Женщины нашего села
Вообще поводов для гордости у Варвары Даниловны было великое множество, все не перечислишь. И даже были те, на которые их владелица не всегда и указала бы. А все потому, что Барончина относилась к тем людям, слава о которых, обретаясь в правдах и небылицах, совсем не знала в этом меры. Вот, даже фамилия Барончина! Вы когда-нибудь встречали столь редкостный вид? Пришлось довольно поломать голову, чтобы понять, откуда ж все-таки проистекает образ адвокатессы, пока, не отбросив местные приписки, не отыскался истинный след ее. Уж не знаю, задавалась ли сама носительница фамилии этим вопросом? А ведь истоки-то даже не из юной Франции…Кажется сам вечный город был зачинателем рода сего! Хотя единственный источник эпохи раннего Возрождения, упоминавший о корнях Барончи, не боится предположить и более ранний период.
Что до внешности, то и тут Варвару Даниловну к посредственности никак не отнесешь. Во многом именно древнейшие истоки определили экстерьерные особенности адвокатессы, хотя и современность внесла корректировки. Овал лица, например, поистратив в столетьях аттическую строгость, разъехался в местах одних, заострив углы в других, а римский некогда нос, приобрел с российским фамильным окончанием, национальную картофельность. Видимо, не у всех мастеров в роду каменные цветки выходили, являлись и Варвары Даниловны. Но все же родовитость была налицо. Однако к какой точно породе она принадлежала, определить не беремся. Долговязые уши и близко прикрепленные к носу зрачки входили в заметное противоречие со слегка задранными ноздрями и неуемной челюстью. В остальном это была шестидесятилетняя светлой масти женщина, предпочитавшая в одежде цвета, однако, темные. Вероятно, выбор контрастировал с ее мыслями, но более вероятно, к черному подходило так любимое золото, всегда праздничной нитью перерезавшее грудь Варвары Даниловны. Не хочется упрекать благородную защитницу в излишествах, но она имела в своем распоряжении некие расточительности, не совсем свойственные заявляемым внутренним переживаниям, являясь в залы судов в кашемировом пальтишке, лисьем или даже собольем полушубках. На руках у нее красовались золотые часики какой-то особой прямоугольной формы, и увесистый серебряный браслет, носимый также образом индивидуальным – поверх рукава.
Хотя за браслет упрекать Варвару Даниловну не стоит, поскольку не личное желание в его приобретении владело ей. Он и не подошел вначале, за что в годы мирового судейства она, по привычке чуть сама не развелась с мужем. Так браслет и запропастился где-то на полках до самой мужниной смерти. Но как-то разбираясь в комнате и переставляя что-то после похорон, «милая вещица» попалась на глаза, и, всплакнув, Варвара Даниловна уже никогда не расставалась со своими воспоминаниями.
Вообще, Варвара Даниловна была еще в полном расцвете женственных сил и иногда признавалась себе наедине, что могла бы еще раз пройти испытание мук любви…хотя нет, оставим подробности ее частных мечтаний неприкосновенными, не будем переходить статью закона, в частности 23-24 их номера конституции Российской Федерации. Да и ни к чему эти детали о лице в нашем повествовании совсем не важном. Окунемся в социальные мысли Варвары Даниловны, которые на миг, освободившись от ненавистной коробки, вернулись к главной нашей героине.
Скажем так, не было за тридцать лет адвокатской деятельности, ни разу такой драгоценной подзащитной, хотя практика Варвары Даниловны одних только уголовных дел насчитывала не менее сотни. Девочку она знала с детства. Заходя к своей подруге – бабушке Наташи по отцовской линии, она солидную часть времени отдавала «тю-тю-канью» и «гу-гу-канью». Более взрослой Наташе Варвара Даниловна рассказывала уже о судьбах и свершеньях, не забывая при том и поощрительные карамельки. Правда, рассказам и почестям Варвары Даниловны Наташа предпочитала шоколадную «Аленку» и мультики. Но так обстояли дела в детстве. На сегодняшний день, удостоверившись в истинном трагизме женской доли в семейных и иных отношениях с противоположным полом, Наташа, пройдя за полтора года бесконечное количество изнуряющих судов, напротив, превратилась в яркого клеврета, следовавшего за учителем если не во всем, то во многом. Как же Варвара Даниловна ценила это!
С утра, первым делом она разыскала любимую карамель. Оставшиеся часы были отданы предвкушению обсуждения двух важнейших вопросов. И то, что оба логически вытекали друг из друга, доводило адвокатессу до дрожи во всем теле.
Первая приятность заключалась в обсуждении окончательной стадии утомительного процесса и подготовки в связи с этим ходатайства к последнему заседанию. Составив основную его характеристику, и, начертав лейтмотив процессу, поверенной очень хотелось сравниться с мнением доверительницы. Нет, не тщеславие ее вдохновляло. Варвара Даниловна давно ощущала незаурядные способности хваткой девочки. И вторая приятность заключалась в том, что сегодня адвокатесса окончательно решила сделать Наташу своей преемницей. В доказательство этих мыслей ей не терпелось еще раз полюбоваться оригинальной витиеватостью идей сподвижницы.
Через несколько минут обе женщины сидели за столом.
– Наташенька, что же ты конфетку любимую свою, а? Помню, в детстве ты их так обожала! Маленькая, не соображает ничего еще, а ручки сами тянутся. – Умилялась, повизгивая Варвара Даниловна. Невозможно в довершение не добавить – трескучий тенорок с легкой картавостью достались Варваре Даниловне также по наследству, но в филиппике адвокатессы была особенность и приобретенная. С позиции законов пафоса обожала она немного увеличивать слова в свойственной лишь ее индивидуальности манере, проговаривая, к примеру, «двухтысячносотдевятом» году, или на «позанапрошлой» неделе.
– Бери, бери. Свежененькие. С утра купила.
– Ой, Варвара Даниловна, да, мои любимые, но никак нельзя. Я же этого, того – указала прилежной улыбочкой на грудь Наташенька.
– Ах, да! Что же это я забыла? – Кормишь! Как же вы растете?
– Хорошо. Вчера всю комнату проползли три раза туда обратно. Все загордились.
– Хм, через месяц уже пойдете, а там и болтать – не за горами.
– Да мы и сейчас уж вовсю лопочем.
– Так прекрасно быть матерью! И не переживай, что у ребенка нет отца. Я считаю – это что за отец, который за полтора года ни разу дите свое не видел? Мы и без его присутствия обойдемся. Мы же сильные?
– Да, не знаю, Варвара Даниловна…
– Не переживай. Мужчину сейчас редко нормального встретишь. Тут, девочка, главное, закон знать и управлять им. А сколько в нем лазеек! О! У меня большая практика, скажу тебе …
Долгожданный блеск вспыхнул, сбив Варвару Даниловну с начатого, и своим воодушевлением перевел ее сразу ко второй части беседы.
– Наташенька, я вот, что думаю. Почему тебе не попробовать в нашей профессии? У тебя огромный потенциал, даже дар, а я не вечная. Сначала станешь помощницей – путевка на обучение в местной юридической академии эффектно легла на стол. – Пока у тебя двойные алименты – на себя и на ребенка – спокойно получай второе высшее.
Сколько было умиления, когда Варвара Даниловна смотрела в эти полные молящей благодарности глаза. Язык чуть не сорвался предложить партнерство по окончании учебы, но все же вспомнил о первом вопросе.
– Наташенька, совсем запамятовала. Вот ходатайство, может чего тут добавить?
Наташа опустила взгляд в бумажку.
Глава 4
Я теперь только постигнул, что такое женщина.
До сих пор никто еще не узнал, в кого она
влюблена: я первый открыл это.
Женщина влюблена в черта. Да, не шутя.
Физики пишут глупости, что она то, и то –
она любит только одного черта.
Н.В. Гоголь «Записки сумасшедшего»
«Что тут добавить? Тряпка он! Вот что добавить» – Наташа взялась за лоб, пытаясь вникнуть в написанное.
«Понадеялась. Думала, по-настоящему, любит. Буду, как за стеной жить. А как такой любить сможет, если он словно ребенок всем доверяет? Только и умеет прощать, да щеки подставлять, а ты люби такого, живи с ним, учись его философии добродетельной. Думала, рассуждает, может не дурак? А он кроме как умничать со своими «взглядами на сущность бытия» и не понимает ничего. Логика! Я так обосную, что и не поймет, как это логика с ним вместе его главной дурой и сделалась.
Да и может ли мямля эта вообще кого-либо завести? Какой тут накал страстей, если с ним и поскандалить толком невозможно? С таким абсурдом согласится, да это ж чего не выдумаешь! Ну что над таким издеваться? Тряпка. Такому изменить – честь поправить! Деловой! – Запищал в суде – «Я не уверен в экспертизе, она ее купила. Буду проверять снова». Мели Емеля после драки кулаками! А если и купила? Кто ж тебе проверить даст? Закон для таких дураков как ты и писан! – Посажу, только к ребенку подойди! Хотя, вроде похожа? – Наташины руки непроизвольно сжали бумагу – лучше б не была. Все равно он ничего не добьется, а мне всю жизнь характер ее ломать. В итоге, все равно останется тряпкой.
Правильно Варвара Даниловна заметила, извелись нормальные мужики. Просто тошнит от этих: люблю, храню, погибну…тьфу! Где сильный, где тот, кто достойно и защититься, да и напасть сможет? Где настоящий мужчина? И каждый должен знать свое место. Если ты животное, ешь из миски, гуляй по расписанию, спи на полу. Если мужик, то управляй, зарабатывай, приноси. Ты – глава семьи! Ты любыми путями обязан женщину себе подчинить. А хоть бы и ударить, раз по-другому никак…А когда вокруг одна размазня тихой радости, опухоль эту вырезать надо, потому как выживает в этом мире сильнейший».
Выдержанная обоснованность успокоила разгулявшиеся нервы, приведя рассуждение к вопросу, еще с утра вставшему, после проведения генерального заключения по имеющимся делам. Наташа оторвалась от чтения.
– Ну что, Наташенька, взглянула? – Варвара Даниловна внимательно наблюдала за тем, как Наташа сосредоточенно читала текст, млея от процесса.
– Варвара Даниловна, Вы гений! Все учтено безукоризненно! – блеск вновь озарил офис.
– Ну, уж и не переоценивай меня – благодарное тщеславие Варвары Даниловны покраснело.
– Варвара Даниловна, а помните…я Вам говорила, что есть у него еще одна квартира… А что, если… – засмущалась Наташенька, видимо, больше доверяя опыту адвокатессы.
– Я поняла тебя. Здесь, конечно, будет трудновато. Закон во многом еще не доработан. Я бы вообще всем обездоленным матерям большую часть имущества присуждала. Что это такое, рожай им, а они … А знаешь, сколько таких обманутых?!
Отчаянные слезы навернулись на поникшие глаза от горячих слов Варвары Даниловны.
– Спасибо Вам, спасибо, что Вы добрая такая.
– Как жаль, что меня не было с самого начала. Нельзя было допустить этого. Бедная ты моя! – адвокатесса встала. Ноющей душе так захотелось обнять бедняжку, однако последняя, вдруг нечаянно вывернулась и спросила.
– А можно его отцовства лишить?
Защитница даже потерялась.
– Наташенька… Так он тогда тебе алименты платить не будет. Тут лучше не спешить. Вот отучишься, а потом уж…
– Ах, Варвара Даниловна, если б я знала, что так все обернется, я бы никогда не пошла с ним в Загс.
Глава 5
Для мужчины не проходит безнаказанно попытка
сблизиться с испорченной женщиной.
Р. Киплинг «Свет погас»
– Загс! Любимая! – Антону, наконец, повезло, он даже припарковался рядом. – Идем?
Но добродушие глаз не исполнилось откликом суровому величию любимой. Она переживала иное. Тошнота, подступавшая к горлу от бесконечных вопросов, угнетала. И добавлялись все новые. «Выдержу ли я? Я же измучаю и себя, и его, но что же делать? Как дурно. Как больно». – Главный вопрос снова встал перед Наташей. И ответ на него она не находила. Бедная, она дурнела на глазах.
– Наташенька, тебе плохо?
Наташа промолчала. Зная тонкости невесты, Антон продолжил без диалога. Он был и без того счастлив. К чему разговоры, когда любимая рука отдает свое бесценное сердце? Конечно, Антон сам бы не догадался сделать предложение через два месяца после первого свидания, но он непритворно благодарил за то обстоятельства. А послужил им чрезмерно строгий отец Наташи. Справедливый эгоизм Егора Филимоновича основывался на архаических устоях, противясь какой-либо дружбе дочери с противоположным полом, по крайней мере, до женитьбы. Что ж, можно только гордиться и следовать традициям замечательной семьи. Воля отцов испокон веков исполнялась дочерьми. Но для влюбленных запрет оказался невыносимым. Тогда добрая мать, Елена Викторовна, взяла на себя грех прикрыть честь дочери перед отцом, позволяя Наташе «бывать» у Антона. Задерживаясь несколько раз до утра, Наташа ужасно переживала за нее, подрывая здоровье.
Теперь же Антон, узаконив с совестью истинные намерения, с легким сердцем ожидал приближающегося счастья. Но что самое удивительное в Загс молодые также поехали без спроса воли родителей невесты. «Грозный» Егор Филимонович почему-то не показывался на глаза. Да и Елену Викторовну жених видел однажды. Как раз за пару дней до теперешней поездки, когда он встречал их с Наташей с поезда после двухнедельного отдыха в санатории. Именно тогда, приехав, Наташа в окончательной мере осознала всю низменность и нечестность их отношений, скрываемых от родного отца и заставляющих мать находиться в преступной сделке с совестью.
Наконец все было честно! Антон оббежал машину и открыл дверь. Услужливая ладонь не поправила положения. Искоса миновав ее, Наташа направилась к месту походкой женщины, до глубины, уязвленной этим чувством. «Даже здесь настоять не может». Но настояла массивная дверь центрального Загса №1, не поддавшись скромным усилиям. «Может двери сгодится открывать?» – настроение Наташи поднималось. И в ее женихе отыскивалось что-то положительное.
– Тебе не кажется отсюда замечательный ракурс – она глядела на лестницу. – Ну, что ты там на улице? Посмотри, хороший? – отойдя с прохода, Наташа указала рукой наверх.
– Замечательный, любимая!
– Во мне умирает фотограф – вздохнула Наташа и стала подниматься, не менее строгим взглядом провожая виды Грибоедовского загса Москвы. Антон изо всех сил участвовал: забегал, замахал руками, стал хмуро всматриваться в пейзажи, низко нагибался, когда они проходили сквозь него.
– Да, тут бы «зеркалку!»
В тот момент Антон готов был подарить весь мир, не то, что «зеркалку».
– Но у тебя же скоро день рождения, любимая! А это такой день, когда…
– Антон, давай раз и навсегда договоримся, я буду просто Наташей! Других, пожалуйста, называй «любимыми», «милыми», «солнышками» – этим… этим никого не удивишь. Она отбросила руку Антона, незаметным теплом успевшую втереться к ней в доверие.
– Но я не собираюсь никого удивлять!?
– В этом нет ничего изысканного, я хотела сказать. «К чему я так сказала? Да ему все равно, что бы я вообще не сказала».
«Почему она обиделась? Я просто осел беспардонный! Зачем я открыто сказал о подарке?»
Молодые люди очутились в зале приема заявлений.
– Каждый своей рукой заполняет заявление, потом подойдете ко мне, вон к тому столу. Вы квитанцию оплатили? – сотрудница загса как-то болезненно посмотрела на Антона.
– А…а здесь можно? – у Антона пересохло во рту. Он почувствовал на себе заячью вину.
– Вы успеете, до обеда. Банк за углом. – Сотруднице хотелось, конечно, порекомендовать не торопиться, ни с оплатой, ни с обретением счастья, но выработанный годами опыт напомнил, что это ничего не изменит.
– Я мигом.
– Заявление заполни сначала! – Наташа почувствовала себя такой несчастной, что ее привел сюда «вот этот вот…», что попыталась встретить поддержку в глазах сотрудницы. Однако не получив ее ни в коем образе, кроме предостережения о том, что банк действительно через пятнадцать минут закроется, отвернулась и дала за отсутствие женского сострадания такого словесного пинка «косому», что несколько девушек из разных углов восхищенно подняли глаза на нее.
Антону снова повезло. Взмыленный, но счастливый, он, заполнив заявление, подошел к оформительнице документов.
– Молодой человек, я же сказала – вместе с девушкой! – Отсутствие воли у молодого человека начинало раздражать женщину.
Антон вернулся.
– Наташенька, она сказала…
– Я слышала… Ты можешь хоть раз что-то сделать правильно? – прошипела Наташа, и, махом рук прекратила все попытки к ней притронуться.
– Но ведь ты же сама…
– Тсс! – шикнула она, подойдя к столу и раскинув свои лучики по лицу оформительницы документов. Последняя, не выдержав напора, ответила тем же, но ей первой пришлось опустить глаза в свой журнал.
– Конец мая, начало июня, что желаете?
– В мае – нет. Ставьте тогда на тринадцатое июня – премило закончила Наташа.
Задать дежурный вопрос «А молодой человек согласен?» работница Загса не решилась. Ясно было, он на все согласен.
Глава 6
Из Загса Наташа вернулась измотанной. Сколько она передумала за последнее время! И не столько физический дискомфорт, и боль в теле доставляли неудовольствие, и не то даже, что жених был тюфяком. – Все такие! Непоправимую травму наносила душе потеря самого драгоценного в жизни – свободы! Эта мысль страшила. Да и тошнило ни по какой другой причине. Немыслимо было так в раз лишиться того, чем много лет кряду жила, дышала – ту власть и силу девичьей косы, которую заплетала безукоризненно. И не только окружающие глупцы, но и самые близкие долго не подозревали, что аккуратные школьные косички с хитрым вкраплением розовых бабочек, есть лишь образцовое искусство былой первозданности. Но именно оно было самым ценным и никогда не должно было умалиться. А теперь новые идеалы семейной жизни застилали необъятной рутиной прошлое, и так нестерпимо выдавливали слезы. Жалость к себе захлебнулась в рыдании.
Наташа опустилась на диван. «Зачем произошло все так быстро?» Сквозь горькую пелену, взгляд упал на фотографию кудрявого юноши на столе у компьютера. «Но у меня есть любимая семья! Была любимая семья – запротестовало отчаянье – И тебя больше не будет, братик! Мой любимый!» – Наташа прижала фотографию к груди и уткнулась в подушку. Вторая волна стиснула горло. Обида за то, что рядом совсем никого не было, доконала Наташу. С расстройства она уснула.
Очнулась Наташа от легкого прикосновения.
– Что с тобой, доча?
– Мама, мамочка, я решилась! – Наташа бросилась на шею. Елена Викторовна вошла в роль без приготовлений.
– Дочь, дочь! – только и смогла она выговорить сквозь душащие слезы и затряслась в ритм. Магазинные сумки легли на пол. Не момент был о них беспокоиться, было очень драматично. Дочь по праву жаждала прекрасного исполнения роли утешительницы. Мать обязана была исполнить ее на отлично. Ведь Елена Викторовна хоть и не присутствовала в нашей повести до сих пор в сколь-нибудь важном виде, все ж была не последним участником истории с Загсом. И прекрасно осознавая ответственность за будущее, и то, конечно, что гордая дочь именно за настоящее разразила маленький скандальчик, мать с величайшим воодушевлением преисполнилась актерством.
Да! Чтоб уж ни одна тонкость женской души не осталась в тени, хочется означить вниманием еще одну особенность наших героинь. И поскольку тонкость эта не впервые нами упоминается, и достойнейшие из рода не раз встречались с ней в прошлом, можно сказать, что она является физиологической потребностью женского организма. А заключается она в особенном виде наслаждения, в наслаждении душевным горем, нищетой обстоятельств – тем, что мы назвали бы лобзаньем собственной нужды. И именно эта особенность неимоверной силой услаждала сейчас души наших героинь. Предел удовольствия обычно со вздохами горькой усмешки приходился на вечерние часы за чаем. Но сегодня был день особенный – недосягаемая жертва, стадия блаженства, бывающая в жизни раз, потому рефлекторно каждая из женщин хотела затянуть момент исторического плача.
«Ничего, ничего. Слезы облегчают горе – думала Елена Викторовна – Хотя какое же это горе? Вот глупыш, счастья не понимает. Детям многое неведомо». Об этом Елена Викторовна знала прекрасно, потому как, будучи учителем местной школы с двадцатипятилетним стажем и многими похвальными грамотами она вообще знала многое. И знания ее были совсем не отвлеченными. Примером послужил и этот раз. Когда дочь два месяца назад вернулась с катка, интуиция подсказала: «вот оно – счастье!» Да и без интуиции было ясно, хоть и не принц датский, но все же, завидный по местности жених. Вторая беспроигрышная ставка на счастье дочери заключалась в порядочности терпеливости, вежливости – одним словом, покладистости жениха. «Может оно и к лучшему, что не принц датский? Там вообще нехорошим закончилось» – рассудила Елена Викторовна, принявшись нежно развевать скепсис дочери, готовя ее к важнейшему жизненному шагу. Каким сопротивлением не обладал состоявшийся опыт дитяти, мамина мысль, внедрившись удручающей верностью в Наташину голову, через два месяца реализовалась полностью. Елене Викторовне оставалось удивляться, как быстро все произошло, прижавшись мокрым плечом к буйной головушке. Потому, собственно, свои слезы она определила, как слезы радости.
Однако полное спокойствие как-то не приходило. Сцена затягивалась. Но стремления Елены Викторовны, тем более к счастью было не остановить. Разве для того прошли два месяца стараний, чтобы сейчас преспокойно сдать успех каким-то детским напускным слезам? И не в счастье было дело. Елена Викторовна принадлежала к натурам, доводящим задуманное до конца. Пусть бы мысли и поступки ее при ближайшем рассмотрении не увязывались с действительностью. Но, к примеру, заметьте ей, что говорит она все же про черное, утверждая абсолютную белизну обсуждаемого, она в миг, без конфуза, и не ставя и точку в предыдущем, согласится. Но лишь для того, чтобы в следующий раз настоять на прежнем, утвердив, что не она, а именно Вы примирили свое с ней мнение. А сейчас подзабыли щекотливое обстоятельство. Но она и слушать ничего не будет, чтоб не ворошить прошлое, и по своему честнейшему простодушию с легкой улыбкой на лице тут же при всех и простит Вас и Ваше внезапное возмущение. Многому научил двадцатипятилетний опыт Елену Викторовну. И сейчас он подсказывал, что плач дочери переходил уж и недозволенные границы.
– Но, дочь, – Елена Викторовна попыталась отстраниться, но эгоизм дочери, хорошо понимая, что любое движение мамы ведет лишь в ее сторону, тем сильнее прижимался к плечу, чем сильнее пыталась оттащить от него забота матери.
– Дочь, перестань! Ты же не на войну провожаешь. Замуж выходишь!
– Мама, но я думаю, мы очень торопимся с замужеством.
– Дочь, но ты беременна!
– И что беременна?
– Беременные, как правило, замуж выходят! – Елена Викторовна хотела погладить дочь, но та увернулась.
– А если они не хотят замуж выходить? Ведь рожают же и без мужей другие и нормально живут.
– А зачем как другие, когда Антон такой парень?!
– Но он бесхарактерный…
– А может это только плюс? – Елена Викторовна даже прищурилась, но Наташа промолчала. – Ты ему сказала о нашей радости?
– Такому дураку зачем вообще что-то говорить?
– Дочь, но как же…
– Мамочка, он полный кретин. Вот ты сразу догадалась о моем положении, а он ничего не видит. И не догадается, пока в больницу не повезет.
– Дочь, но он же мужчина, как он поймет?
– Да он, как и мужчина ничего не понимает. Два часа мимо Загса ездил, не мог его найти, и там еще три часа с квитанциями скакал! Оставил одну. А я чувствительна, мне душно. Все ходят, смотрят, дырявят. И в машине у него не поймешь жарко или холодно! Может не надо за него?
Будучи учительницей русского языка и литературы, Елена Викторовна к подобным ситуациям имела выработанный репертуар четверостиший и сильнейших своей нравоучительной крылатостью цитат. Но данное положение показалось ей более серьезным, чтоб так вот одним махом уладить ее простым величием Толстого. Требовалось что-то более действенное. Потому, оставив литературную классику невостребованной, она перешла на классику другого рода. – Тон учительского вдохновенно мудрого, долгими паузами, почти молчаливого, томного своим искренним самопожертвованием благородства никогда не промахивался мимо цели.
– Дочь, я знаю, что такое решиться на этот серьезнейший шаг. Я сама была молода… но шаг этот до сих пор перед глазами! А прошло тридцать лет! Тогда еще что-то благородное могло существовать вокруг. Что же сейчас? Ты права, милая! Доверять нельзя никому. Все так и норовят, схватить, забрать, отвезти и тиранить, тиранить, тиранить! Изо всех сил! – Кулаки Елены Викторовны правдоподобно обезумев от гиблой сцены, увлекли дочь. Начало было положено.
– Но что же делать? – продолжила Елена Викторовна. – Так человек устроен, как бы он не хотел, но крест его – вечные муки ради продолжения своего! – мама хоть и не рыбачила, но подсекала отменно – и нам, женщинам, самая горчайшая тут доля выпала. Потому этот шаг есть самый главный бескорыстный шаг всей нашей жизни! И какие бы мучения тебя не сопровождали на пути, помни, я всегда буду горда тобой до последней минуты! – Елена Викторовна остановилась. Звенящее молчание делало ее блаженной. Вбирая в себя каждую каплю, она утирала тихие слезы дочери.