Тринадцатый. Слово пацана из 90-х

Лихие девяностые, что хранит о вас память?

Конечно, у каждого по-своему. Один вспомнит бесконечные бандитские разборки, другой помянет постоянные материальные проблемы, связанные с многомесячными задержками зарплаты. Многие у нас в России-матушке тогда спивались. Но долгое падение в «синюю яму» вспомнит лишь тот, кому посчастливилось всё-таки выбраться из неё. Почти каждый представитель старшего поколения назовёт близкого человека, да и не одного (родственника, коллегу, друга), сгинувшего тогда ни за что, ни про что.

Я расскажу о Тринадцатом.

И происшествий, и лихих пьяных историй немало тогда приключилось. Со многими интересными героями мрачного времени пересеклись пути-дороги, но если речь заходит про ту лихую годину, в первую очередь мне вспоминается именно он. Тринадцатый!

Этот бультерьер, взявшийся словно ниоткуда, белой кометой влетел в мою жизнь. Он был со мной лишь полгода и чуть не отправил меня на тот свет. Весь наш бандитский микрорайон стоял на ушах из-за этого пса! А когда он исчез, многие крутые ребята выдохнули с облегчением. И они были правы. Ведь никто не желал повторить участь Карлоса! Но обо всём по порядку.

Тревожные девяностые. После развала СССР трещит по швам и самый крупный его осколок – Россия. На родине президента Ельцина Свердловский губернатор Эдуард Россель создаёт свою собственную Уральскую республику. Президент Татарстана Минтимер Шаймиев осторожно, но твёрдо шагает к полной независимости от Москвы. А в Москве уличные беспорядки, вспыхнувшие из-за противостояния Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, переросли в полномасштабный вооружённый конфликт с артиллерийской пальбой в центре столицы и таинственными снайперами, стрелявшими с высоток. Сотни погибших. Горит Белый дом – парламент России, расстрелянный по приказу президента из танков.

После ареста Ельциным депутатов Верховного Совета Джохар Дудаев прислал российскому президенту письмо со словами поддержки. У себя в Ичкерии единственный на просторах бывшей советской империи генерал-чеченец, расправившись с неугодными, уже год к тому времени, как установил диктатуру. Президент Дудаев фактически отделил Чечню от России, введя на её территории шариат1. Ельцину такой прецедент не по нраву! Вскоре мощный, но неповоротливый уральский медведь вступит в кровавую схватку с поджарым кавказским волком; в такую схватку, что кровью забрызгают полстраны.

Мрачные девяностые. Бомжи, алкаши и просто пенсионеры, роющиеся в мусорных баках, режут глаз мне – вчерашнему дембелю. Я уходил служить в 1991-м, когда Советский Союз испускал последние вздохи, но тогда о таком беспределе даже не слыхивали. Вернувшись промозглым ноябрём 1993-го, попал, словно в чужой город. Витрины магазинов и окна квартир первых этажей спрятались за толстые стальные решётки. Братки в кожаных куртках и спортивных штанах рассекали по мрачным улицам на чёрных зубилах2 в поисках коммерсантов без крыши. Ошалевшие очкарики, совсем недавно голосовавшие двумя руками за демократию и свободный рынок, глядя на ценники со многими нулями, хлопали у прилавков глазами. Вместо долгожданных импортных деликатесов пожирали они теперь плоды реформ: гиперинфляцию, коррупцию, преступность.

Дикие девяностые. В супермаркете «Дионис-Артур» (бывшем гастрономе №13) учительница, не видевшая зарплаты полгода, смотрит голодными глазками на изобилие заморских продуктов: Rama, Valio, Uncle Ben’s. Да только купить-то их не на что! В провонявшем сырым мясом и специями павильоне Центрального рынка разочарованный пенсионер, шепча проклятия, сбывает жирному барыге ваучер – свою долю в богатстве страны – по цене литра водки. У ларька на площади имени Лепсе средь бела дня валяется, умирая в грязи, заблёванный гражданин, а рядом с ним – два пустых полиэтиленовых пакетика с надписью «Стеклоочиститель БЛЕСК, спирт этиловый 40%».

Уже журчит ручейками весна, а на Театралке3 висит, словно забытый, большой транспарант: «С новым 1994 годом!». Зомбоящик с утра до вечера долбит мозг рекламой: польская водка Rasputin, американские сигареты Lucky Strike, французские презервативы S.V.I.P. Влад Листьев – икона российского ТВ – готовит к выпуску новое ток-шоу «Час Пик»; всего через несколько месяцев киллер застрелит его, возвращающегося со съёмок, в собственном подъезде. Народный герой России Лёня Голубков, вложив бабки в «МММ», рисует на экране график прибыли, обещает купить вначале жене сапоги, а после и себе экскаватор (наверное, чтобы деньги ковшом черпать). А Леонид Якубович уже третий год принимает подарки (в основном жрачку) со всей страны – той самой страны, в которой находится «Поле чудес».

В Кирове нет ещё сотовой связи; про интернет слышали что-то неопределённое, но что это за зверь, с чем его едят – толком никто не знает. Зато появились новые модные (как на Западе!) развлечения для богатых – казино. Но и бедные не забыты! В самых неожиданных местах – от продуктового магазина до вестибюля общественной бани поджидают их голодные однорукие бандиты – игровые автоматы, готовые с аппетитом проглотить скудные пенсии и пособия незадачливых граждан. Последний писк на рынке развлечений – собачьи бои.

В ту пору многие держали четвероногих друзей. Каждый второй мог назваться собачником (про кинологов я тогда не слыхал). Под стать духу времени и тогдашняя мода на породы. Народ выбирал чаще бойцовых, тех, что одним видом способны отпугнуть лихих людей от хозяина и жилища. Старые добрые доберманы, большеротые ротвейлеры и высоченные лошадеподобные немецкие доги котировались, конечно, очень высоко, как и мощные кавказские и среднеазиатские овчарки. Но всё громче заявляли о себе диковинные для России породы: мастифы и бульмастифы, бордосские доги и амстафы…

Среди новых – две породы стояли особняком: бультерьер и питбуль. Бультерьер выделялся внешностью необычной, запоминающейся, для многих противной, ассоциирующейся с образом большой злобной крысы. Породу эту несведущие люди считали самой мощной и агрессивной. Но европейские заводчики, в погоне за улучшением оригинального экстерьера, не лишив, впрочем, окончательно бойцовских качеств, превратили бультерьера за полтора века селекции в породу отчасти декоративную.

Питбулей же разводили по-иному. Для заводчиков этой породы главными были не внешние признаки, а боевые качества пса. Питбуль, не обладая харизматичной наружностью, как был, так и остался настоящей машиной смерти, признанным чемпионом среди всех пород в собачьих боях. Ну, а чемпионом у нас в Кирове был непобедимый боец – питбуль по прозвищу Рэмбо, о котором в кругах собачников ходили байки – одна мрачнее другой!

Особой популярностью четвероногие бойцы пользовались среди криминалитета. Собственный маленький монстр – классная фишка для любого авторитетного бизнесмена. Собака – и игрушка, и символ успеха. Ещё бы! «У моего Тузика папа – чемпион Германии, мама – чемпионка России! Ну, а сам он любую шавку, как грелку, порвёт!»

Но, хватит пока о собаках. Жили в городе звери двуногие, пострашнее любого питбуля: Homo Banditus – особый вид, от других млекопитающих сильно отличающийся. Преступник преступнику – рознь, а среди обитавших в те времена на Филейке бандюганов Карлос стоял особняком. Даже сейчас, четверть века спустя, многие у нас содрогнутся, вспомнив этого большого тёмного человека. Очень большого и очень тёмного. Рост под два метра, широченные плечи-бордюры. Зимой и летом на огромном теле – просторная чёрная кожаная куртка, вечно расстёгнутая, из-под которой выпирал живот-бочка.

Думаю, под необъятным кожаном Карлос прятал оружие. Весил этот колосс минимум полтора центнера. Его чёрные курчавые масляные волосы всегда украшала крупная перхоть. Поросячьи глазки, вечно ищущие добычу, обычно прятались за стёклами зеркальных очков. Чёрная щетина на потном красном лице, пудовые волосатые кулаки, златая цепь толщиной в палец на шее обхватом с трёхлитровую банку. С таким не захочешь общаться. Встретишь такого в тёмном переулке – и вспомнишь всех святых. Вы представили себе громадного мерзкого типа? Теперь сгустите краски раза в три – это Карлос.

Позволю себе маленькое лирическое отступление. Как я сказал уже выше, преступник преступнику – рознь. Признаюсь, и меня звали в бандиты. Больше скажу, был я тогда даже не против. Мой доармейский кореш Лёха звал сразу, как я с армейки вернулся. Зарулил тогда ко мне в гости – бутылка «Столичной» в руке, лиловый фингал под глазом – и давай звать. Фингал очень гармонировал с его малиновым пиджаком. Оказалось, к моменту моего возвращения из рядов «непобедимой и легендарной» Лёха уже полгода работал в бригаде. Собирался и я к ним вот-вот подтянуться, да к счастью своему не успел. Вскоре начались у ребяток проблемы, всю братву их пересажали, бригады не стало.

Но на хлебушек зарабатывать надо как-то. Вот и устроился я в Группу охраны перевозимых грузов (сокращённо – Группа ОПГ, прикольная аббревиатура) на родной наш филейский завод. Отец помог устроиться, его на заводе все знали. Романтика, мужская работа, оружие боевое, поездки по просторам и весям – всё замечательно. Но то, что стал я теперь охранник, полумент какой-то, а не честный бандит – этого я как-то стремался перед филейской братвой.

Иду как-то я по посёлку, что раскинулся за нашими девятиэтажками. Гляжу, сидят на лавочке два моих корефана, с которыми не виделся с доармейских времён. Чуть тёпленькие сидят, хорошо им на солнышке, пригрелись. Поблёскивает заманчиво поллитровка, закусончик разложен. Подсел к ним, дал и себя уговорить выпить за встречу. Болтаем о том, о сём. Оказалось, все отслужили срочную – кто где, выпили и за это. Ну, думаю, сейчас начнут спрашивать – где работаю. Так и есть. Пришлось сознаться пацанам, мол, охранник я, грузы оборонные сопровождаю, так уж вышло. Они смеются: да ладно, не переживай. Оказалось, один из них главпочтамт охраняет, другой и вовсе в СИЗО вертухаем пристроился. Ну, кто бы мог подумать?!

А другого парнягу встретил, одноклассника, который всю дорогу пятёрочником да активистом в школе был, в институт поступать собирался, так вот – он в бандиты как раз и подался. В нормальные такие российские бандиты. Ну, кто бы мог подумать?!

Я так вам скажу: в начале девяностых у нас – простых пацанов из спальных районов – в основном два пути было: либо в менты, либо в бандиты. А кто и в какой колоде окажется – заранее не угадаешь. Судьба всех нас причудливо перетасовала.

Заканчивая лирическое отступление, замечу: хоть мент, хоть бандит – все мы не ангелы, конечно. Но почти в каждом бандите (или менте) есть что-то человеческое. Карлос же… слов нет!

Кстати, Карлос собак не держал. Забота об имидже не входила в его приоритеты. Скверная слава самого жестокого беспредельщика – вот репутация, которая его вполне устраивала. Я помню, как ранней весной мы – повзрослевшие филейские пацаны, вернувшиеся кто из армии, кто из тюряги – хлестали в подворотне водяру. Дряное польское пойло в жестяных баночках по 0,33 литра задёшево продавалось в ларьках круглосуточно на каждом углу. Нарисованный на чёрном фоне череп в шляпе-цилиндре и название подходящее – Vodka Black Death.

Уже стемнело, и наша компашка – человек шесть-семь – обосновалась за прилавком опустевшего мини-рынка по соседству с филейской баней. Мы громко ржали, вспоминая случаи из такой недавней ещё юности. Редкие прохожие делали изрядный крюк по грязи, стараясь загодя обойти место нашего маленького пикничка.

Но один прохожий – точнее прохожая, девушка – не испугалась, не стала делать крюк по грязи; неспешно приблизившись, смело прошла прямо сквозь наши ряды. Тёмные волосы, смуглая кожа, а фигурка – просто класс! Мы только присвистнули, но отпустить вслед сальную шуточку никто не посмел. Конечно, я узнал её, ещё бы! Жанна – наша школьная королева красоты, а кроме того спортсменка-парашютистка. Меня-то она, понятно, не помнила (ну, или делала вид, что не помнит), ведь я на пару лет младше, а по меркам школьным два года – разница громадная. Но время прошло, сейчас я уже не малолетка. Следовательно – есть шанс…

Проводив Жанну до самого угла (взглядом), я опрокинул в себя горькую. Пили по кругу. Когда в очередной раз стопарь поднял Тёмка Чирковских по прозвищу Чирик – самый старший из нас, самый авторитетный (три судимости, две ходки, пять годков за колючкой) – из темноты выплыл Карлос!

Откуда он взялся, куда шёл? Встреча с ним всегда сулила неприятности; вопрос был лишь в том, как свести эти неприятности к возможному минимуму. Карлос подрулил, и мы смолкли. Приподняв модные зеркальные очки, громила внимательно осмотрел каждого. Алкоголь туманил мне голову, но холодок опасности пробежал по спине.

– Какого рожна тут ошиваетесь? – хриплый негромкий бас Карлоса показался мне похожим на приближающийся издали громовой раскат. Риторический вопрос повис в густом сумраке подворотни, словно топор, подвешенный на верёвке. Неловкое молчание затягивалось. Что у него на уме? Что нам делать? Хотелось скорее уйти, но, не подставив себя, – как? Карлос мог докопаться до чего угодно. Мы напряжённо ждали.

Из открытого мусорного контейнера доносилось жалкое мяуканье. Где-то вдали, проскрипев, грохнула подъездная дверь. За неживым двухэтажным зданием общественной бани протяжно гудел мотовоз, волокущий гружёный вагон с «Двадцатки»4.

– Я что, не ясно спросил? – Карлос в упор смотрел на Чирика, застывшего с поднятым стопарём. Чуть разинутый Тёмин рот открывался всё шире, челюсть медленно отвисала. И в этот момент его пальцы разжались; стеклянный стопарь с водкой, выскользнув, звонко шлёпнулся об асфальт.

Карлос медленно опустил взгляд, все мы последовали его примеру.

Несколько долгих секунд с ужасом разглядывали забрызганные водярой белые кроссовки Карлоса, присыпанные поблёскивающими в сумерках мелкими осколками стекла. Ну всё, приплыли! Даже не глядя на Тёму, я чувствовал: парень застыл, словно чахловицкий истукан. Вся жизнь Тёмина стала вдруг грустной и мрачной. Карлос мог наказать очень жёстко – беспредельщик, он не только в Африке, он и на Филейке беспредельщик. Часто Карлосу и повод не требовался, чтобы, поставив на пожизненный счётчик с процентами, растущими в геометрической прогрессии, превратить случайного прохожего буквально в раба. А тут такое!

Карлос медленно поднял голову, все мы последовали его примеру.

Но на громилу никто не осмеливался посмотреть, взгляды наши блуждали по сторонам. Что чувствовал в эти мгновения Тёма? Наверняка ему проще было бы в четвёртый раз выслушать приговор народного судьи и окунуться в привычную атмосферу ИТК, чем услышать то, что, возможно, объявит сейчас Карлос. Как после рассказывал сам Чирик, он тогда мысленно простился со всеми нами, с пьяной беззаботной филейской своей жизнью, с Надькой – чиксой, склеенной им на ОЦМ-овской дискотеке лишь две недели назад. В голове его крутилась только одна мысль: в бега! – подальше от Карлоса и проблем, связанных с ним. Но уйти в бега – дело непростое. Нужно где-то жить, нужно как-то добывать бабло. Бега – это верный шаг к очередному сроку…

Карлос, опустив на глаза очки (в них отражалась растерянная Тёмкина рожа), скривил губы:

– Ну, ты и дурик! – прохрипев, он рассмеялся недобро. Все мы, включая Тёму, послушно негромко поржали (словно нам было весело!). Карлос же кратко бросил:

– Валите по-бырому!

Дважды повторять не пришлось. Нас сдуло как ветром! Даже почти полная баночка «Чёрной смерти» и нехитрая закуска – чипсы «Лейс» – остались брошенными на прилавке. Возможно, с утра пораньше это богатство обнаружит какой-нибудь алкаш, жаждущий опохмелки – пусть порадуется! Нас уже это не волновало. Пережив стресс, чуть заикаясь, Чирик сказал:

– Думал, уж хана мне, спросит сейчас: хочу ли узнать, почему его Карлосом прозвали.

– И почему же? – поинтересовался я простодушно.

– Хрен знает. То есть, никто, кроме самого Карлоса не знает, почему его так прозвали. Но ходят слухи, что Карлос рассказывает эту историю только тому, кого собирается грохнуть! Перед смертью жертве своей рассказывает. Выпьем ещё?

Но интерес к «продолжению банкета» я потерял. Мы разошлись по домам.

Слегка пошатываясь от действия польского пойла, зашёл я в нашу стандартную квартиру-трёшку. Погладил подбежавшую собаку – немецкую овчарку Флору, она ласкалась, повизгивая. Флоре было тогда лет семь или восемь – возраст для собаки приличный; давно не девочка, но и не старушка. Все эти годы, со щенячьих соплей, жила она здесь, став, без преувеличения можно сказать, членом семьи. А семья была самая обычная: отец, мать, старший брат, я. Ну и собака – наша домашняя овчарка – как без неё? Именно домашняя! Флора имела характер хитроватый, но добрый, ласковый; к тому же, если честно, была она большой трусихой, но мы её очень любили.

Старший брат осенью 1991-го (как раз, когда я уходил служить) продал свой стоящий на соседней улице большой частный дом: двухэтажный, с баней, гаражом, приусадебным участком. Он собирался купить хорошую квартиру (его невеста, приехавшая в Киров из деревни, с детства мечтала жить только в благоустроенной квартире «по-городскому»). Пока подыскивал варианты, грянуло 1 января 1992-го. Премьер-министр Егор Гайдар – этот мальчиш-плохиш, ставший главным буржуином страны, – отпустил цены. И понеслось!

Сбережения братовы таяли на глазах. Деньги обесценивались со сверхзвуковой скоростью. Нулей на магазинных ценниках становилось всё больше. Через три недели брат срочно купил не особо нужный ему холодильник «Свияга», истратив на него всё состояние – все сбережения, накопленные и полученные им от продажи дома (ещё через месяц-другой денег тех не хватило бы и на радиоприёмник). С тех пор жил брательник с родителями (свадьба не состоялась), да и мне – недавнему дембелю – до собственной квартиры было ещё ой, как далеко!

Итак, наша семья: люди (четверо) плюс собака (адын штука) жили-поживали, потихоньку терпя, как все, трудности переходного периода. Переход от развитого социализма к дикому капитализму давался – не сказать, чтобы очень легко. Поэтому никто из нас (включая Флору) о том, чтобы завести вторую собаку, и не помышлял… Разве что брат?

Следующим утром (была суббота) покой квартиры нарушила прерывистая трель телефонного звонка. Раскрасневшийся потный брат, поставив на пол гирю, поднял трубку с громоздкого белого дискового аппарата, стоявшего на тумбе в прихожей. Он долго слушал, посматривая в зеркало, тяжело дыша после физических упражнений, лишь изредка вставлял уточняющие реплики.

Закончив с подтягиваниями, я подвесил к турнику самодельную тяжёлую боксёрскую грушу. Этого монстра, состоящего из куска толстой железной трубы, обмотанного чем-то резиновым, я приволок домой ещё перед армией, стащив из подвала, в котором собирались пацаны не слишком дружественной нам компашки. И вот колотил я по этой твёрдой тяжёлой груше, не жалея кулаков. Бах! Бах! Бах-бах! Мне тогда казалось: круто, если собеседник брата будет слышать в трубке мои хлёсткие и увесистые удары.

В то время нашу семью (за исключением мамы) можно было назвать очень спортивной. В то время я ещё занимался спортом много чаще, чем бухал, и брат занимался, пребывая в многолетней завязке. В то время…

Положив трубку, брат долго загадочно молчал, что-то обдумывая. Я пытался его расспросить, но разговор не задался. После обеда брательник уехал, пробормотав перед выходом: «Надеюсь, всё выгорит». Родители обменялись тревожными взглядами. Что-то намечается!

Вечером за окном громыхало. Небо померкло. Полумрак квартиры пронизывали яркие всполохи молний. Начало мая. Гроза. Во время грозы мама всегда выключала телевизор и освещение, закрывала форточки, чтобы шаровая молния не залетела. А после дождя распахивала настежь окна, чтобы квартира наполнилась свежестью. Но в тот раз дождь шёл и шёл, никак не желал прекращаться. В полутьме я рассматривал картинки в журнале Muscle & Fitness, прикидывая, как скорее подкачать бицепсы и пресс – пляжный сезон на носу. Услышав звук открывающейся двери, я отложил рисованных качков в сторону.

В полумраке прихожей не заметил никого кроме брата. Но брат, стягивая мокрую куртку, включил яркий свет и, из-за ног его, словно из-под земли, вдруг появился страшный пёс. Бультерьер! Именно страшным показался мне он в самые первые мгновения. Таких мрачных псов прежде я никогда в жизни не встречал. Передо мной стоял огромный собачий скелет, обтянутый некогда белой, а ныне серой от грязи шерстью. Здоровенную его башку с акульей пастью венчали тонкие уши, кончики, которых сникли словно от усталости.

Родители охнули. Впрочем, чего-то подобного они ждали. Брат отошёл, и я, наконец, смог разглядеть пса во всей красе. Высокий. Не дог, конечно, но всё же… Не припомню, чтобы я видел когда-нибудь бультерьера подобного роста. Худой, очень худой! Рёбра отчётливо торчали сквозь кожу, сдавившую их. Возможно, он и казался таким высоким из-за своей худобы. Морда! Таких здоровенных бультерьеровых морд я точно не видал. Никогда!

Эта морда и этот рост поразили. Пёс меня заинтриговал. Страх улетучился. Ещё не зная ничего о нём, я присел и принялся как-то безмятежно, не думая о возможной опасности, гладить его сырую макушку. Впрочем, лишней фамильярности не позволял. Я чувствовал его собачий дух, а он с достоинством посматривал на меня косо посаженными глазами, и угольно-чёрные глаза его вдруг блеснули. Пёс шумно-сопливо обнюхал мою кисть. Громадная яйцевидная башка его приводила меня в восторг. Эти невероятные челюсти! Он широко зевнул и, громко клацнув зубами, захлопнул пасть. В пяти сантиметрах от моего мизинца словно сработала гильотина. Почувствовав мурашки, бегущие по спине, я отчётливо понял тогда, насколько опасным может он быть.

Любопытная Флора, сунувшись длинным носом в коридор, тотчас исчезла в гостиной. Наверное, наша домашняя овчарка надеялась, что непрошеный гость не задержится в квартире надолго. Брат, словно слыша её мысли, сказал:

– Он поживёт у нас временно. Месяц-два. В клубе собаководов просили. Его сюда на вязки из Челябинска привезли, а туда наши своего кобеля отправят для обмена генофондом. Ну, и в наш бюджет деньжата капнут.

Я смотрел на пса, как на инопланетного пришельца. У нас будет жить настоящий бультерьер, да какой! На мокрой шерсти бросалась в глаза дорожная грязь. И тут я увидел на розовой коже внутри правого уха, по краю, странную наколку, словно клеймо, три жирные сине-зелёные цифры: 013.

– Как звать-то тебя? Тринадцатый?

– Юденич Даймонд Бижу, – ответил за него, чуть запинаясь, брат. – Кажется, как-то так, язык сломаешь, проще уж, в самом деле, Тринадцатым звать, но тоже не фонтан.

Юденич… Перед моими глазами на миг предстал виденный недавно в журнале «Вокруг света» портрет знаменитого белогвардейского генерала от инфантерии. Правда, лицом предводитель похода на большевистский Петроград более смахивал на бульдога. Вслух же я начал перебирать:

– Юденич… Дэник… Дениска…

– Можно и Дэник. Два года от роду этому Дениске… Слушай внимательно. Сейчас я его отпущу. Если он вцепится во Флору, ты поднимай его за задние лапы; так, чтоб они в воздухе висели, у собак тогда хватка слабнет. Ну а я буду ему челюсти разжимать, – брат показал мне приспособление – небольшую (сантиметров тридцать длиной) буковую дощечку. Край её был заточен под острым углом, чтобы легче можно было запихнуть его меж собачьих зубов. Это ему в клубе в качестве приложения к бультерьеру такой инструмент выдали.