Семь кругов над Русью
Наслышанный о полководце Василий представлял его могучим воином, и был удивлён, когда к нему подошёл человек небольшого роста, с грустными светлыми глазами, с жидкими русыми волосами, едва прикрывающими большой покатый лоб. Правда, он был крепко сложен и, в бугристых руках чувствовалась сила. Цимисхий с интересом посмотрел на Василия, затем хриплым голосом спросил:
– Ну, говори! Что за спешка, что за секреты?
Василий протянул послание, и стал наблюдать, как меняется выражение лица у Цимисхия по мере прочтения патриаршего свитка. И когда, прочитав, тот кинул послание в горевшую лампу, понял насколько всё опасно, а он волей патриарха втянут в эту круговерть интриг. Иоанн Цимисхий пристально посмотрел на Василия, затем вкрадчиво спросил:
– А что, чернец, кто ещё знает об этом послании?
Василий быстро смекнул, что к чему, и удивлённо ответил:
– О каком послании спрашивает храбрейший? Я не о каком послании не слышал! А сюда попал волей случая, кони с дороги сбились по пути в Константинополь!
– Хорошо, коль так! Ну, если ты случайный путник, может, хоть отобедаешь с нами, в дороге наверно утомился, проголодался? – предложил Цимисхий.
– Нет храбрейший, если позволишь, то я сразу отбуду к развилке дорог, а еду и вино можно взять с собой! – ответил Василий.
Цимисхий распорядился, чтобы выдали всё, что нужно, а сам, подойдя в упор к Василию, тихо сказал:
– Скажи Полиевкту, я всё понял, немедля приступаю к выполнению. Всё, иди!
Чернец откланялся и вышел.
Оказавшись за пределами лагеря, Василий облегчённо вздохнул, он всегда боялся сильных мира сего, боялся, как камнепада в горах, того и гляди зашибёт летящей булыгой. По пути обратно он со своими людьми свернул к лесу, на небольшой поляне разожгли костёр, стали вечерять, обильно запивая вином, данное им в дорогу.
– У Цимисхия хорошее вино, – отпив из кожаного бурдюка, сказал Василий.
– Захватив город, его воины первым делом обшаривают винные погреба, все знают о его пристрастии к вину. Правда, он много и раздаёт, это тоже все знают, – отозвался на разговор один из чернецов.
– Поручение Полиевкта выполнено, можно и отдохнуть. В лагере у Цимисхия меня трясло. Кто знает, что в голове у человека, который месяцами в походах, постоянно проливает кровь, и своей рукой перерезает глотки? – удобно ложась головой на седло, сонно сказал Василий.
Чернецы из охраны патриарха пили вино, ели положенные им в дорогу припасы, весело разговаривали у костра, не подозревая, что за ними из леса пристально наблюдают люди Саввы. А улумы терпеливо ждали, когда чернецы изрядно напьются и уснут. Чем ближе к полуночи, тем меньше слышались разговоры на поляне у костра. Василий заснул первым. Сказалась усталость от напряженного дня. Он негромко похрапывал, иногда что-то говорил сквозь сон. Изрядно напившись, уснули и остальные, а чуть погодя исчезло и пламя от костра, лишь в темноте большим красным пятном светились раздуваемые ветерком угольки.
Вдруг раздался глухой крик совы, и на поляну со всех сторон бесшумно вышли улумы. Они быстро приблизились к спящим и перекололи их мечами, оставив в живых одного Василия. Его, крепко связав, погрузили на собственного коня. Отряд в кромешной тьме двинулся в обратную дорогу. Уже почти рассвело, когда улумы вернулись в охотничий дворец, но императора не застали. Он уже отбыл в Константинополь, получив послание от императрицы Феофано.
– Этого в подземелье, я сейчас приду, – показывая на Василия, сказал Савва.
Сделав некоторые распоряжения, и отправив двух улумов с поручением в Константинополь вслед отбывшему императору, он спустился в пыточную. Там у столба раздетый и перепуганный стоял чернец Василий.
– Давай говори, что знаешь, крыса чёрная, не заставляй меня ломать тебе кости, которые так мерзко хрустят. Или ты хочешь, чтобы с тебя шкуру содрали? А может, желаешь, чтобы тебе глаза выжгли? – угрожающе сказал Савва.
– Мне ничего не известно, я просто отвёз послание, – запинаясь, ответил чернец.
– Кому отвёз, что в нём написано? – давил на него начальник улумов.
У Василия от страха в голове была полная сумятица, мысли лихорадочно плясали, он понимал, если что-то лишнее сболтнёт, ему конец.
– Купца, который торгует церковной утварью, его надо было пригласить к патриарху, – ответил быстро Василий.
Савва посмотрел на улума стоящего рядом, тот взял железный прут и ударил Василия по коленке, чернец взвыл от боли.
– Не хочешь по-хорошему, хочешь, чтобы тебе глаза выжгли? Говори, с кем встречался? Ведь я и так знаю, что ты был у Цимисхия в лагере, но хочу услышать это от тебя, тем самым дать тебе возможность остаться в живых!
При последних словах Саввы, к Василию приблизился улум с раскалённым докрасна длинным шилом. Перепуганный Василий выкрикнул:
– Я был послан патриархом к Цимисхию!
Улум поднёс раскалённое шило ещё ближе к глазам.
– Патриарх назначил тайную встречу, больше я ничего не знаю, клянусь!
– Вот как!? – безразлично сказал Савва, что же, мы тебя отпускаем!
И глядя холодно на Василия, добавил:
– К праотцам!
После его слов улум медленно, прожигая плоть, вонзил раскалённое шило в глаз чернеца Василия. Жуткий крик потряс своды подземелья. Савва, отвернувшись, глядя на пламя лампы, после недолгого молчания сказал:
– Соберите всех улумов сюда, для нас наступают сложные времена! Нет, пусть все соберутся у Рассветного холма, там есть пещеры, и торопитесь, медлить нельзя!
Савва, обладавший природным чутьём, понимал, что над ним и его людьми нависла смертельная угроза. Похоже, что дни императора Никифора Фоки были сочтены. Ведь к Савве стекались сведения не только из дворца Букелиона и столицы Константинополя, но и из отдалённых провинций, а эти сведения говорили в основном о недовольстве мерами, принятыми императором. А ведь он предупреждал императора, что нужно поменьше заигрывать с народом. И с церковью нужно было жить в согласии, не урезать её влияние, незыблемое, могущественное, столько веков скрепляющее всю Византийскую империю. Теперь делать было нечего, всё складывалось против василевса. Опальный Цимисхий со своими друнгами в одном переходе от столицы, тайная переписка патриарха с паракимоменом, ещё его улумы вызнали, что начальник этериотов Лев Велент на днях посещал резиденцию Полиевкта. Были сведения, что даже жена императора Феофано, и та была втянута в заговор. Савва жалел, что не застал Никифора Фоку в охотничьем дворце после своего возвращения с засады на чернеца Василия.
Своим срочным отбытием по просьбе жены в Константинополь, император загнал себя в ловушку. Вокруг него теперь были одни заговорщики, и помочь ему Савва уже не мог. В его распоряжении было всего сотня улумов, а они воины ночи. В открытом бою против этериотов Велента им не выстоять. Время было упущено. Проникнуть в Букелион незаметно вряд ли получится. Надежда была лишь на то, что отправленный улум отдал послание с предупреждением вовремя, и Никифор Фока сам примет меры, возьмёт под стражу изменников. Но эта надежда была призрачной. Савва понимал, что теперь его встреча с этим загадочным Луткерием становилась жизненной необходимостью. Он постарается убедить этого интригана взять его на службу. Только вот, как убедить венецианца в необходимости тайной службы, скорее всего у него и так везде свои соглядатаи. Обеспокоенный полный сомнений прибыл Савва к рассветному холму, к месту сбора своих людей. Ему второй раз предстояло полностью поменять свою жизнь, и что ждало его впереди, одним Богам было известно.
Сомнение Феофано
Феофано лежала на ложе устланной шкурой льва, в тонкой шёлковой накидке, через которую просвечивалось её обнажённое красивое тело, явно были видны овалы грудей с темнеющими кругляшками сосков. Красивые, но слегка полноватые бёдра наполовину утопали в густой гриве льва, одной рукой она гладила себе слегка округлый живот, наблюдая, как перед ней раздевается рослый мощный норманн, отобранный ею из остальных стражников дворца, и не только для охраны её двери. Ей нравились мужчины, которых она совсем не знала, перед ними у неё разгоралась настоящая страсть. С незнакомцами её ничего не связывало, и она могла полностью насладиться любовью не сдерживая себя ни в чём.
Эта привычка осталась у неё ещё с юности, с той поры, когда все называли её Анастасьей, когда заплатив монету, любой мог увести её в коморку под крышей шинкарни, и насладиться там её молодым телом. Но была у Феофано одна слабость, она никогда не шла дважды с одним и тем же мужчиной, даже если тот давал две или три цены, и даже не шла дважды тогда, когда просил Кротир, её отец, которого уговаривали посетители, обещая заплатить золотыми солидами. Особо её слабость стала мешать, когда она волею судьбы стала женой Романа, сына императора Константина, но даже став императрицей, она не избавилась от этой своей слабости. Ей приходилось терпеть на ложе Романа, слабого телом, напоминающего юнца, терпела, но тайком приводила себе в покои одного из воинов, насладившись, отпускала, а мужу говорила, чтобы менял чаще стражу перед её покоями, потому, как она боится, и не верит тем, кто постоянно стоит у дверей её спальни. Жизнь её немного изменилась, когда императором стал Никифор Фока, это храбрый воин, крепкий телом, выносливый, не обделённый разумом. И всё же ей приходилось сдерживать себя, терпеть, но как только император отбывал из Букелеона даже ненадолго, она вновь предавалась своей страсти в полной мере. Зная, что Никифор Фока всего в тридцати оргиях от Константинополя, в своём охотничьем дворце, она всё равно привела к себе в покои присмотренного ранее норманна, с синими, как небо глазами, со светлыми волосами, с белой кожей, крепкого, высокого, которому Феофано ростом была всего по грудь.
Гладя себе живот, она томно смотрела на раздевающегося стражника, то и дело, говоря ему:
– Не торопись, ну не торопись ты, я тут, я никуда не денусь!
Когда он полностью разделся, Феофано со страстью стала разглядывать его сильное тело, затем протянув руку вперёд, зашептала:
– Поди, сюда быстрей, ты такой сильный, возьми меня на руки, я хочу почувствовать всю твою силу!
Она продолжила горячо шептать, покрывая его плечи страстными поцелуями.
– Покажи мне какой ты страстный, покажи, как у вас любят женщин. Ну, свободней! Я сейчас для тебя не императрица, а простая женщина, давай, ну, больше страсти, ещё больше страсти!
Насладившись любовью, она приказала стражнику уходить, сама же, не прикрывшись, нагая, смотрела, как одевается норманн.
– Меня Освальдом зовут моя императрица, если вдруг…
– Нет, ты мне более не понадобишься, и имя своё зря говоришь. Я не хочу знать никаких имён, второй раз на моё ложе может лечь лишь император! Всё можешь идти! – перебила его Феофано.
– Я хоть и служу Никифору Фоке, вашему императору, но я вольный человек, мало того со мной много моих воинов! – двусмысленно сказал норманн.
– К чему ты это говоришь?– вяло спросила Феофано.
– Я не только силён, но могу и мыслить! Посуди сама, за спиной у императора, этериоты и улумы, они опора василевса, он может на них положиться, а за спиной стратига, его верные воины, на которых и он может опереться в трудный час, за патриархом его бесчисленные приходы с чернецами, не уступающие хитростью самим монокурсам! На кого можешь опереться ты? Если пойдёт что-то не так, как ты того желаешь, что тебе остаётся? Уповать на всевышнего? Ты мне нужна как женщина, твоя страсть заставляет меня обо всём забыть, туманит мой взор, ты необыкновенна! Можешь всегда рассчитывать на своего Освальда!
– Ты для стражника слишком хорошо разбираешься в дворцовых хитросплетениях, слушая тебя и правда, задумаешься о многом! Как говоришь тебя звать?
– Меня зовут Освальдом! – гордо ответил норманн.
– Ты не прост, и правда, можешь мыслить, прям как наш проэдр! Я, честно говоря, думала что, такие как ты, могут только оружием владеть! Что же, Освальд, я запомню твои слова, и имя твоё запомню, но на ложе второй раз не позову, а если и позову, то не раньше, как пройдёт три луны!
Стражник отправился к двери, перед тем как выйти, сказал:
– Я и через год буду рад быть подле тебя, чтобы не случилось, кликни! Я на своей родине ярл, это конечно не император, но у нас многого стоит!
Когда он ушёл, Феофано встала, и нагая, раскачивая округлыми бёдрами, прошла к бордовой плотной оконной занавеске, вытащила с потайных складок спрятанные послания, одно было от Иоанна Цимисхия, другое от патриарха Полиевкта. Читая, прошла к горящей лампе, прочитав, сожгла их, задумалась, смотря вникуда, промолвила:
– Ну вот, сегодня многое решится, если не самое главное в моей жизни, что же, мне не привыкать входить в огонь!
Она позвала служанку и распорядилась, чтобы та приготовила для встречи императора её любимую золотую тунику, сама отправилась в купальню омыться после страсти, и приготовить себя к приезду Никифора Фоки. Её одолевали сомнения, а может взять и признаться во всём императору, в том, что готовится заговор, всё, что задумал Полиевкт, это он втянул в заговор её и Иоанна Цимисхия? Что тогда будет? Сможет ли она доказать участие патриарха в заговоре? И Цимисхий с войском под стенами Константинополя, разве сможет дворцовая стража и этериоты противостоять опытным воинам, прибывшим с полей сражений вместе со своими командирами? Сомнения одни сомнения! Ещё раз всё взвесив, Феофано пришла к тому, что обратного пути у неё нет. Её император, оказывался в проигрышном положении. Последним, но на её взгляд, самым важным доводом в пользу заговора послужило то, что ей стало известно, будто Никифор Фока поглядывает на одну из племянниц императора Оттона, и не прочь породниться с германцами. Что тогда может быть с ней? Как сложатся обстоятельства? А главное, Никифор Фока всё это держит в тайне, обмолвился лишь с паракимоменом Василием, а тот сказал Полиевкту, так и ей стало известно. Что будет всё-таки тогда с ней? В лучшем случае монастырь и потеря трона, а этого допустить она не могла! Всё! Все сомнения прочь, она выполнит всё, что наказал ей Полиевкт! Феофано интуитивно понимала, надо быть на стороне патриарха. Да, пусть свершиться всё задуманное!
Её размышления прервало било, оповещающее, сколько сейчас ночного времени. Феофано легла на ложе где всегда принимала массаж, к ней подошла служанка, принялась втирать в её кожу ароматное масло.
– Прибыл император! – тихо сказала служанка.
– Ты откуда знаешь?
– Я услышала цокот копыт и выглянула в окно, когда шла к тебе в купальню, в это время император уже спешился и шёл к входным дверям – ответила служанка, обтирая излишки масла с тела императрицы.
Феофано резко встала, служанка накинула на её плечи накидку, повернувшись, она громко приказала:
– На сегодня я вас всех отпускаю, можете все уходить, вы мне не понадобитесь, я не хочу, чтобы кто-то ненароком, помешал мне и императору на нашем ложе! Уходите!
Она отправилась в свои покои. Но император задерживался, время шло, а его всё не было, она забеспокоилась, неужто догадался, или может, кто оповестил его об измене. Уже дважды в тишине ночи прозвучали удары била, Никифор Фока всё не шёл к своей императрице. Её одолевали сомнения, а вдруг он всё уже знает, а может, ждёт своего часа? Что делать? Написать ему, чтобы пришёл в покои, написать, как я его желаю на ложе? Нет! Надо ждать, буду ждать. Всё будет хорошо, он придёт, конечно, придёт к своей горячей Феофано!
Послышались шаги, бряцание оружия, императрица с тревогой смотрела на дверь. Но, в резко открывшуюся дверь, вошёл не император, а Лев Велент со своими этериотами, с ними папия Михаил.
– Что вам тут надобно? – грубо спросила Феофано.
– По приказу императора мы должны осмотреть весь гинекей, прошли слухи, что здесь могут укрываться изменники! – бесцеремонно ответил Лев Велент.
– У меня в покоях? – удивлённо спросила Феофано.
– Моя госпожа пусть не сердится, это приказ императора, – заискивающе объяснил папия Михаил.
Феофано вздрогнула, она испугалась, глаза её забегали, чтобы не выдать себя совсем, она стала смотреть в пол, сама лихорадочно думала, как хорошо, что я не спрятала заранее у себя Иоанна Цимисхия, как тот просил.
Этериоты обшарив покои, ушли, вместе с ними ушёл и Лев Велент, остался лишь папия Михаил, видя беспокойство в глазах императрицы, сказал:
– Госпожа может не переживать, я всю ночь буду вместе со стражниками у дверей покоев, никто не посмеет войти сюда!
– Но зачем? В гинекее никого ведь нет, снаружи везде стража, папия Михаил может идти отдыхать, в нём нет надобности!
И всё же я эту ночь буду подле своей императрицы! – возразил папия Михаил.
– Что же поступай, как знаешь! – с безразличным видом, сказала Феофано.
Гибель Никифора Фоки
Внезапная болезнь паракимомена Василия вызывала подозрение, было явное понимание того, что он намеренно удалился из Букелиона. Прибытие опального Цимисхия со своими отборными друнгами под стены Константинополя, без ведома императора Никифора Фоки, тайная переписка патриарха с Цимисхием и Феофано – всё это говорило о том, что готовится переворот. В пользу этого было ещё то, что начальник этериотов Лев Велент получил много солидов, улумам выяснить не удалось, от кого точно он получил золото, от патриарха или от паракимомена, но это ничего не меняло. Савва написал императору записку, в которой сообщил о своих подозрениях, но имён намеренно не указал, предполагая, что Никифор Фока возьмёт под стражу всех подозреваемых. Но император повёл себя не так, как рассчитывал начальник улумов, может на императора повлияло то, что на днях он схоронил своего отца Варду Фоку, и эта потеря близкого человека вывела его из равновесия, император сник, был рассеян, не мог собраться с мыслями. Вместо того чтобы насторожиться и принять меры для своей безопасности, кинулся искать помощи у тех, кто и задумал заговор. По приказу Лев Велент с этериотоами обыскал весь гинекей, но намеренно не проверил примыкающую террасу, с которой вниз свисала верёвочная лестница, а вернувшись, доложил, что никаких заговорщиков в покоях императрицы нет. Никифора Фоку не насторожило прибытие опального полководца с войском, добавить к этому, молчание патриарха Полиевкта, внезапная болезнь паракимомена Василия и отказ его от придворных лекарей. Император словно забыл о своих верных улумах, о Савве, служившем ему честно, с полной отдачей. Неправильные действия василевса привели к неизбежности, ловушка захлопнулась.
Глубокой ночью он отправился к своей любимой, обожаемой Феофано, в надежде в её объятиях найти утешение, утонуть в её ласках, забыть о тревогах. Войдя в спальню, он протянул руки и быстро приблизился к ней, стал жадно целовать, от Феофано сильно пахло розовым маслом, кружившим ему голову, Никифор распахнул на ней накидку, целуя её страстно меж холмиков грудей, горячо зашептал:
– Как ты прекрасна! Я так по тебе соскучился, обними меня, согрей моё сердце, удуши своими сладкими поцелуями!
Никифор Фока увлёк её на ложе. Она прикрыла ему рот ладошкой и спросила:
– Мой храбрый воин не верит своей Феофано?
– Что ты моя радость, о чём ты?
– Тогда почему часом ранее здесь был Лев Велент со своими псами этериотами, искали заговорщиков, и где, у меня в покоях, в спальне императрицы Византии!
– Прости их моё сокровище, они выполняли свой долг! Но я позже приказал всех этериотов сменить на норманнов, а псы пусть снаружи помёрзнут, кстати, сегодня такая холодная ночь.
Никифор Фока плотно прижался к Феофано, гладя рукой по животу, томно спросил:
– Моя горячая, отдаст мне частицу своего тепла?
Феофано переспросила:
– Всех, и у моих дверей тоже?
– Нет, у твоих и так стоят норманны, с ними ещё папия Михаил будет всю ночь. Довольно о заботах, обними меня крепче, хочу твоей страсти!
Феофано улыбнулась через силу, всем видом скрывая своё беспокойство, обхватила его шею, притянула к себе, томно зашептала:
– Иди ко мне, мой император, мой воин!
Никифор Фока сбросил с себя одежды, и накрыл её своим крепким телом. Тут за окном послышался слабый свист.
– Что это, что за свист?
– Наверно ветер завывает в неприкрытое окно, лампы начадили, я открывала их, пойду, прикрою плотней.
Она встала, и пошла к двери, ведущей на террасу, приоткрыла её ненадолго, впустив холодного свежего воздуха, затем плотно задвинув занавеску, вернулась на ложе, оставив дверь не запертой. Прижавшись к горячему телу Никифора, игриво сказала:
– И впрямь очень холодно сегодня, сейчас наверно на улицу никого не выгонишь, все возле печей.
Она увлекла Никифора на себя, зашептала:
– Целуй, ласкай до головокружения! Я подарю тебе такую ночь, каких никогда не дарила!
Но Никифор Фока вдруг откинулся на спину и затих.
– Что с тобой, мой василевс? Что ты, чем обеспокоен? – целуя его в грудь, спросила Феофано.
– У меня плохое предчувствие, будто я тебя вижу в последний раз – грустно ответил император.
– Ну что ты милый!? Ты просто переутомился, заботы одолели тебя, ну посмотри на свою Феофану, я вся горю от страсти, я полна желания ласкать тебя, ты сейчас забудешь всё, что тревожит тебя!
Она, полностью обнажившись, легла на Никифора, покрывая его нежными страстными поцелуями. В объятиях, под ласками он забылся и, насладившись любовью, под её убаюкивающий шёпот, уснул.
Феофано встала, накинула тунику, и на цыпочках подошла к окну, отодвинула занавеску, постучала тихо в дверь на террасу, в спальню скользнули несколько теней, от их плащей пахнуло солёным, холодным морем, они прошли к ложу, где лежал обнажённый император.
Никифор Фока проснулся от удара в бок, открыв глаза, он с недоумением смотрел на стоящих вокруг него вооружённых людей, взгляд его остановился на начальнике этериотов Льве Веленте.
– Лев, ты почему здесь? Кто дозволил тебе – начал растерянно спрашивать император.
Но договорить ему Велент не дал, он с размаху ударил рукоятью меча Никифора Фоку по голове, кровь залила лицо императора. Превозмогая боль, он закричал:
– Измена, стажа сюда, измена!
– Что кричишь? – раздался знакомый голос в полумраке, у окна, затем на свет вышел Иоанн Цимисхий, усмехаясь, грубо спросил ещё раз:
– Что кричишь, никто не поможет тебе?!
– Иоанн? Ты? Почему? – поражённый, спросил Никифор Фока.
– Что удивляешься? Ты, забывший, кто посадил тебя на трон, неблагодарный! Ты во славе своей забыл о благодеянии! Меня в опалу? Хотел оторвать меня от моего войска, а потом раздавить как червяка? Но войска со мной, и даже твои этериоты со мной, как видишь! Ты остался один! Поддержки от патриарха тоже не будет, ты своим томосом оттолкнул церковь от себя, какое глупое решение! Для народа героем хотел стать, глупец!? Теперь ты никому не нужен, никто не придёт к тебе на выручку, ты полностью в моей власти. А твоих улумов перебьют мои воины, и первым, конечно, пса Савву!
Никифор Фока понял, что спасения не будет, шатаясь, поднялся на ноги, вытирая кровь с лица, сказал:
– Да, зря я не послушал Луткерия, всё исполнилось, как он предсказал!
– Замолчи Никифор! И этому венецианцу я голову сверну! – перебил Иоанн Цимисхий.
– Нет, Иоанн, скорее он тебя повергнет, иголкой льва не убить! Одно знаю, тебе долго не править! Полиевкт старый, немощный старик, не сегодня-завтра он отправится в мир теней, ты останешься без поддержки, одумайся, я всё забуду.
Иоанн не дал ему договорить, подбежал и ударил мечом Никифору Фоку в грудь. Император Византийской империи рухнул замертво на пол, из обнажённого белого тела на серый мрамор потекла кровь, потом она дальше ручейком медленно стала стекать к ложу Феофано. В дверь ломилась стража, сильно били мечами по оковке, требовали открыть, слышен был голос папия Михаила с угрозами. Иоанн повернулся к Веленту, приказал:
– Убейте их!
Этериоты открыли двери, впустив папия Михаила и двух стражников, не дав им опомниться, закололи их мечами. Но поднятый шум разбудил весь Буколеон, всё пришло в движение. Через распахнутые двери, Иоанн с заговорщиками смотрели, как по переходу к покоям императрицы бегут норманны с обнажёнными мечами. Заговорщики прижались к одной из стен спальни.
– На террасу, быстро! – крикнул Лев Велент.
Но было уже поздно, на террасе тоже находились норманны.
– Говорил я тебе этериот. Нужно было большим числом идти, сейчас нас эти рыжие псы перебьют как уток! – поднимая меч, сказал Цимисхий.
В спальню ворвались норманны, и было уже, бросились на заговорщиков, как вдруг раздался голос Феофано, до этого прятавшейся за плотной занавеской.
– Остановись Освальд! Перед тобой новый император Византии, Иоанн Цимисхий!
Она прошла и стала между заговорщиками и норманнами, затем громко воскликнула:
– Слава Иоанну! Слава императору Византийской империи!
– Слава императору! – первым из стражи прокричал Освальд.