– Почему я не могу пойти с вами?
Тут из гостиной вышла мама, завязывая ленту своей воскресной шляпки бантом под подбородком, и гнев затопил меня, потому что мама никогда, никогда не ходит в церковь. Единственная небольшая победа, которую она одержала в битве с папой римским, заключалась в том, что я буду ходить на мессу по желанию; сама она оставалась убежденной протестанткой.
– Эмили, милая, – произнесла она, – сегодня утром ты такая нарядная.
– Она хочет пойти на мессу, – объяснил за меня папа.
Мама посмотрела на меня как на больного ягненка или комнатную собачку.
– Но, дорогая, в твоем состоянии это невозможно. Эмили, доченька, ты можешь подхватить там какую-нибудь заразу – ты же не хочешь как-то навредить малышу, верно? Давай пропустим этот год, хорошо? Еще столько всего впереди.
Да, словно я была комнатной собачкой или больным ягненком. Мною овладело бешенство такой силы, что, пока они садились в машину и отъезжали, я могла лишь стоять с отупелым лицом, будто превратилась в соляной столп. Миссис О’Кэролан, смущенная и удрученная, помахала мне с откидного сиденья сзади. Я увидела, как они миновали ворота и свернули в сторону Драмклиффа. Мамин шепот кружился в моей голове, повторяя одно и то же снова и снова. Но слова были не те, которые она сказала, а те, что подразумевались: «Дорогая, милая доченька, мы не можем допустить, чтобы тебя увидели в таком состоянии. Пойми, ради всего святого, что подумают арендаторы, священник, соседи, мои друзья, когда увидят незамужнюю беременную девушку, которой нет и шестнадцати, нагло заявившуюся в Божий дом?»
И тогда я решилась. Меня не запрут и не спрячут, словно отвратительный плод греха и позора. Одна мысль звенела в моей голове, когда я бежала по подъездной аллее к воротам: я должна оказаться там, в первом ряду; буду стоять на коленях перед родителями, всем приходом и Господом. Они стыдились меня; они винили меня в произошедшем; они считали, что именно я несу ответственность. Болезненный спазм в животе показался требованием капитулировать, но я лишь еще сильнее разъярилась. До церкви было полторы мили, и я прошла их за двадцать минут.
Отец Хэллоран как раз собирался начать проповедь (несомненно, очередную тираду, обличающую нечестивых протестантов-юнионистов из соседнего графства и социалистов-атеистов из Дублина?[25 - Речь идет о графстве Литрим, соседнем с графством Слайго. В Литриме, как и в трех других графствах, граничащих с Северной Ирландией, в силу исторических причин много протестантов, склонных к юнионизму, то есть объединению с Великобританией.]); я вошла, когда люди, помолившись, вставали с колен, чтобы послушать проповедника. На самом деле я хорошо помню лишь то, как все таращились. Сначала отец Хэллоран уставился на меня, и, заметив этот пристальный взгляд, прихожане стали оборачиваться, желая узнать, что привлекло его внимание. Мой собственный отец покраснел от смущения, быстро поднялся и поспешил ко мне, чтобы вывести наружу. Сама я тоже таращилась – но не на вывернутые шеи и выпученные глаза, а на центральную часть экспозиции, посвященной урожаю. Посреди кукурузных снопов, плетенок из пшеницы и крестов святой Бригитты высилась Она, одетая в шелк шантильи и кремовую органди; свадебное платье, набитое сухими цветами.
8 ноября 1913 года
«Айриш таймс», раздел объявлений
«Карсуэлл и Грир: Агенты по недвижимости»
Продается
(В рамках частной сделки или на аукционе)
Крагдарра – дом и угодья
С удовольствием предлагаем заинтересованным покупателям превосходную недвижимость в Драмклиффе, графство Слайго: замечательная сельская резиденция в георгианском стиле, окруженная зрелыми ландшафтными садами площадью 2,5 акра; также наличествуют угодья площадью 180 акров. Поместье, расположенное в восьми милях от города Слайго, подле южного склона горы Бен-Балбен, рядом с Брайдстоунским лесом, местной живописной достопримечательностью, объединяет в себе всё очарование сельской жизни с удобствами и изысками жизни городской – и, согласно нашему обоснованному мнению, станет идеальной загородной усадьбой для взыскательного джентльмена-фермера, отставного военного или колониального администратора.
Особняк Крагдарра-хаус датируется 1778 годом и был создан в палладианском стиле мистером Джеймсом Гэндоном, впоследствии руководившим строительством Дублинской таможни. Крагдарра-хаус – отличное доказательство того, что уже на раннем этапе профессиональной деятельности мистеру Гэндону превосходно давались небольшие загородные дома.
Первый этаж, спроектированный Джоном Адамом, состоит из входного портика в классическом стиле, просторного холла с подвесной лестницей, у которой в западных графствах очень мало аналогов; главной гостиной, откуда открывается великолепный вид на залив Слайго; столовой; двух кабинетов; небольшой библиотеки; игровой с бильярдным столом; утренней комнаты с прилегающим зимним садом; кухни с судомойней и спальней-гостиной для экономки; кладовой; прачечной. Второй этаж, спроектированный тем же архитектором, включает две главные спальни в передней части дома, из каждой открывается прекрасный вид на море и горы; три второстепенные (гостевые) спальни; две ванные комнаты, туалет и детскую. На просторном чердаке расположены комнаты для прислуги и кладовые со стеллажами; попасть туда можно по потайной лестнице.
Все со вкусом обставлено, имеется множество старинных вещей в отличном состоянии.
Помимо особняка в усадьбе находятся конюшня и конюшенный двор с небольшим сеновалом, заброшенный домик привратника и 2,5 акра прекрасных ландшафтных садов, включая аллею рододендронов, утопленный сад, итальянский сад, приусадебный огород за стеной, беседку и теннисный корт с травянистым покрытием. Примерно в 50 ярдах от главного дома, рядом со стеной, обозначающей границу поместья, расположена небольшая обсерватория.
Продаются также угодья Крагдарры, состоящие из 180 акров сельскохозяйственных земель, из которых 50 акров – лес, известный как Брайдстоунский, а остальное разделено между тремя фермерами-арендаторами на участки площадью 60, 45 и 25 акров соответственно.
Аренда осуществляется на основании долгосрочных договоров, заключенных на 99 лет и зарегистрированных согласно Закону 1881 года, размер выплат установлен Судом справедливой аренды и варьируется от 5 гиней за акр в год для обеспеченных арендаторов в низинах до 15 шиллингов за акр в год для более бедной фермы на склоне холма.
Фермеры-арендаторы также пользуются правом на заготовку кормов, рубку деревьев в лесу и выпас скота на находящейся в общем пользовании части склона за стеной поместья. Потенциального покупателя просят учесть, что, хотя правовой статус аренды и был пересмотрен согласно Закону 1903 года, земли находились во владении одних и тех же семей минимум 75 лет и всех фермеров можно считать незаурядными, заслуживающими доверия арендаторами.
Продавец поручил сообщить всем заинтересованным сторонам, что дом и угодья предназначены для продажи как единое целое: предложения только по особняку рассматриваться не будут, предложения по особняку и садам – лишь в том случае, если не будет покупателя на собственность целиком и арендаторы воспользуются правом выкупа арендуемых земель. Тем не менее мы совершенно уверены, что недостатка в сторонах, заинтересованных в собственности единым лотом, не будет.
Совершенно очевидно, что недвижимость такого уровня необходимо осматривать лично, чтобы должным образом оценить соотношение стоимости и качества. Потенциальные покупатели могут обратиться с просьбой о персональных экскурсиях в наш офис в Дублине, в филиал в Слайго или непосредственно к владельцу недвижимости, доктору Эдварду Гаррету Десмонду; номер телефона: Слайго-202. Без сомнения, Крагдарра – один из лучших и наиболее желанных объектов недвижимости, представленных на рынке за последние годы, и ввиду доказанной прибыльности арендуемых ферм будут рассматриваться только предложения на сумму, превышающую 23 000 фунтов стерлингов.
Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 16 ноября 1913 года
Подобно скале, что высится над бурным морем, этот дневник во время нынешней катавасии являет собой средоточие надежности и утешения. Иметь возможность четко и связно записать все свои противоречивые мысли и чувства, упорядочить смятение, превратив его в дисциплинированные ряды синих каллиграфических букв, – большая отрада в столь унылое и холодное время года. Сближение с Кэролайн не слишком успокаивает. Мы оба понимаем – это нечто искусственное, взаимовыгодный союз для защиты от поведения Эмили, вызывающего растущее беспокойство. Эмили, Эмили, что же нам делать с Эмили? Ужасные, внезапные приступы ярости милосердным образом прекратились, но теперь она замкнулась, стала угрюмой и тихой, впала в депрессию. Так или иначе, пишу без колебаний: мы оба в ужасе от нашей собственной дочери. Она спускается из своей комнаты только для того, чтобы поесть – дважды в день, чего недостаточно, разумеется, для того, кто ест для двоих, и к тому же в отношении меню Эмили чрезвычайно разборчива. Блюдо, которым наша дочь раньше наслаждалась, будет отвергнуто и останется нетронутым, а она с энтузиазмом станет поглощать пастернак и шпинат, которые раньше не удостаивала даже насмешкой. Наши попытки мягкого (и не очень) принуждения потерпели неудачу. Даже неуклюжее посредничество миссис О’Кэролан не заставило Эмили открыть дверь и поговорить с нами. Если бы мы только смогли ей объяснить, что заботимся о ее здоровье и о ребенке… Увы, и это горько признавать, иногда длительное отсутствие Эмили нас весьма устраивает; не видя рядом ее молчаливый, угрюмый силуэт, мы с Кэролайн испытываем слишком большое облегчение, чтобы не забыть на время о существовании нашей дочери. Она так сильно омрачает нашу жизнь, что мы перестали обращать на нее внимание, как на погоду или вид из окна.
И все же я подозреваю – нет, знаю наверняка! – что она куда более деятельна, чем притворяется перед нами. Почему глубокой ночью я неоднократно просыпался от звука шагов в старых помещениях для прислуги наверху, открытых на случай, если приедут покупатели и захотят осмотреть? И разве многие из посетителей, которых я водил по дому, не были изумлены, обнаружив вырезки из старых обоев, расположенные так, чтобы наводить на мысли о нимфах, дриадах и прочих эфемерных существах? К тому же они появлялись в очень странных местах: на дне ванны, в ламбрекене в библиотеке, на люстре в гостиной и даже за стеклом акварели с изображением горы Кро-Патрик над заливом Клу, висящей на стене в столовой.
Еще сильнее озадачивает и раздражает, когда утром в кабинете обнаруживается, что ночью кто-то двигал предметы: все мои книги на полках переставлены, лакированная японская корзина для бумаг надета вверх дном на глобус, словно нелепая феска; электрическая настольная лампа заперта в ящике, авторучка разобрана на части, которые раскиданы по ковру. Кэролайн также испытала на себе таинственные перестановки – ее рабочие тетради пропали, а через несколько дней миссис О’Кэролан нашла их сложенными стопочкой в чулане для метел. И сама миссис О’Кэролан жаловалась, что кухонная утварь оказывается в местах, где она ее никогда не оставляла, а порции растущего теста ночью каким-то образом попадают в сливное отверстие кухонной раковины или же кто-то обильно посыпает его чистящим порошком. Самым удивительным был случай, когда моя старинная индийская модель Солнечной системы – обычно пребывающая в обсерватории – обнаружилась как-то утром под дождем посреди теннисного корта. Эта медная штуковина весит почти три центнера, и требуется вся сила Пэдди-Джо и Майкла, да к тому же помощь Дигнана, чтобы просто сдвинуть ее с места; что уж говорить о пятнадцатилетней девчонке на третьем месяце беременности? Я ощущаю присутствие некоей силы – ей нравится сбивать меня с толку. Понятия не имею о ее природе. Я даже не пытаюсь сформулировать гипотезу, все мои предположения настолько вопиющие, что я немедленно их отбрасываю. Осознаю, вскоре придется – если дойдет до применения силы, так тому и быть – заставить Эмили нарушить молчание и рассказать всю правду.
2 декабря 1913 года
Школа Балротери
Балротери
графство Дублин
Дорогой Эдвард!
С величайшим сожалением получил известие о постигшем вас несчастье. Пожалуйста, простите за то, что не выразил сочувствие раньше; однако имелся честнейший повод отложить переписку – я хотел проверить все факты, прежде чем сообщить хорошие новости. Мне очень приятно осознавать, что я в некотором смысле помогаю старому приятелю выбраться из затруднительного положения. От имени Совета управляющих целевым фондом предлагаю вам должность преподавателя математики в Школе Балротери.
Мистер Фоули, предыдущий заведующий кафедрой, скоропостижно скончался в середине семестра, и этот трагический уход оставил зияющий пробел в наших математических рядах. Коллеги как могли разделили его ношу, но ввиду экзаменов и подготовки учащихся к поступлению в университеты нам не хватает рабочих рук. Ваше письмо с просьбой пришло как будто по воле Господа, и от имени как Совета управляющих целевым фондом,
так и всего преподавательского состава я рад вновь приветствовать вас в Школе Балротери.
Понимаю, конечно, пройдет некоторое время, прежде чем вы сможете занять должность, учитывая сложности переезда всей семьей в Дублин, но наши потребности в некотором смысле безотлагательны, в связи с чем позвольте поинтересоваться, сможете ли вы приступить к выполнению преподавательских обязанностей в начале нового семестра, 4 января?
Вы увидите, что Школа Балротери – по-прежнему дружелюбное учебное заведение, юность в котором мы все вспоминаем с такой теплотой, пусть и носим теперь учительские мантии. Многие из преподавателей, как вы и ваш покорный слуга, в прошлом были учащимися, и мы по-прежнему привлекаем мальчиков из лучших семей различных конфессий. Думаю, вас обрадует, как мало школа изменилась с тех пор, как мы вместе носились по этим коридорам.
В заключение отмечу, что был бы признателен за скорейшее извещение о том, согласны ли вы занять должность; также прошу сообщить, могу ли я или коллеги каким-то образом поспособствовать вашему переезду и обустройству на новом месте – пожалуйста, просто сообщите, что вам требуется. Поздравляю с благоприятными переменами, желаю всего наилучшего под сенью Школы Балротери.
С уважением,
Освальд Чемберс, магистр, дипломированный педагог
директор Школы Балротери
Дневник Эмили, 21 декабря 1913 года
Ночью слышно, как с тихим шелестом и потрескиванием они отрываются от обоев и складываются, чтобы проскользнуть в щель под дверью, за плинтус, между половицами; сгибаются и разгибаются, сворачиваются и разворачиваются, снуют по спящему дому, трогают, изучают, проверяют, ощупывают. Стоит мне встать и включить свет, застать их в сложенном или разложенном виде, как они тотчас же прекращают шуршать, словно заговорщики, и прижимаются к стенам, чтобы вновь превратиться в узоры на обоях; или же шныряют под ковер. Днем я вижу их повсюду и нигде… Мимолетное движение; нечто успевает прошмыгнуть на самом краю поля зрения и замирает, стоит мне обратить на него взгляд; тень встает за моей спиной, а когда я поворачиваюсь, там всего лишь узор, вытравленный кислотой на стеклянном абажуре.
Знаю, что им нужно. Они хотят, чтобы я приняла старую магию, вышедшую из леса и ищущую меня. Они протягивают мне руки, ждут, что я отвечу тем же, и тогда мы уйдем прочь. Это одновременно пугает и приводит в восторг, ведь внутренний голос все еще умоляет: «Да, да, уведите меня отсюда. Надоело быть человеком. Оденьте меня в кружево шантильи и кремовую органди, унесите куда пожелаете, вместе с ребенком».
Теперь я понимаю, почему не примерила это платье, увидев его впервые: это бы означало принять их, а с ними и участь, которую они для меня приготовили. Надев его, я стала бы Девой Цветов, Королевой Утра. Я не смею смотреться в зеркала, я бросаю на них лишь мимолетные взгляды, потому что боюсь увидеть Ее – свадебное платье, наполненное сухими цветами. Но Она больше не узница зеркал. Она обрела силу, освободилась от оков. Глядя из французских окон гостиной, я видела, как Она парит посреди утопленного сада, окутанная туманом. В другой раз я заметила Ее в беседке, и призыв немыслимой силы заставил меня без промедления выбежать в декабрьскую морось, помчаться по рододендроновой аллее к промелькнувшему силуэту. Увы, напрасно. В беседке не было ничего, кроме паутины, мертвых мотыльков и сухого древесного аромата давно минувших солнечных дней. Мама и папа сделали мне строгий выговор и запретили покидать дом, пока не родится ребенок. Но мне не нужно выходить наружу, чтобы понимать, куда Она меня манит; чердак, дом, сад, беседка – шаг за шагом Она приближается к Брайдстоунскому лесу. Вчера, незадолго до темноты, я выглянула из окна своей спальни и увидела Ее у перелаза через стену, ограждающую поместье от Брайдстоунского леса. Этим утром я успела заметить Ее: едва видимый призрак скользил в холодном сером тумане между деревьями на опушке, и манил, и звал меня.
Такова суть дилеммы. Принять зов или отвергнуть? Доктор Орр в своей клинике убедил меня в определенном устройстве мира; мои воспоминания и личный опыт говорят о том, что все иначе. Эти две точки зрения не уживаются под одной крышей – ох, временами кажется, что я схожу с ума! Отовсюду раздаются голоса, они кричат – каждая стена, дверь и предмет мебели требуют от меня: «Решай! Решай! Решай!» Куда идти: в бренный мир или в сумрачный лес? Если выбрать людское, то магия, чудо и красота растворятся в галлюцинаторном лимбе. Понравится ли мне осознать себя человеком, оказавшимся во власти бреда? Если выбрать потустороннее, то все истины обо мне, внушенные доктором Орром, останутся позади, словно брошенная на пол старая одежда. Решай! Решай! Решай!
Старые комнаты для прислуги перестали быть безопасным, волшебным убежищем, радовавшим меня прежде. В позапрошлый раз, когда я поднялась наверх, показалось, что из каждого угла на меня кто-то смотрит, ждет, что-то алчно предвкушает, и все это перешло в ощущение такой угрозы, что я не смогла продвинуться дальше Комнаты Забытых Воспоминаний, разрываясь между притяжением и отторжением. Голоса все громче взывали: «О дитя, иди скорей, в край озер и камышей…»?[26 - Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса Stolen Child («Похищенный», пер. Г. Кружкова).] Я все громче им отказывала, пока это не сделалось невыносимым; в исступлении я схватила первое, что попалось под руку, и, не глядя, грохнула об пол. Раздался звон бьющегося стекла – и наступила тишина, подобная великому безмолвию перед сотворением мира. На полу среди осколков валялась рамка с фотографией, подписанной: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад Времени, август 1881 года».
Я одержала одну маленькую тактическую победу, но неизбежный конфликт нельзя было надолго откладывать.
