Неслучайные встречи

© Эльдар Ахадов, 2018

ISBN 978-5-4493-6732-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Кушнерова

Прошло всего несколько дней, всего лишь несколько дней. А кажется, что все это было так давно. Как давно? На этой же неделе и было – с понедельника по четверг, а сегодня у нас что? Сегодня еще суббота не завершилась… Международный творческий фестиваль «Визит к музам», Грузия, Тбилиси, вторник. В программе проекта «По следам аргонавтов» значится: «16.00. Дом – музей художницы Элене Ахвледиани. Награждение победителей международного конкурса „Гомер“. Концерт Елены Кушнеровой». Последняя фраза несведущим не скажет ни о чем. Но, на мой взгляд, именно этот концерт – и есть главная награда для всех участников международного фестиваля! Любое выступление пианистки Елены Кушнеровой, даже самое коротенькое, давно уже сопоставимо с выступлениями величайших музыкантов мира: таких как Рихтер, Ойстрах, Ван Клиберн или Ростропович. Ибо такое событие в мире музыки воистину равно историческому. Германский музыковед Юрген Оттен (Jürgen Otten) в своей книге «Великие Пианисты Современности» (Die großen Pianisten der Gegenwart. Berlin/Leipzig 2009, ISBN 978-3-89487-530-5) наряду с Лилией Зильберштейн и Елизаветой Леонской называет Елену Кушнерову одной из трёх величайших русских пианисток современности! Известнейший музыкальный критик Харолд Шонберг (1915—2003) из «Нью-Йорк Таймс» незадолго до своей кончины с восхищением пишет, что скрябинский диск Кушнеровой – «это лучшие записи, которые мне известны».

Специально для нее писали свои симфонии, концерты для фортепиано и прелюдии такие всемирно известные композиторы, как Александр Локшин, Зигфрид Матхус, Михаил Коллонтай… Ей восторженно аплодировала публика всех европейских стран, Японии и США. С 2006 года она ежегодно в качестве приглашённого профессора дает уроки фортепиано в Елизаветинском университете (Elisabeth University of Music) в Хиросиме, Япония. Она дала самый северный концерт в истории фортепианной классики – выступила в Гренландии! У нее десятки престижных наград, таких, как Preis der Deutschen Schallplattenkritik 01/1998 за прокофьевский диск (1997); Supersonic Award Pizzicato (Luxemburg) 10/2005 за брамсовский диск (2005); Rosette in Penguin Guide to CDs and DVDs 2003/2004 за баховский диск (2000) … Счастлив тем, что имел возможность не только слышать ее фортепиано, но и общаться с этой великой пианисткой.

Михаил Казиник

Он выступал в самом большом концертном зале планеты Земля. Сотни тысяч слушателей собрались вместе, чтобы насладиться виртуозной игрой уникального скрипача! И не было ни конца, ни края грандиозному концертному залу, как нет ни конца, ни края Вселенной, излучающей бессмертную музыку Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Брамса, Шопена, Рахманинова… И залом этим служил для Михаила Казиника – весь Мировой океан, а слушали его – сотни тысяч дельфинов – представители великой древней земной цивилизации. Да, такой незабываемый потрясающий день действительно был в его фантастически неповторимой жизни!

Музыкант и искусствовед, поэт и писатель, режиссёр и драматург, эрудит и просветитель – Михаил Семёнович вечно в пути, он объехал десятки стран мира, пытаясь объять необъятное, настраивая души людские на любовь и свет, обнимая музыкой весь род человеческий. Казиник – подданный шведского королевства, эксперт Нобелевского концерта, уроженец Санкт-Петербурга, один из ста людей планеты, удостоившийся чести представлять человеческую цивилизацию перед гораздо более древней и более развитой цивилизацией дельфинов. Приближался миллениум. Календарь майя пророчествовал о конце света для человечества. У горстки энтузиастов возникла идея спасения духовного, культурного и научного опыта человечества с помощью передачи всей информации на хранение иной величайшей цивилизации – дельфинам. Сто самых выдающихся людей плане ты Земля были приглашены на корабль. И вот они добрались до места встречи с дельфинами.

По пустынному лону океана скользил огромный белоснежный катамаран. Косматые волны изредка вскидывали мятежные головы, замечали корабль и вновь исчезали в аквамариновой бездне. На палубе корабля в ожидании чуда, словно вглядываясь во встречный солоноватый воздух, стоял невысокий кудрявый седой человек с улыбающимися морщинками на лице, обветренном временем. В руках у него были скрипка и смычок. И был океан. И волны, и ветер, и корабль… но не было чуда. Но вот зазвучала музыка над волнами. И заискрилось, взмыло к небесам, отражаясь на всем вокруг нечто такое величественное, такое нежное, такое волшебное и человеческое, что все изменилось в один миг! Заволновалась океанская гладь. Сотни тысяч дельфинов от края до края горизонта, как от края до края Вселенной, явились на ней в один миг.

Люди, восхищённые невероятным зрелищем, начали фотографировать и снимать происходящее на видео. В воздухе застрекотали квадрокоптеры с видеокамерами. Они парили над волнами с угрожающим стрекотом, порой опускаясь к самой воде.

Дельфины восприняли всё это, как нечто враждебное, воинственное и угрожающее. Через несколько мгновений океан опустел. Дельфины исчезли. Казалось, что великая встреча двух цивилизаций, которую так долго ждали и так тщательно готовили, едва начавшись, прервалась навсегда.

Разочарованные люди начали расходиться по каютам. Но тут вновь зазвучал скрипичный смычок, он метался по струнам и так отчаянно звал собратьев по разуму, так молил их об этом счастье… что они вернулись. Сто тысяч дельфинов вернулись к кораблю, заслышав зов скрипки Михаила Казиника! Эта подлинная история произошла в канун второго тысячелетия новой эры.

21 апреля 2018 года мы виделись с ним в Москве на Новом Арбате, на 21-м этаже здания, в котором находится его московская квартира. Мой рассказ «Волшебная скрипка» посвящён встрече двух цивилизаций, состоявшейся во многом благодаря гениальной музыке величайших композиторов человечества и скрипке Михаила Казиника, которой поверили дельфины планеты Земля.

Виктор Селиверстов

28.07.2018 по приглашению известного ямальского резчика по дереву и мамонтовой кости Виктора Егоровича Селиверстова я посетил его мастерскую – настоящую сокровищницу изделий из кедра, абачи (африканское дерево), кости мамонта, оленя, лося и других натуральных материалов. Его гостеприимная мастерская часто встречает гостей из разных уголков России и не только. Здесь бывали и норвежцы, и англичане, и шведы, и американцы, и финны… Виктор Егорович – член Международного союза по изучению четвертичного периода (International Union for Quaternary Research, сокращённо INQUA) – главной международной общественной научной организации специалистов по изучению четвертичного периода (последние 2,6 миллиона лет) истории Земли.

Для Виктора Егоровича мамонт – не ископаемое существо, а реальный житель нашей планеты. Несколько часов прошло в увлекательнейшей беседе о качествах мамонтовой кости, о том, как жили мамонты, чем питались, как внешняя среда влияла на их существование и облик. Если захотите узнать о мамонтах, не стесняйтесь спрашивать Селиверстова, он расскажет о них всё.

Иногда мне казалось, что мой собеседник что-то скрывает, что всё-таки он где-то видел живых мамонтов или даже какое-то время наблюдал за ними, находясь неподалёку от их стада. Кстати, последние мамонты вымерли не так уж и давно – всего 3,5 тысячи лет назад, и, к примеру, египетские фараоны ещё были их современниками. Попутно ознакомился я и с целой коллекцией головных уборов из разных стран, которые посетил наш ямальский мастер. В одном из уборов я даже сфотографировался.

По словам Селиверстова мамонтовая кость обладает светлой энергетикой Земли и может служить реальным оберегом. Сообщив об этом, он посмотрел на меня, улыбнулся и, произнеся слово «навсегда», вручил мне фрагмент бивня мамонта. Спасибо, Виктор Егорович, добрейшей души человек: теперь и у меня есть свой мамонтовый оберег. Навсегда.

История мамонтов, конечно, очень интересна, но, вернувшись из гостей, я решил поинтересоваться и историей происхождения уникального человека, занимающегося столь необычным делом, поскольку говорили мы о многом, в том числе и о своих родовых корнях. В частности, Виктор Егорович упомянул, что один из его предков служил до революции 1917 года офицером, а неподалёку от Москвы существует село Селиверстово, имеющее прямое отношение к его роду.

Всё подтвердилось. По сказаниям старинных родословцев 15 века род Селиверстовых происходит от выехавшего из Большой Орды в пору правления Ивана Великого (деда Ивана Грозного) «мужа честна» по имени Феогност, получившего в крещении имя Василий. Его сын Селиверст и стал родоначальником знаменитой в дальнейшем русской фамилии. Богдан Васильевич Селиверстов был воеводой в Ливнах и на Осколе (1596). Афанасий Ермолаевич Селиверстов – воеводой велико-пермским, чердынским и соликамским (1654), Фёдор Афанасьевич Селиверстов – в Ряжске (1659), брат его Иван – в Калуге (1678) и Алексине (1682), Яков Фёдорович Селиверстов – в Ядрине (1693). Род Селиверстовых внесён в VI часть родословных книг Тульской и Тамбовской губерний, это древний воинский род, служивший России со времён Великого княжества Московского до советских времён включительно (отец Виктора Егоровича сражался в Великой Отечественной войне, будучи артиллерийским офицером).Фамильный герб рода Селиверстовых внесён в Часть 7 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 42.

Тойво Ряннель

Его картины бережно хранятся в собраниях музеев России, в частных коллекциях США, Франции, Германии, ЮАР, Швеции, Японии, Китая и Финляндии. Его «Рождение Енисея», «Горные кедры», «Портрет матери», «Сердце Саян» безоговорочно признаны одними из вершин реалистического изобразительного искусства ХХ века. Заслуженный художник РСФСР, народный художник РСФСР, почётный академик Российской академии художеств…

Помню, с каким непередаваемым сдержанным финским юмором, хитровато поглядывая на меня (пойму ли?) он рассказывал о том, как ему сообщили о награждении званием народного художника. Позвонили из Москвы, поздравили, он поблагодарил и поинтересовался, мол, если уж народным наградили, то нельзя ли как-нибудь и судимость снять? На другом конце телефонного провода от неожиданности воцарилось молчание, затем пообещали перезвонить.

Дело в том, что Тойво Васильевича угораздило родиться в семье финнов, проживавших в деревне Тозерово Шлиссельбургского уезда Петроградской губернии в 1921 году. И в 1931-ом всю их семью выслали в Удерейский район Красноярского края. Так десятилетний мальчик Тойво был наказан советским государством только за то, что родился финном. Всем навеки погребённым в мёрзлую сибирскую землю людям, носившим неугодные властям финские, латышские, литовские и эстонские фамилии, нет точного числа… В Омское художественное училище Ряннеля приняли только по особому разрешению спецкомедатуры. Каково было жить молодому человеку с клеймом преступника неизвестно за что? Его дважды мобилизовывали на фронт в 1941 и в 1943… и дважды отзывали. Не из-за финской ли фамилии? Весьма похоже, что да. Только в 1993 году указом президента России народный художник России Тойво Васильевич Ряннель получил окончательную гражданскую реабилитацию.

У Тойво Васильевича было много друзей-художников и вообще – друзей. О врагах его я ничего не знаю, наверное, их просто не было. Однажды, в 1968 году художники Елин и Балдин оказались вместе с Ряннелем в дивногорской гостинице в компании с Владимиром Высоцким, только что завершившим работу на съёмках фильма «Хозяин тайги». Оттуда все вместе поехали в мастерскую Ряннеля в Красноярске на улице Ленина. Балдин вспоминал, как сделал фломастером рисунок поющего Высоцкого и попросил поэта оставить автограф на нём. Тот сразу же засвидетельствовал на рисунке «Это я!» и расписался. Был прекрасный вечер. Владимир Семёнович много пел, о чём все после долго вспоминали.

Я хорошо помню ту мастерскую, поскольку не раз бывал в ней. Тойво Васильевич не только любил поэзию, но и сам написал немало замечательных поэтических книг: «Капля в море», «Сверкнула пламенем Жар-птица», «Горные кедры», «В кругу друзей», «Тропа через век»… Помню его домашние сибирские пельмени и гостеприимство. А потом он попросил меня что-нибудь прочитать из своего, хотя он это, безусловно, читал, но ему хотелось послушать стихи именно в авторском исполнении. Конечно, и мне это было приятно…

Есть в Финляндии в провинции Уусимаа недалеко от Финского залива город Вантаа. Это родина философа-логика Яакко Хинтикка и хоккеиста Микко Коскинена, а также известного финского автогонщика Мики Хяккенина, победителя Формулы-1. Сюда в 1995 году с семьёй, как репатриант, переехал народный художник России Тойво Ряннель. 15 марта 2012 года он скончался в Вантаа. Вечная ему память.

Виктор Астафьев

рассказ «Последний поклон» (воспоминания о В. П. Астафьеве)

«Эльдару Ахадову с поклоном и на добрую память

Виктор Астафьев, 14.02.2000г.»

(надпись на книге)

Мысль записать то, что сохранилось в моей памяти о встречах с Виктором Петровичем, появилась у меня практически сразу же после известия о кончине великого русского писателя. Да, всё никак не мог заставить себя собраться, только теперь, спустя несколько месяцев после похорон…

Каким же он запомнился мне? Весёлым. Его жизнерадостный от сердца открытый смех помню очень хорошо. В декабре 1995 года в помещении редакции литературного журнала «День и ночь» от всей души развеселил его мой застольный рассказ о первом знакомстве с Сибирью. Беседовали мы довольно долго, Виктору Петровичу кто-то пытался напомнить о времени, да он всё отмахивался. Впрочем, я и сам, увлекшись своим рассказом, сгоряча так и не заметил сновавших вокруг нас телевизионщиков. Только после, уже дома – увидел фрагмент нашей беседы с Астафьевым по телевизору. Видимо повествование о моих приключениях пришлось ему по душе: отборного коньячку по ходу дела он улыбаясь подливал сам… Ещё от той нашей встречи у меня сохранилась первая подписанная самим писателем книга.

Помню Виктора Петровича взволнованным и растроганным. Это было на церемонии посвящения в лицеисты одаренных ребят из Красноярского литературного лицея. Вокруг писателя всегда вращались разные люди: чиновники от литературы и просто чиновники, литераторы, которым что-нибудь нужно было от него, просто восторженные поклонники и поклонницы. Быть назойливым – не в моем характере. От того, что ни разу я не навязал ему своего присутствия, непосредственное общение с ним, было для меня бесценным, ибо случалось оно только естественным ненамеренным образом. А в тот раз наши места в актовом зале дома Союза Писателей случайно оказались рядом: он поздоровался и присел справа возле меня. Выступления юных лицеистов, церемония их награждения, посвящение в лицеисты новичков и само вручение ученических билетов ребятишкам – дела, которыми в тот день пришлось отчасти заниматься и самому Виктору Петровичу, всерьёз взволновали его. У него было доброе отзывчивое сердце…

После того, как молодежь ушла, на чаепитии с Виктором Петровичем осталось несколько красноярских писателей и педагогов литературного лицея. Были Михаил Успенский, Сергей Задереев, Марина Саввиных, ещё несколько человек. Рассказывал он тогда о том, как разные политически ангажированные местные и московские организации постоянно обращаются к нему с просьбами высказаться по тому или иному событию, поддержать их позиции, и о том, как он устал от всего этого, постоянно отказываясь участвовать в этих сиюминутных игрищах…

Ещё помню великого писателя огорченным до глубины души после заседания писательской организации, на котором как-то разом вылезли наружу все накопившиеся противоречия, взаимные обиды, обнаружился раскол в писательских рядах…

Виктору Петровичу было уже нелегко ходить. Он вышел, опираясь на палочку, встал перед всем обществом и в качестве аргумента против раскола организации зачитал отрывок статьи Валентина Курбатова. Я помню его резкий и гневный голос в тот вечер.

А ещё я помню Астафьева одиноким. Это было после торжественного праздничного концерта в Большом Концертном Зале города. Концерт был посвящен двухсотлетию со дня рождения другого великого русского писателя и поэта – Александра Сергеевича Пушкина. В зале присутствовали потомки Пушкина со всего мира, было множество людей из местной и приезжей культурной элиты общества, руководители города и края. И вот по окончании действа, когда народ стал расходиться, получилось так, что я поотстал от схлынувшей уже из зала толпы, увлекшись беседой с одним из потомков Александра Сергеевича, приехавшего из Иркутской области. В холле было уже наполовину пусто, когда я неожиданно для себя заметил впереди одинокую фигуру опирающегося на трость, медленно и тяжело идущего пожилого человека. Это был Виктор Петрович Астафьев. Помню, как поразила меня эта одинокость, тем более удивительная при том обилии людей бомонда и временщиков разного толка, которые постоянно вились вокруг!.. Никто не предложил ему помощи, никто вроде как… не заметил его! При том ажиотаже вокруг его имени, который ощущался все время, это было невообразимо, но… Он был ОДИНОК. И ни одна живая душа этого не заметила в тот ликующий праздничный день.

Помню нашу с ним короткую беседу в день Победы. Мы сидели рядом на одном бежевом диване в кабинете председателя писательской организации. Он пригубил вина за ту самую Победу, за которую заплатил когда-то собственной кровью, и сидел, тихий, задумавшийся о чем-то, о своём…

Все знали, какую тяжелую борьбу вел он в то время со своими болезнями, как держался на одном только своём несломленном великом духе. Мне захотелось как-то приободрить, поддержать Виктора Петровича. Я спросил у Астафьева насколько интересно ему жить в нынешнее время, когда каждый день приносит что-то новое в жизнь общества, страны и мира в целом. И вдруг услышал в ответ совсем не то, что ожидал… «Нет,» – сказал Виктор Петрович, – « Всё уже было в моей жизни и ничего интересного или нового, кроме давно мной ожиданного и предвиденного не будет. Одно только меня радует по-прежнему: Это когда солнышко утром восходит и птички поют…» И столько было мудрого спокойствия в этих его словах, что запомнились они мне с той поры на всю жизнь.

Я не знаю: читал ли Виктор Петрович мою книгу, которую я передал его супруге Марии Семёновне, заглянув однажды в их всегда гостеприимный дом в Академгородке. Надеюсь, что успел полистать, Он тогда лежал в больнице после очередного кризиса. Мария Семёновна поблагодарила меня, участливо спросив о трудностях с финансированием издания поэтических произведений. А книга называлась – «ВСЯ ЖИЗНЬ», в память о той нашей беседе с Виктором Петровичем.

Валерий Пилипчук

рассказ «Меценат»

Памяти заслуженного художника России

Валерия Александровича Пилипчука

посвящается

У одного художника всегда была мечта: делать для людей что-нибудь хорошее. Он очень старался, постоянно так и делал, как мечтал. Наверное, поэтому и картины у него получались просто замечательные: яркие, сочные, звёздные, солнечные, в общем, от души рисовал.

Для всех посетителей в мастерской художника был небольшой закуток, где на полочке виднелись пакетики с чаем и баночка кофе, на столе в вазочке лежали разные сладости, а в уголочке шумел горячий маленький настоящий самовар.

Людям его работы нравились. Все их нахваливали, только редко покупали, потому что одни, у кого деньги были, жалели денег на покупку, не специально из-за художника, а традиционно, потому что жлобы, а у других – денег всё равно не было, поэтому они приходили в мастерскую не для покупок, а чтобы попросить взаймы хоть сколько-нибудь.

Художник взаймы всегда давал, если было с чего давать. А если не было, то он очень стеснялся, до утра пил кофе и рисовал, чтобы забыться в работе…

А рисовать он очень любил. С детства. Даже теперь, когда у него была солидная жена, взрослые дети и любящие непослушные внуки, – каждый раз, начиная новую работу, он казался себе маленьким робким мальчиком возле большого чистого холста, на котором всё уже правильно нарисовано невидимыми красками, и ему остается только разглядеть их и повторить. А то без художника другим ничего не видно.

Однажды, в картинной галерее на художественной выставке к нему подошла невысокая бойкая женщина-блондинка на туфельках с каблучками-шпильками и тут же начала громко восхищаться его работами и щебетать что-то восторженное на весь зал. Художнику сразу стало как-то неуютно от этого. Искоса поглядывая по сторонам, словно пытаясь куда-нибудь спрятаться, он терпеливо сносил дифирамбы. И тут в сторонке живописец нечаянно заметил худенькую девочку лет десяти-двенадцати со странным взглядом. Все вокруг ходили, разглядывая картины, висевшие по стенам, а девочка стояла посреди зала и, казалось, старательно всматривалась в пустоту вверху впереди себя.

«Ой, извините!» – внезапно прочирикала женщина – « чуть ребёнка не забыла из-за Ваших картин! Диночка, подойди сюда! Это моя доченька Диночка! Диночка, а это дядя художник, поздоровайся! Это он тут всё вокруг так красиво разрисовал! Здоровайся, деточка! Ну, же!..»

Девочка со странным взглядом в пустоту, продолжая, полуочнувшись, улыбаться кому-то сквозь художника, произнесла «здравствуйте». Её мама рассказала, что Дина – незрячая от рождения, но что она всё тонко чувствует и даже пишет стихи. Дина хорошо читает по системе Брайля (есть такая система чтения – пальцами по выпуклостям на плотной бумаге). Её мама иногда распечатывает Динины стихи, чтобы кто-нибудь ещё мог их прочитать. Про книжку стихов, увы, мечтать не приходится: очень-очень-очень дорого, не по карману…

Как же так, заволновался художник, должны же отозваться добрые люди, меценаты какие-нибудь, в конце концов. Женщина усмехнулась: «Давайте оставим сказочки о щедрых меценатах на совести наших газетчиков и телевизионщиков. Вы просто не представляете, в какие только двери я не стучалась! Бесполезно и бессмысленно. А даром сейчас никто ничего не печатает, ни одна типография, ни одно издательство».

Художник все-таки выпросил у Дининой мамы рукопись её дочери. Так. На всякий случай. Конечно же, никакого всякого случая не произошло. Стоимость изготовления книжки Дининых стихов, увы, многократно превышала возможности кошелька живописца.

Всё же он никак не мог успокоиться, особенно, когда в перерывах между работами начинал перечитывать звонкие, чистые, волшебные, детские Динины строчки. Слепая девочка так ярко, сочно, звёздно-солнечно описывала мир природы, с такой легкостью и глубиной рассказывала стихами о переживаниях души человеческой, что временами художнику казалось, что это её стихами говорят его собственные картины.

И вот, однажды, настал день, когда художник позвонил Дининой маме и пригласил их с дочерью вечером в ту же картинную галерею, где они встретились в первый раз. Они приехали. В галерее, начиная с самого входа, было очень много народу. Динина мама растерянно смотрела, как взрослые люди ходят по пустым залам и тихо переговариваются, а в руках у многих – новая, только из типографии, Динина книжка стихов!

– Милый, дорогой, золотой Вы наш! Спасибо огромное! Спасибо, родненький! Как же, как же Вам удалось это сделать? Кого Вы нашли? Какого мецената? Кому в ножки кланяться?

– Да, ладно, Вам. Что ж Вы плакать-то сразу? И не надо никому в ножки кланяться. Всё нормально. Здравствуй, Дина! Как себя чувствуешь?

– Как же не надо? Есть, значит, у нас люди добрые! Господи, есть!.. А я-то, глупая, думала… Зря только обижалась на людей. Кстати, где Ваши картины? Это ведь Динина презентация? Сейчас бы нам Ваши картины по стенам очень бы даже не помешали. Жаль, что их нет. Наверное, у Вас теперь выставка в другом городе?

Художник засмущался, поправил очки на носу, промямлил в ответ что-то невнятно-туманное, потом как-то смешно чихнул и вдруг, извинившись, отошел куда-то, как будто его позвали.

– Мама, мамочка, – тихо-тихо сияющим голосом произнесла Дина, сжимая мамину руку, – неужели ты не догадалась? Ведь это всё – его картины, мама…

И она дотянулась, дотронулась наощупь до стопки своих новеньких книжек на столе, где у дальнего края деловито шумел маленький пузатый самовар.

Ирина Апексимова

Случилось так, что в канун Третьего Пушкинского поэтического марафона, организованного директором Театра на Таганке Ириной Викторовной Апексимовой, мы списались с ней в интернете. «Эльдар, с удовольствием послушаем Вас. (…). Если найдете для себя возможным (…) – будет прекрасно», – сообщила мне Ирина Викторовна четвёртого июня 2015 года. А в ночь с 6-го на 7-ое в Москве в саду «Эрмитаж» мы познакомились уже в реальном мире, и я прочитал своё стихотворение из пьесы «Вызов», посвященное дню рождения поэта.