликнула она, всплеснув руками.

– Нет, я-то как раз всё могу, – ухмыльнулся Бурьянов в ответ. – Ты поступила в «приют трудового исправления», усекла? И ты тут будешь трудиться, пока дурь из башки не выветрится… А решётки на окнах у нас для того, чтобы никто не хотел оттуда выпрыгнуть, а то мало ли среди вас каких недоумков.

– Наш мальчик, конечно, говорит очень грубо, потому за это получит выговор, – затараторила Наталья Артёмовна сразу же. – Но, в общем и целом, он сказал по сути. «ПТИЦА» – приют трудового исправления целенаправленных асоциалов. Наша задача – сделать так, чтобы вы перестали упорствовать в своём губительном стремлении к асоциальному поведению. Я ознакомилась мельком с делами, которые привезли ещё вчера. Увидела множество моментов, над которыми предстоит трудиться нашим специалистам.

– Слушай мою команду! – гаркнул Бурьянов так, что даже Водкин поёжился. – Сейчас вы проходите в это прекрасное место по два человека, друг за другом. Я вас сопровождаю к месту регистрации, там сверяются ваши личные дела и всё остальное. А потом вы идёте, как было сказано, к докторам. Кто-то после этого идёт мыться, а кто-то – чистить картошку. Всё ясно?

– Это не так уж и справедливо, – опять подала голос остролицая, скрестив руки на груди.

Водкин усмехнулся её характеру, а вот Бурьянов опять налился до состояния томата.

– Я знаю тебя пять минут, а ты уже меня раздражаешь, – сказал он. – Но ничего, я возьму твоё дело на личный контроль. У тебя на первой же странице будет полоска красной изоленты, означающей…

– Всё, пошли! – скомандовал Николай Игоревич. – Хватит болтовни. Время идёт.

Бурьянов метнул молнию взглядом в своего начальника, но не возразил. Лишь злобно мотнул головой, указывая в сторону двери.

Наталья Артёмовна и Инесса Ивановна поспешили войти первыми, чтобы не мяться около новоиспечённых воспитанников. Затем шёл Костылёв, после него – Бурьянов. Водкин же стоял на месте, вглядывался в лица, запоминал. Взгляд его уцепился за ту голубоглазую блондинку и никак не хотел отрываться… Кто она?

Самый муторный процесс – процесс регистрации, но надзиратели терпеливо наблюдали за оформлением их дел.

Остролицая оказалась Ингой Островой-Проволокиной. Была исключена из ВУЗа за систематические нарушения дисциплины. Потом угнала автомобиль и сбила велосипедиста на тротуаре… По счастью, он отделался лишь переломом, но обиделся и заявление написал. Так она оказалась здесь.

«Ну, какая же у тебя дурацкая фамилия! – сказал ей Бурьянов. – Добро пожаловать, дорогая. А теперь жди в коридоре!»

В этот раз Инга никак не отреагировала, нахмурилась, скрестив руки на почти отсутствующей груди, но подчинилась.

Примерно же через час, когда регистрация новичков была закончена, и надзиратели их сопроводили в медчасть, оставив их на попечение Костылёва – он обязан был проследить, чтобы медик ни у кого не нашёл вшей или псориаза, или чего ещё похуже – Водкин и Бурьянов вернулись в регистрационный кабинет.

– Сходи покурить, – сказал Бурьянов азиаточке в очках с редчайшим именем Октябрина. – Мы тут покараулим.

Регистраторша хмыкнула и покинула кабинет, не преминув взять с собой сумочку – мало ли что у этих извращенцев на уме.

– Ты посмотри, сколько уродов! – Бурьянов плюхнулся в её кресло и звучно вдохнул. – Мм, какие же у неё духи, как она пахнет! Я бы к ней подкатил…

– Ты говорил что-то про уродов? – напомнил Водкин, усевшись на обитый кожей стул, где сидели десять минут назад новые воспитанники.

– Да ты сам посмотри, – Бурьянов начал перекладывать пластиковые папки, открывать их. – Острова эта… Или вот, Кинжальский Эдуард. Такое, напротив, красивое имя, а быдло быдлом – футбольный фанат, хулиган, дебошир. Или Алиев. Приставал к своей мачехе, ты подумай…

– Он что, извращенец?

– Ну, может быть и нет. Тут написано, что ей двадцать шесть лет всего.

Водкин нахмурился, продолжая выслушивать Бурьянова.

– Или вот эта толстуха, Стеклова, алкоголичка со стажем. Или Мокров, суицидник недоделанный… Синяков, Железнякова, Берман… Амбарцумян, налётчик несостоявшийся. В банде был пойман, но, блин, по глупости залез, хоть никого пришить не успел… Наврузов. Ивановский. Или вот эта – Черникина, беспризорница. Но красивая… Хоть одна красоточка.

Водкин спохватился, будто на него плеснули холодной водой, быстро выхватил папку у Бурьянова, отчего тот рассмеялся.

– Тише ты, спокойнее… Отсутствие личной жизни до добра не доводит.

Водкин открыл дело и тут же понял: она. Та самая, которая нужна. Голубоглазая блондинка, худенькая… У родителей-алкашей была отобрана, сбегала из детдома – попала в него уже в шестнадцать лет. Потом её взяли в приёмную семью – в многодетную – сбегала и оттуда. Были подозрения и в проституции, но, к счастью, обошлось. Судом направлена в «ПТИЦУ» на перевоспитание на триста шестьдесят дней.

Бурьянов что-то сказал.

– Чего? – Водкина это уже начало раздражать.

– Я говорю, рот закрой, а то у тебя сейчас слюни капать начнут на страницы.

– Отвали.

– Понравилась она тебе?

Водкин ничего не сказал, просто поднялся. Теперь ему предстояло придумать, как обставить дело с её исчезновением. И чтобы вопросов не было ни у «начвээра», ни у Костылёва, ни у самого Карла Марковича. Последнего, честно сказать, он побаивался. Видел он его всего лишь несколько раз, и тот выглядел как совершенно другой человек, не

из их мира – мира надзирателей, воспитанников, охранников, грузчиков… Нет, он был весь такой важный, манерный, напыщенный. Низенький, коротконогий, толстенький. В дорогущем чёрном костюмчике, блестящем. И в белой накрахмаленной рубашке с шёлковым бордовым галстуком. Рыжие волосы у него торчали по обе стороны лысеющей головы, а на носу сидели тонюсенькие очки. Казалось бы, он был такой… Как пудинг. Мягкий-мягкий человек. На первый взгляд. Потому что глаза его – серые, глубоко сидящие – смотрели так надменно и нахраписто, что складывалось впечатление, будто он смотрит на таракана, а не на человека. В общем, неприятный тип. Но ботинки и часы – дорогущие, наверное, как его собственный чёрный «Мерседес». И с ним могут быть проблемы… Если он поймает его – Водкина – век его сократится в сотню раз. Он отвечал головой за воспитанников, имел с этого бизнеса крупный доход – гранты и бюджеты никто не отменял.

Бурьянов не унимался, продолжая гнусаво тараторить.

– Что?! – раздражённо воскликнул Водкин. Ему захотелось вмазать Бурьянову чем-нибудь по голове, чтобы тот заткнулся.

– Как зовут, говорю… Чего ты такой нервный?!

Водкин снова взял папку искомой асоциалки и открыл. Действительно, он даже не обратил внимания на её имя…

– Дарья Черникина, – прочитал Водкин. – Всё?

– Красиво звучит, – протянул Бурьянов. – Возьму над ней шефство.

– Я тебе возьму…

Водкин потянулся и пошёл на выход, старший же надзиратель, несомненно, тут же потопал за ним.

Не успели они пройти и двух десятков шагов, как рация Бурьянова снова ожила.

– В медкабинет, живо! Ходом! – заорал Костылёв.

Они перешли на бег. Водкин готов был уже вызывать охранников – те ребята в чёрной униформе носили при себе и пластиковые путы и резиновые дубинки. Глядишь, при случае могли и помочь…

Медкабинет был небольшим, и там помещалась лишь женщина-терапевт со своей медсестричкой… Иногда, конечно, там был и медбрат. Кроме стола и двух стульев, там стояли и шкафчики с лекарствами, занимающие почти всё пространство. Когда Бурьянов и Водкин ворвались туда, прорвавшись сквозь толпу воспитанников, они обнаружили там Костылёва – разъярённого, растерянных врачих и одного из подростков, одетого в чёрный спортивный костюм. Он нагло улыбался.

– Что случилось? – машинально спросил Водкин, но догадался в следующую же секунду.

– Приглядывайте за этим джентльменом, – сказал им Николай Игоревич гораздо спокойнее. Подросток же продолжал гадостно улыбаться, но смотрел на медсестричку…

– Он схватил за грудь мою медсестру, – произнесла терапевт. Ей было, приблизительно, лет шестьдесят, поэтому она за свою грудь могла не переживать. – Я, конечно, повидала всяких-разных, но этот…

Бурьянов – молча и сильно – пнул воспитанника по ногам. Тот скривился от боли и чуть присел.

– Фамилия, сукин сын! Назови мне её!

– Алиев, – ответил парень и впился в лицо Бурьянова яростным взглядом.

– Я за тобой лично пригляжу. А теперь пошёл подметать склад! Пошёл! Пошёл, я тебе сказал! Вы у меня научитесь вести себя на людях! Я вас буду е… Дрессировать!

Когда медосмотр был закончен, их всех сопроводили в казарменную, и Костылёв – при поддержке двух старых воспитанников, которые тут были уже год, – принялся одевать их и обувать. Примерным поведением эти двое заслужили доверие главного надзирателя и теперь помогали по хозяйству. Завхоза здесь звали Ян Миронович, и он находился большую часть дня на складских помещениях. Именно оттуда принесли единую форму для новых воспитанников – тёмно-зелёные робы с нарисованным аистом на спине.

Ингу же, разумеется, Бурьянов отправил на кухню, как и обещал. Она смотрела на него с нескрываемой ненавистью, но всё равно подчинилась.

Алиев же был отправлен на помощь Яну Мироновичу, но с ним снова возникли проблемы. Он сломал метлу и никак не хотел выполнять грязную работу, ссылаясь на что угодно. Тогда Бурьянов пнул его ещё раз – быстро и смачно, как собаку.

– Я понимаю, что ты там – на улице – привык быть главным. Но в твоём личном деле написано, что тебя сдал собственный папашка. Думаю, он одобрит, если я тебя перевоспитаю. Наверное, ты его задолбал так, что уже невмоготу.

Пришлось и ему подчиниться. Бурьянов хоть и выглядел для Водкина редкостной падлой, со своими обязанностями он справлялся на отлично. Даже несмотря на блат при трудоустройстве.

– Учиться вы будете вместе, мальчики и девочки, а вот ночевать, естественно, отдельно, – сказал Костылёв. – Для социализации. Чтобы не кидались на людей, когда выйдете… Чтобы привычку не потерять. Чтобы общаться. Усекли?

Почти все закивали, кроме бритоголового и большерукого, смуглого и черноглазого брюнета, и Черникиной. Её Водкин запомнил… Ещё полдня у него ушло на то, чтобы запомнить: бритоголовый – это Эдуард Кинжальский, тот самый дебошир-армрестлер и футбольный фанат. Брюнет тот – Тигран Амбарцумян, задержанный во время ограбления. Ну и Дарья Черникина, беспризорница.

Этот понедельник очень вымотал Водкина – даже убийство медведей его так не выматывало, как возня с поступившими воспитанниками, но этот день всё равно закончился. И хорошо.

Он собирался уходить, снова поднявшись на четвёртый этаж. Вездесущий Бурьянов тоже там был. Его смена тоже закончилась. Когда они переодевались, вошёл Ремнёв.

– О, наша птица-говорун, – поприветствовал его Бурьянов. – Как дела?

Ремнёв, естественно, молча кивнул и стал надевать приютскую форму.

– Короче, слушай анекдот…

– Бурьянов, отстань от него, – сказал Водкин, натягивая куртку.

– …в общем, собирается немой кататься на лыжах. Выходит из дома, встречает соседа. А тот его спрашивает: «ты куда собрался?». Немой жестами показал предстоящий процесс. А сосед ему отвечает: «понятно. А лыжи зачем взял?»

Ремнёв никак не отреагировал, ни один мускул не дрогнул на его лице, а вот Бурьянов расхохотался. В комнату для переодеваний вошёл ещё один парень – шатен с лёгкой бородатостью и светлыми глазами. В серой кофте и серых джинсах. Ещё один надзиратель – старший ночной смены.

– Здорово, Чесноков, – тут же оживился старший надзиратель дневной смены. – Хоть один нормальный человек пришёл.

Шатен кивнул и вежливо улыбнулся.

– Скажи мне, – не останавливался ни на мгновение Бурьянов, – вот ты же адекватный человек, образованный. Закончил институт с красным дипломом. Что ты здесь-то забыл?

– Я окончил институт по специальности социальной работы. Я работаю по специальности, – ответил Чесноков удивительно мягким голосом и приветливо улыбнулся ещё раз.

– Да похрен, – ответил Бурьянов. – Я в стрип-бар «Галь Гадот». Кто со мной, поцыки?

– Уж нет, спасибо, – буркнул Водкин. – Ну и название… Хорошо хоть не «Эвелина Блёданс».

– Прикольная тётка… Могли бы и назвать. Я всю юность на неё дёргал, – заметил Бурьянов.

– Я знаю историю и про то, что ты хотел свою училку, которой было… шестьдесят два? – продолжил Водкин.

– Я такого не говорил! – хохотнул Бурьянов. – А если и говорил… Я наврал.

– Ты же тоже… Адекватный человек, – сказал Чесноков любителю входить в бары по ночам, натягивая повязку на плечо. Сказал, чтобы прервать их диалог, их поток нескончаемых юморесок. – Почему ты здесь?

– Скажем так, меня попросили тут быть. Кто, если не я?

Последнюю фразу Водкин ещё слышал… А потом перестал что-либо разбирать. Он сдерживался, чтобы не побежать к выходу. Его достало это место, а дома ждал собственный бар.

Ночь его прошла без особых происшествий, он напился и заснул, а наутро проснулся в собственной блевотине. Водкин матерился, рычал, поднимался… Но он был дома. И предстояло снова ехать на работу, менять надзирателей ночной смены.

Ночь же на новом месте всегда тягостна. И для больного в госпитале, и для солдата в казарме, и для заключённого – в тюрьме. «ПТИЦА» не была чем-то из этого, но совмещала в себе всё сразу.

Когда прозвучал звонок отбоя, и парней с девушками разделили по разным комнатам, немой надзиратель принялся замыкать двери на щеколду. В наступившей мгле воспитанники ещё долго пыхтели, ворочались, скрипели двухъярусными кроватями, переговаривались.