А потом, слава богу, наконец остановился.
Сквозь трещину в фюзеляже королеву, словно из горячего душа, окатило раскаленным воздухом. Это побудило ее действовать: она торопливо расстегнула ремень безопасности – и сразу повалилась на Йохана, который двигался куда медленнее. По его лицу стекала кровь и капала с уха. Бровь рассечена: рыжеватые волосы слиплись от крови. Глаз под ссадиной был закрыт, второй открыт, но затуманен. Йохан пытался подняться, у него не получалось. Наверняка сотрясение. Королева расстегнула и его ремень.
Выбраться из рубки оказалось дьявольски непросто: земное притяжение тянуло в другую сторону. Пришлось карабкаться вверх, словно альпинистке, ища опоры для рук и ног. Посередине пути она застряла, но в этот миг сильная рука схватила ее за запястье и подтянула выше. Убедившись, что его королева цела, Леннерт повернулся к двери, расположенной прямо над ним. И здесь гравитация ему не способствовала. Однако королева поддерживала Леннерта с одной стороны, его ассистентка Амелия – с другой, и с их помощью он сумел наконец дотянуться до дверной ручки. На миг королева испугалась, что дверь в перегородке, разделявшей самолет почти пополам, заклинило. Но нет – та оказалась на удивление прочной. Леннерт повернул ручку и распахнул дверь одним мощным пинком. В проеме показалось голубое небо с легкими облачками. Схватившись обеими руками за косяк, Леннерт подтянулся, вытолкнул себя наверх и присел на фюзеляж возле выхода, чтобы оглядеться. Освещенное солнцем лицо мгновенно покрылось капельками – нет, не пота, человек так быстро не потеет. Это влага из раскаленного воздуха сконденсировалась на его относительно прохладной коже.
Королева боролась с желанием последовать за ним. Но капитан воздушного судна должен покинуть его последним. Йохан не выберется сам, его придется вытаскивать; что до остальных – они могли пострадать еще серьезнее.
Леннерт почему-то не спешил двигаться дальше. Сидел с таким видом, будто предпочел бы остаться внутри самолета. Он отвел руку за спину, к ремню, но тут же ее отдернул. Обычно на людях он носил сзади под пиджаком пистолет – и сейчас инстинктивно потянулся за ним. Увы, оружия при нем не было.
– Мою сумку, – приказал он Амелии, имея в виду небольшую сумку на ремне, в которой возил пистолет и другие орудия своего ремесла. Затем объяснил королеве: – Хочу оглядеться, mevrouw[3 - Госпожа (голл.).]. Огня не видно, но будьте начеку: возможно, у нас не так много времени.
Амелия рылась в разбросанном по салону багаже, разыскивая сумку Леннерта. Задача была не из легких: дверь, ведущую в багажное отделение в конце салона, в какой-то момент снесло с петель, и вещи разлетелись в разные стороны. Например, прямо под ногами валялась синяя скатка – один из геокостюмов. Королева взяла его в руки и, подняв над головой, выбросила через дверь наверх, на фюзеляж. То же проделала с еще одной скаткой. С чьим-то рюкзаком. И еще одним геокостюмом. Но сумку Леннерта ни она, ни Амелия пока не видели.
В салоне оставались еще трое. Виллем успокаивал Фенну: ее работа состояла в том, чтобы королева могла не думать об одежде, прическе, макияже, однако всегда хорошо выглядела и не давала поводов над собой смеяться. Именно благодаря Фенне даже сейчас, в сорок пять лет, Фредерику Матильду Луизу Саскию таблоиды именовали «коронованной красавицей» – хотя, по большому счету, красотой она не блистала – и иногда даже «завидной невестой» (королева была вдовой). Так что со своей работой Фенна справлялась. Вот только к крушению самолета жизнь ее явно не подготовила.
И наконец, Аластер – единственный пассажир не нидерландского происхождения. Шотландец из Лондона, где он весьма успешно занимался математическим анализом рисков. Он все еще сидел пристегнутый на своем месте, дальше всех от рубки, перекосившись в кресле и невидящим взором глядя в окно. Что ж, для аналитика рисков такое приключение как нельзя кстати.
Аластер повернул голову, следя за каким-то движением за окном, затем обернулся к остальным. В его сторону смотрела только королева, так что он, кашлянув, сообщил ей самым будничным тоном:
– Там…
– Свиньи? Знаю.
– Я хотел сказать, аллигатор.
– М-м?
– Или крокодил. Не уверен. Я в них не совсем…
Его прервал Леннерт: издал звук, средний между рычанием и визгом, но определенно ближе к последнему. Кажется, началось с каких-то слов – с чего-то вроде: «Пшел вон!» или «Пшел отсюда!» – так обычно кричит человек, пытаясь отогнать животное. Почти сразу слова слились в бессловесный вопль, полный ужаса и боли.
Амелия нашла наконец его сумку, выхватила пистолет. Бросилась вперед по загроможденному багажом проходу. Не успела она выбраться наверх, как снаружи грянули выстрелы.
В обязанности королевы среди прочего входит разбираться в оружии – так что она сразу поняла: это уже не пистолет. Судя по оглушительному грохоту и частоте очередей, стреляют из автомата.
Семья Амелии приехала в Нидерланды из Суринама. Среди ее предков имелись африканцы, нидерландцы, индийцы и индейцы. В юности она выступала в олимпийской сборной страны по дзюдо, мощным телосложением напоминала американскую теннисистку Серену Уильямс. В салоне Амелия занимала немало места. Однако сейчас с легкостью двенадцатилетней гимнастки бросилась вперед, одним махом взлетела на фюзеляж и замерла там, держа пистолет наизготовку и озираясь по сторонам. Медленно опустила пистолет: судя по всему, увиденное поразило ее не меньше, чем Леннарта несколько минут назад.
Снаружи донесся незнакомый мужской голос:
– Эй, у вас там аптечка есть? Ему пригодится. – И секунду спустя: – Держись!
Еще пара выстрелов.
– Аллигатор, чтоб его! – снова послышался голос незнакомца. – Да еще чертов самолет! Извините, что ругаюсь. Думал наконец свести счеты со стариной Пятачком, а тут такое… Кстати, на вашем месте я бы не расслаблялся: свиньи чуют кровь.
Во время этой любопытной речи Фредерика Матильда Луиза Саския вытащила на пустую площадку под распахнутой в небеса дверью еще одну скатку с геокостюмом, взобралась на нее, словно на пригорок, и, высунув наружу голову и плечи, наконец огляделась вокруг.
Здесь было на что посмотреть! Она постаралась сосредоточиться на том, что поближе. Прямо под ней, прислонившись к фюзеляжу, полулежал на земле Леннерт, живой и в сознании, но, похоже, в шоке. Рядом – мертвый кабан: настоящий дикий кабан, огромный, должно быть, весом не меньше Леннерта, с окровавленными клыками. Из раны в грудной клетке – судя по всему, пулевой – слабыми толчками вытекала кровь. Леннерт тоже наверняка потерял немало крови: у него распорото бедро. Над ним склонился незнакомец, чей голос и выстрелы она слышала. По неторопливому южному выговору она представила, что он белый; но теперь увидела смуглую кожу, черные волосы и глаза. Выбритые виски блестели щетиной, ото лба к затылку шла широкая полоса полуседых дредов. Незнакомец явно несколько дней не брился, вид у него был потный и измученный. Через плечо перекинут АК-47. Он перевязывал ногу Леннерта собственным поясом, на котором висел охотничий нож; сам нож теперь служил закруткой. Подняв голову, незнакомец встретился с королевой взглядом.
– Нож вернете, мэм, – сказал он и встал, оглядываясь по сторонам.
Из-за самолета показался еще один кабан, поменьше и не такой клыкастый. Шумно принюхиваясь и похрюкивая, двинулся к Леннерту. Похоже, как и предсказывал незнакомец, его привлекла кровь. Незнакомец начал снимать с плеча калашников, но в этот миг совсем рядом раздался грохот, от которого у королевы зазвенело в ушах. Она подняла глаза, как раз когда Амелия с фюзеляжа выпустила в кабана вторую пулю. Хряк упал на бок и суетливо задергал ногами. Незнакомец, полуобернувшись, одобрительно кивнул.
– Вот это правильно, сестренка, – сказал он. – Две пули всяко лучше одной. – Повернувшись к ним спиной, он снова занялся своим делом. Пару секунд спустя, заметив что-то слева, он спокойно, почти небрежно, обронил: – Эй, а у вас мотор горит!
Проследив за его взглядом, она увидела смятый, расплющенный с одной стороны самолетный двигатель, из которого и вправду выбивались языки пламени. Зрелище довольно впечатляющее – если не считать того, что рядом лежал исполинский мертвый аллигатор.
– Пожарные сюда не приедут, – сообщил незнакомец, выходя в центр взрытой площадки, усыпанной покореженным металлом и разорванным на части кабаном. – Они же не глухие. – И он кивнул на свой калашников. – Скорая помощь? Тоже вряд ли. Копы? Может быть, только не обычные копы. Скорее уж спецназ. А мне надо покончить со стариной Пятачком, пока здесь не появились парни в брониках. И берегитесь падальщиков! Они явятся быстрее спецназовцев.
Мужчина оглянулся, чтобы удостовериться, что его слушают, – его слушали очень внимательно, – затем указал на лес через дорогу. Оттуда уже приближались десятка полтора фигур с длинными ножами в руках.
Пятачок – так себе кличка для чудовища. Но Адель была такая девочка-девочка, всему на свете придумывала няшные имена. И, конечно, ей в голову не приходило, что однажды Пятачок ее сожрет.
В те дни – лет пять назад – Пятачок был просто поросенком в стаде диких свиней, блуждающим по центральному Техасу и время от времени забредающим на те пятьдесят акров, где Руфус с женой Мэриел пытался вести хозяйство. Маленькая Адель узнавала Пятачка сперва по белым пятнам на морде, а после – по его гигантским размерам.
Причину, по которой Пятачок вырос больше остальных, Руфус и Мэриел выяснили слишком поздно. Адель завела привычку его подкармливать. А Пятачок, не будь дурак, завел привычку слоняться вокруг фермы и ждать, когда ему что-нибудь перепадет.
Руфус винил во всем «Паутину Шарлотты»[4 - Детская сказочная книга Элвина Брукса Уайта (1952), дважды экранизированная. В США считается классикой детской литературы. Один из главных героев книги – симпатичный поросенок Уилбур.], сказку, с которой Мэриел – разумеется, из самых благих побуждений – слишком рано познакомила дочь. Впрочем, справедливости ради, немало роликов на «Ютубе» тоже внушают неверную и опасную идею, что свиньи – милые розовые хрюшки, которые вовсе не едят человечину. Волны моральной паники по поводу того, что алгоритмы «Ютуба» показывают детям непредназначенные для детей видео, как правило, касаются секса, насилия или политики. Тоже, конечно, вещи неприятные – но у негородских жителей проблемы несколько иные.
Быть может, все вышло бы иначе, сумей Руфус оградить Адель от сказочек про поросят в тот роковой год, когда она выучилась читать, а Пятачок из крохотного детеныша вырос в махину весом вдвое больше самого Руфуса, когда-то игравшего в футбол полузащитником. Иногда за завтраком Адель жаловалась, что ночью ее будили выстрелы. Руфус с женой переглядывались, а потом Мэриел говорила: «Наверное, охотники» – и, формально говоря, даже не врала. Это был Руфус, часа в три ночи отстреливающий диких свиней из ружья с инфракрасным прицелом. А если не он, то кто-нибудь из соседей – за тем же занятием, по тем же причинам.
Дикие свиньи давно уже превратились в какое-то стихийное бедствие; казалось, недалек день, когда они отвоюют Техас у рода человеческого. Начать с того, что народу в этом штате и без того немного. Из техасской земли, как ни потей, особых денег не выжмешь – а если что-то еще и снижает прибыль, трижды подумаешь, стоит ли вообще с этим возиться. Из-за денег Руфус и Мэриел откладывали рождение второго ребенка – и этим, можно сказать, тоже снижали численность населения на своих пятидесяти акрах.
Решив заняться скотоводством, Руфус вышел в отставку (служил он в Форт-Силле – это к северу отсюда, за границей Оклахомы) в надежде обрести в Техасе пастбища позеленее. Вырос он в Лоутоне, городке близ Форт-Силла, сто шестьдесят акров земли вокруг которого были нарезаны на участки[5 - Земельные наделы, выделенные индейским семьям согласно Акту Дауэса (1887). Индейцы, соглашавшиеся выйти из племени и поселиться на предоставленном им земельном участке, получали гражданство США. Закон был призван разрушить племенной строй и традиционный образ жизни индейцев, побудить их заняться сельским хозяйством и ассимилироваться в американское общество.], принадлежавшие в основном команчам. Среди предков Руфуса имелись черные и белые, команчи и осейджи, мексиканцы и корейцы; однако сам он официально числился членом племени команчей и даже имел соответствующее удостоверение. Надо заметить, что индейцы вообще, и команчи в частности, интересуются чистотой крови куда меньше основной массы американцев, не вылезающих из контор «23andMe»[6 - Американская биотехнологическая компания, предоставляющая частным заказчикам услуги генетического тестирования.].
С Мэриел Руфус познакомился еще на службе: проходил стажировку в Форт-Сэме в Хьюстоне, а она работала там на гражданской должности. Оказалось, что у ее семьи есть ранчо и кусок земли – эти самые пятьдесят акров в нескольких часах езды к северу от Сан-Антонио, – с которым никто не знает, что делать. То самое пастбище позеленее: по крайней мере, тогда они так думали. Дядя Мэриел позволил им там поселиться на условии, что они приведут ранчо в порядок и будут платить аренду, покрывающую налоги и прочее. Они поставили посреди участка дом на колесах и стали жить. Старое ранчо ремонту не подлежало – Руфус разобрал его на дрова, а из досок, что получше, собрал несколько хозяйственных помещений: сарайчик для инструментов, курятник, чуть позже хлев для коз.
До того жизнь Руфуса следовала траектории, ничем не примечательной в этой части света: вырос в неполной семье, в старших классах играл в футбол – но не так усердно, чтобы заработать стипендию или вышибить себе мозги. Завербовался в армию. Выучился на механика. Чинил сложную военную технику в не самых благополучных частях света. Потом вновь оказался совсем рядом с домом, в Форт-Силле – и с удивлением понял, что прошло уже двадцать лет. Вышел в отставку с отличной характеристикой. Сперва подумывал поступить в колледж по квоте для военнослужащих – стандартный путь наверх для людей вроде него, – но отложил этот план, когда встретил Мэриел. Она была с юга Техаса, из классической для этих мест немецко-мексиканской семьи. Время от времени на ранчо заезжал кто-нибудь из ее многочисленных дядьев и кузенов: помочь молодым обустроиться и, как подозревал Руфус, за ним присмотреть. И кто их осудит? Они вправе опасаться, что парень вроде него, женившись и увезя жену подальше от родни, начнет распускать руки, – и вправе удостовериться, что это не так. Все правильно: доверяй, но проверяй.
В то время политические полюса любопытным образом замкнулись, когда хиппи, решившие вернуться к истокам, стали неотличимы от ультраправых выживальщиков – просто потому, что девяносто девять процентов времени занимались одним и тем же. Чтобы объяснить, зачем зарылся в глушь и копаешься в земле, а не уедешь в какой-нибудь пригород Далласа и не найдешь работу в «Уолмарте», нужна какая-то история. У хиппи и ультраправых они сильно отличались, но на практике об этом редко вспоминали. Мэриел тяготела скорее к хиппи; Руфус оставался сам по себе.
Поначалу он всерьез надеялся на прибыль; но снова и снова обнаруживал, что, как ни рви жилы, даже при большом везении тебе удастся выжать из земли лишь на несколько долларов больше, чем в прошлом году. Шли годы, и Руфус начал спрашивать себя, зачем во все это ввязался. Колледж по квоте давно сошел с повестки дня; но ведь можно уехать куда угодно и хоть авторемонтом заняться, все хлеб. Расходы на жизнь вырастут, зато он будет спокойно спать по ночам, а не ставить будильник на 2:30, чтобы отстреливать по ночам диких свиней.
Трупы он оставлял на месте, и к утру их сжирали другие свиньи. Еще один образчик бессмысленности такой жизни. Свиньи едят все, даже друг дружку. Жвачные животные уничтожают траву, но корни оставляют в земле, – свиньи же взрывают землю и выкапывают корни. Начинается эрозия. Там, где прошли свиньи, могут жить разве что муравьи. Уничтожить этих тварей с одной винтовкой невозможно; и те, кого он убивает, становятся пищей для следующих. Руфус и Мэриел запретили Адели подкармливать Пятачка и его собратьев. Увы! Пятачок уже получил хороший жизненный старт, усвоил, что где люди, там еда, – и Руфус начал подозревать, что выстрелы по ночам не пугают его, а привлекают. Хряк понял: где стреляют, там можно нажраться от пуза мясом убитого родственника. Ночь за ночью Руфус выходил на охоту – а Пятачок только жирел и наглел.
Почти все это Руфус понял задним числом, в свете того, что случилось дальше. Изводил себя мыслями о том, что надо было выследить именно Пятачка. Пристрелив какого-нибудь хряка, оставить того валяться на земле как наживку, а самому залечь в засаде и ждать. Годы прошли, но он все еще ворочался ночами без сна, думая, что в те далекие дни, когда у него еще была дочь, не раз и не два ловил Пятачка – светлый силуэт среди других таких же – в перекрестье инфракрасного прицела, но не спускал курок. Просто потому, что не знал, как наутро, за завтраком, будет смотреть в глаза Адели.
Недавно он научился одному фокусу: только в голову заползут мерзкие мыслишки о том, что было бы, если бы… – высовывай язык. Открывай рот и высовывай язык так далеко, как только можешь, словно выблевываешь эти мысли, отказываешься впускать их в себя. И это работало. Правда, люди на него косились – хотя Руфус теперь общался с людьми нечасто.
Единственным его утешением – очень скудным, надо сказать, – было то, что во время этого происшествия (сам он тогда был в городе, покупал водоотводные трубы) на участок ворвалось целое стадо диких свиней в две дюжины голов, а то и больше. Главарем банды был Пятачок, но с собой он привел столько подельников, что, даже оставайся Руфус дома с заряженной винтовкой, вполне возможно, он не смог бы спасти Адель.
С Мэриел они разошлись, и она вернулась на юг, к семье. А Руфус посвятил себя истреблению диких свиней. Тем и зарабатывал нынче на жизнь.
Только теперь, в сорок четыре года, он понял, как надо вести бизнес. В армии о доходах и расходах думать не приходилось. На ферме поневоле пришлось: Мэриел в этом деле оказалась безнадежна. Долгие годы он допоздна сидел над бухгалтерской программой, а цифры делались все хуже, и все бо?льшая часть его военной пенсии улетала в трубу, на затыкание дыр. Откровенно говоря, ферма приносила только расходы. Но тревожные финансовые сигналы отступали перед эмоциональной стороной дела: перед той историей, что Руфус и Мэриел рассказывали себе и друг другу (и все больше и больше – Адели) о том, почему и зачем поселились здесь, вдали от больших городов.
Адель погибла, Мэриел ушла, и с ними закончилась история. Все стало просто и понятно. Руфус распродал, что смог, отослал Мэриел половину вырученного. Поехал в Форт-Силл, где у него по старой памяти был доступ к армейской автомастерской, и превратил свой грузовик в «двойняшку»: так называют в этих краях пикапы со сдвоенными задними колесами. Его бабка и пара двоюродных братьев согласились вложиться в дело. С их помощью Руфус купил подержанный жилой трейлер и прицепил позади «двойняшки». Туда сложил все свое оружие, инструменты и пожитки. Напечатал визитки со словами «Услуги по сдерживанию численности диких свиней», такие же надписи нанес на пикап с обеих сторон – и отправился в путь по аукционам скота и сельским ярмаркам.
В первые полгода он не выжил бы без армейской пенсии, но малу-помалу бизнес начал приносить доход. Руфус колесил по бесконечной сети проселочных дорог, капиллярами пронизывающих все районы Техаса – штата, в котором он, уроженец Оклахомы, по-прежнему ощущал себя чужаком. Время от времени останавливался на каком-нибудь ранчо, хозяева которого решали, что дополнительная огневая поддержка им не помешает. Занимался он этим, конечно, не один. Но с более крупными фирмами удавалось конкурировать, поскольку Руфус меньше стоил. Крупным фирмам приходится кормить сотрудников, закупать и ремонтировать оборудование. Кто-то использует вертолеты, кто-то гоняется за свиньями на джипах. Впечатляюще, но дорого. А Руфус работал в одиночку. Никому не платил зарплату и не покупал медицинскую страховку. Действовал самым простым методом: выходил в ночь, устанавливал на треножник винтовку с инфракрасным прицелом, ждал, когда на темном ночном фоне покажутся белые силуэты, – и принимался снимать одного за другим, начиная с самых крупных. Пока свиньи метались в панике, успевал уложить еще нескольких помельче.
