– Не пыли, голубой! Мы с тобой пойдем к артефакторам. Там декан – отличный дядя. Это он меня собирал. Я раньше вообще духом был и жил в черепушке, а теперь смотри! Красавец! Руки, ноги, крылья!
– Какой я тебе голубой?! – привидение аж затрясло.
– Ну вот же, – Тимон потыкал в него, – синенький, голубенький, прозрачненький.
– Пусть будет синенький или прозрачный, но голубым меня не называй!
– А почему? Нормальный цвет.
Петр Егорович не очень хотел делиться подробностями некоторых особенностей своей бывшей родины и русского языка в частности, поэтому просто выкрутился:
– У меня с этим цветом связаны неприятные воспоминания… не люблю я его.
– А мы же к артефакторам идем. Там кругом этот цвет. Ты как там будешь? – озаботился Тимон.
– Нормально, ты, главное, меня так не называй. А в остальном меня это не беспокоит.
Подивившись странной фобии привидения, Тимон кивнул.
Народ, определившись с маршрутом и планами, стал расходиться.
Рорх смотрел на феек, пока Бяо брал анализы.
– Ну что я вам скажу, профессор, – косичка на макушке фрогона качалась вместе с мелкими покачиваниями головой, – у вас активировался мутаген.
Правда, активность невысока и прогресс очень медленный, но надо бы теперь наблюдаться постоянно. Жду вас завтра.
Рорх ушел, а Бяо остался у сферы изолятора.
К ректору академии поступил неопознанный вызов. Эртониза после минутного раздумья все же активировала связь. Несколько фраз разговора, активация портала – и в кабинет шагнули два ликвидатора. Один бережно держал на руках сверток из одежды.
Глава 4. Детские годы чудесные
Открыв глаза, Мария Спиридоновна не сразу осознала, где находится. Первое ощущение было неприятным и сюрреалистичным. Она висела в зеленоватом пузыре, а на нее сквозь прозрачную стенку пялилось что-то маленькое, страшное и с антенкой на голове. Лишь через мгновение в голове прояснилось, и она опознала за выпуклой, искажающей стенкой сферы целителя Бяо. Антенка оказалась косичкой фрогона.
Марья первым делом осмотрела себя – то, что можно было рассмотреть. Младенцем она быть перестала, но руки и ноги у нее по-прежнему были маленькие.
– Значит, я еще ребенок.
Точнее можно было понять, только посмотрев в зеркало.
Бяо подождал, пока Марья оглядит себя, и осведомился о ее состоянии и самочувствии:
– Мария Спиридоновна, вы меня понимаете? Как вы себя чувствуете?
– Как молодая луковка весной, – отозвалась Марья цитатой любимой Хмелевской. Потом, спохватившись, добавила: – Я хорошо себя чувствую, профессор Бяо. И я всё прекрасно понимаю и осознаю. Единственное, что мне неясно, это почему я еще ребенок.
– На это пока сложно ответить, – уклончиво произнес профессор. – Надо провести анализы, сопоставить факты, выявить первопричину и вообще факторы, спровоцировавшие изменения.
– Тогда второй вопрос. Даже два! Где мои внуки и когда меня отсюда выпустят? Хотя три. – Марья еще раз оглядела себя. – Кто меня переодевал?
На ней была одежда. Маленький миленький комбинезончик в цветах некромантского факультета.
Смутившийся Бяо начал отвечать с последнего вопроса, чтобы сразу нивелировать неловкую ситуацию.
– Переодевала вас госпожа ректор, лично. Это комбинезон Пантелеймона, не переживайте – он новый и ни разу не надевался. Он из той серии, что представила ваша подруга на подиуме осеннего фестиваля, растет вместе с ребенком. Пантелеймон заказал несколько форменных на случай, если начнет опять уменьшаться. Вот вам пригодилось теперь. У Пантелеймона мутаген стабилен и уже не будет в активной фазе, так что его рост останется таким, какой есть сейчас.
– А внуки? Что с ними? Мне в том, – у Марьи уже язык не повернулся сказать «моем», – мире сказали, что они умирают. Это правда?
– Слава создателю, уже нет! Они и правда были в плохом состоянии, феи в отсутствие привязки к месту или королеве долго не живут.
– Но я не место и не королева!
–Вы приняли их в семью и стали ее главой. На Зачарованной поляне королева – это глава рода. Здесь глава рода фей вы. Ваших фей. В ваше отсутствие только Тимон и ваша часть крови в нем не дали им уйти мгновенно. Вы вовремя вернулись. Сейчас феи в прекрасном состоянии. Убедившись, что вы хоть и маленькая, но именно вы и просто спите, они улетели подкрепиться и узнать новости. Впрочем, как и рассказать всем, что вы вернулись.
– А выйти я отсюда когда смогу? Или буду висеть, пока не вырасту?
– Ну почему же! Вот сейчас закончу сканирование общего состояния, возьму пару анализов, и за вами придет секретарь ректора. Только надо будет приходить ко мне каждый день, утром и вечером, для наблюдения за вашим здоровьем.
– А секретарь мне зачем? Если к ректору сходить, то я знаю дорогу и прекрасно дойду сама.
– Думаю, это потому, что на вас пока нет артефактов академии, на всякий случай.
Он дезактивировал сферу, и Мария Спиридоновна мягко опустилась на пол. Сидя на стуле, она с интересом наблюдала за всеми манипуляциями целителя, только во время забора крови прикрыла глаза. Лэри пришел как раз тогда, когда все процедуры закончились и Бяо стали немного напрягать различные вопросы. Марья всегда была любознательной, но с возрастом иногда деликатность и стеснение не дают удовлетворить любопытство. То, что у ребенка называют непосредственностью и чему умиляются, у взрослого могут назвать назойливостью и бестактностью, и, кроме раздражения, это других чувств не вызывает.
Мария Спиридоновна, весело болтая ногами на высоком стульчике, живо интересовалась, зачем целитель смешивает вон то с вот этой жижей из пробирки.
– А зачем этот камешек? А вот та палочка почему желтым светится? Ой, а сейчас уже лиловым! А порошок этот из чего сделан?
Бяо пытался отвечать, но, видимо, использовал слишком много непонятной терминологии, поэтому внимание Маши перескакивало на следующий объект для вопросов. В то же время если ее спрашивали про что-то, то отвечала она с прежней рассудительностью и умом Марии Спиридоновны. Бяо отметил и этот факт в журнале наблюдений за пациентом.
Лэри пришел вовремя и забрал Марию Спиридоновну от уже нервничающего профессора.
Маленькое тело было переполнено энергией, Марье хотелось идти вприпрыжку или даже побежать. Ее бабушка, когда видела малышей, бегущих по улице, всегда говорила:
– Ноги ходу просят.
Видимо, и у Марьи «ноги просили ходу». Раньше она не замечала, что пол в коридоре, ведущем к кабинету ректора, расчерчен в клеточку. И, только увидев ошарашенные глаза Лэри, поняла, что скачет по ним на одной ножке, пытаясь играть в «классики». Она смутилась, но ненадолго. В приемной, где стоял стол секретаря, оказалось большое зеркало. Забыв про ректора, она кинулась к нему и принялась разглядывать себя.
Зеркало отразило русоволосую и голубоглазую малышку лет пяти со встрепанной челкой и разметавшимися волосиками – результат прыжков на одной ножке. Легкая россыпь едва заметных веснушек, небольшая щель между передними зубами и плотная фигурка в черном с фиолетовой отделкой комбинезоне. А на ногах оказались носки. Видимо, у домового не нашлось подходящей обуви. Поэтому толстые вязаные носки в фиолетово-черную полоску были единственным вариантом не оставлять Марью босоногой.
Лишь тихий и спокойный голос Эртонизы оторвал ее от зеркала, и они прошли наконец в кабинет.
Маленькая Маша почти утонула в кресле, но пересаживаться отказалась. Собеседникам видна была только голова, с любопытством рассматривавшая обстановку.
– Мария Спиридоновна, – Эртониза была чуточку озадачена, – вы же не раз были в моем кабинете.
Марья взглянула на ректора и, стараясь не пялиться на нее слишком сильно, попыталась честно рассказать о своих ощущениях.
