Я, бабушка, Илико и Илларион
– Вашаломидзе, дыми, пожалуйста, в другую сторону!
– Куда!
– Куда хочешь… А членский взнос у тебя уплачен?
– Уплачен.
– Когда же ты уплатил?
– Вчера! Забыл?
– Что-то не помню!
– Знаешь что? Или вырежь себе гланды, или запоминай лучше, не то я за себя не ручаюсь!
Профбюро пересел на заднюю скамейку.
Автобус выехал на Военно-Грузинскую дорогу.
– Взгляните направо! – начал экскурсовод. – Это – река Мтквари![33]
– Не может быть! – воскликнул Шота. – Вы уверены, что это действительно Мтквари?
Нестор громко расхохотался и обернулся к Отару:
– Отар, не пора ли нам закусить? Я что-то проголодался.
Ребята засмеялись.
– А сколько раз ты ешь в течение суток? – спросил кто-то.
– Сколько раз угостишь!
– Взгляните направо! – раздался опять голос экскурсовода. – Вы видите ЗАГЭС. Это наш электрический завод. Отсюда пускают ток.
– Сагол! – обрадовался водитель. – Наконец-то разобрался. А то напишут по одной букве – понимай, как хочешь! Вот ехал я прошлый раз, – вижу, огромными такими буквами выведено «ЗАГС», а рядом – «МАЧИ» или «МАЧА»[34], в общем что-то неприличное… Поди разберись, что это такое…
– Еще правее и выше, – продолжал польщенный экскурсовод, – мы видим монастырь Джвари[35]. Монастырь построен в далеком историческом прошлом, однако он до сих пор еще не разрушился!
– А вы не знаете, когда он разрушится? – спросила Цира.
Экскурсовод почувствовал подвох и промолчал. Спустя минуту он снова начал:
– С этим монастырем связана веселая и красивая легенда… Жил в монастыре монах – забыл, как его звали… Жил он отшельником, вдали от мирских сует… А когда приходилось ему бывать по делам в Мцхета, спускался он по цепи: между монастырем и Мцхета была натянута такая, знаете, железная цепь… Вот однажды спускается монах по цепи и видит: девушка дивной красоты разделась и совершенно голая купается в Мтквари и Арагви…[36]
– Одна – в двух реках? – усомнился водитель.
– Взгляните направо, здесь эти реки сливаются.
– Дальше, дальше!
– Взглянул наш монах украдкой на голую девушку…
– Взглянул-таки, старый хрыч?! – обрадовался водитель.
– Взглянул. А в те времена, заметьте, монахам не разрешалось глядеть на голых девушек…
– Ва! Выходит, монах нарушил правила! – посочувствовал водитель.
– Да. А к чему ведет созерцание голой девушки – об этом известно каждому из вас… Закружилась голова у бедного монаха, и полетел он вниз, в реку. И утонул, – чуть не плача закончил наш гид свою веселую и красивую легенду.
– И все? – спросил водитель. Экскурсовод кивнул головой. – Да-а-а… Вот так нас губят женщины, карты и вино… Еду я недавно по проспекту, вижу – ангел. Без крыльев, но ангел, ей-богу!.. Только она была не совсем голая… «Гражданка, зову, – обернись!» Обернулась… И точно, как у того монаха, помутилось у меня в глазах… Бах! – и наскочил на «Волгу»!.. Ну конечно, инспектор тут как тут! Инспектор – это наш бог. Только Бог, говорят, с неба спускается, а инспектор появляется из-под земли… Ну, что дальше было, это вам неинтересно, – закончил наш водитель свою печальную и поучительную легенду.
– Взгляните направо! – очнулся экскурсовод. – Перед нами – Светицховели…[37] Зодчему, который построил этот собор, по приказу царя отсекли десницу…
– Это почему же? – спросил Нестор.
– Интрига… Кто-то донес на него…
– Никак присвоил стройматериалы? – сказал водитель.
– А почему собор называется Светицховели? – спросила Цира.
– Собор называется Светицховели потому, что… Нет, вы действительно этого не знаете?
– Не знаю!
– На этом месте когда-то стоял столб…
– А откуда взялись животные? – спросил Нестор.
– Дикие животные жили в окрестных лесах! – разъяснил Шота.
– Взгляните направо! – крикнул экскурсовод. – Здесь похоронен наш национальный герой Арсена Марабдели![38]
– Ва! Сагол, Арсена! Его я знаю! – воскликнул водитель и тут же с подъемом продекламировал:
Сел на Лурджу[39] наш Арсена,Гарцевал, скакал проворно.Самоцветы подарил ей,Дорогие украшенья.Все, что взял я у богатых,Роздал тем, кто обездолен![40]К полудню мы подъехали к селению Дзегви. На пароме переправились через реку и стали взбираться по склону Шиомгвимской горы. Шли группами. Я неотступно следовал за Цирой, но она ни разу не взглянула на меня. Я чувствовал – после той ночи Цира избегала меня. Я очень любил Циру и хотел, чтобы мы остались в хороших отношениях, кроме того, я знал, что и Цире не хотелось ссориться со мной. Но мы почему-то боялись быть вместе, боялись друг друга…
– Зурико! – кричит Нестор. – Отстань от девочки, видишь, она не обращает на тебя никакого внимания! Иди сюда, помоги нам!
Я присоединяюсь к ребятам, которые, обливаясь потом, по очереди тащат бочонок с вином. Цира идет впереди всех. Она то и дело нагибается, срывает цветы. Я очень люблю цветы. Я могу весь день смотреть на один цветок и видеть усеянную цветами поляну; могу весь день бродить по полю и не видеть там ничего, кроме одного цветка; могу часами лежать, глядеть в небо и видеть там одни цветы… Я люблю цветы, но не могу смотреть, как их срывают. Мне противны сорванные цветы – они напоминают похоронный венок…
В монастырском саду нас встретил молодой веселый монах. Он сперва окинул довольным взглядом наш бочонок, потом спросил, кто мы. Узнав, что студенты, испуганно развел руками.
– Комсомольцы? – спросил он.
– Все как один! – ответил профбюро.
– Я не могу впустить вас в церковь. Безбожников – в храм божий? Ни в коем случае!
– У меня за два месяца не уплачены членские взносы, – сказал я монаху. – Мне можно?
– Конечно! – улыбнулся он.
– Мы не молиться сюда пришли, а для осмотра исторического памятника! – рассердился наш профбюро.
– А вы кто будете?
– Я председатель профсоюзного бюро!
– Хорошо! Пожалуйте в храм! Только, ради бога, снимите фуражки, вытрите ноги и не вздумайте писать на стенах!
Монах направился к церкви, отпер замок и широко распахнул двери. Перекрестившись и пробормотав: «Слава тебе, Господи», – он вошел в храм. Мы двинулись за ним.
Церковь дохнула на нас одурманивающим запахом ладана и восковых свечей. Бледные полоски света проникали через узкие окошки и скрещивались на полу, рассеивая таинственный полумрак; со стен смотрели на нас святые с изборожденными морщинами лицами, огромными, удивительно умными глазами и скрещенными на груди тонкими руками.
– Как понимать этот рисунок? – спросил Нестор.
– Это воскресение Христа! – ответил монах.
– Попробовал бы он воскреснуть сейчас! – сказал Шота.
– Ну вот, говорил же я, что комсомольцев нельзя пускать в церковь! – захныкал монах.
– Не ной, дружок!
– Какой я тебе дружок?! Зови меня отцом!
– А как же называть своего родного отца?
– Как хочешь…
– А вы случайно не святой?
– На все Божья воля…
– А что изображено на этом рисунке? – поинтересовалась Цира.
– Иуда предает Христа.
– Вот так всегда бывает: родному брату нельзя довериться, за грош продаст! – вздохнул водитель.
– Бога нет, – сказал вдруг профбюро.
– А говорили – Бог на небе?! – усомнилась Цира.
– На небе – аэроплан! – выпалил водитель.
– А вы уверены в том, что Бога нет? – сказал наш экскурсовод и иронически улыбнулся. – Недавно шел я по улице. Вдруг сверху прямо передо мной падает кирпич! Вы понимаете? Всего в каких-нибудь двух-трех сантиметрах от меня! Представляете себе? Сделай я еще шаг, нет, полшага, и… как вы думаете теперь, нет Бога?..
– Был бы Бог, тот кирпич не миновал бы твоей головы! – сказал я и вышел из церкви.
Чем закончился этот сугубо научный спор – я не знаю. Но только все выходящие из храма были почему-то безбожно голодны и требовали есть.
Тут же на зеленой лужайке накрыли стол, каждый выложил свои припасы, и начался пир. Тамаду не стали выбирать – решили, пусть каждый по очереди выскажет свои собственные мысли.
Первое слово было предоставлено водителю.
– Несчастный я человек, – начал он. – Каждый раз, когда другие пьют, едят, поют, я должен сидеть и облизываться, потому что пить нам, шоферам, опасно… Вот, скажем, сейчас напьюсь я и сброшу всех вас в пропасть… Оправдаться, конечно, можно: трос лопнул или тормоз отказал – иди разбирайся. Но разве инспектора обманешь? «А ну, скажет, дыхни! А-а-а, выпил, дружок? Факт, выпил! Так и запишем: водитель, совершивший аварию, находился в нетрезвом состоянии». Вот и все! И заберут вашего Саркиса в самый высокий дом в Тбилиси…
– В какой? Одиннадцатиэтажный? – спросил Отар.
– В тюрьму!
– Ты что, не видел здания выше тюрьмы? – сказал я.
– Нет, тюрьма самая высокая: оттуда Чукотка хорошо видна! – объяснил водитель.
– А-а-а…
– Вот тебе и «а-а-a»! Ну ладно, за ваше здоровье!
Тосты следовали один за другим: за дружбу и любовь, за памятники культуры и достижения науки, за предков, за родителей – всех не перечесть.
Монах сперва отказывался от вина, но после четвертого стакана добровольно взял на себя обязанности виночерпия. Каждый раз, налив нам вино из бочонка, он, точно проголодавшийся теленок, жадно сосал резиновый шланг. Наша трапеза уже близилась к концу, когда слова попросил монах. Икая и пошатываясь, он произнес следующий монолог:
– В этом монастыре иранский шах Аббас… Знаете, почему двадцатикопеечная монета называется «абаз»?.. Шах обезглавил двадцать десятков грузинских монахов!.. А почему?.. Двести монахов – это… это немало!.. А бабушка шаха была грузинкой!.. Да!.. Там в яме сидел один монах… Не ел… не пил… Почему?..
– Послушай-ка, друг! – не вытерпел Шота. – Ты монах или лектор? Что ты к нам пристал со своими «почему»? А черт его знает, почему! Скажи сам – почему?!
– И скажу!.. Все скажу!.. Очень даже просто… Так за кого мы сейчас пьем?.. Выпьем за Бога!.. Почему? Пожелаем ему здоровья, счастья, сто лет жизни и осуществления всех его желаний на сто процентов!.. За этот дом!.. Дай Бог хозяевам веселой жизни… Двенадцать сыновей и двенадцать дочерей… Иисус Христос и двенадцать апостолов… Я – монах… Почему?.. Ик!..
Монах уснул, так и не успев ответить на свое последнее «почему»… Я же знал, что на свете не было женщины, которая согласилась бы выйти за этого прямого потомка питекантропов, и ему оставалось волей-неволей пойти в монахи…
Настал мой черед. Я налил вино и начал:
– Да здравствует солнце!
– Какое там еще солнце? Ночь сейчас! – поправил Шота.
– А я вижу солнце! – упрямо повторил я.
– Молодец! – одобрил Отар.
– Я вижу солнце! И вы должны видеть его, если, конечно, вы не слепые!
– Ну конечно, видим! – согласился Нестор и взглянул на луну.
– Нет, это – луна, а вы должны видеть солнце! – запротестовал я.
– Ты просто пьян! – сказал Нестор.
– Я – Шио Мгвимели![41]
– Ты Зурикела Вашаломидзе! – сказал Нестор.
– А ты – Серапиона!
Нестор не знал, кто такая Серапиона, и поэтому не обиделся.
– Я иду домой! – заявил я и встал.
– Иди, – согласился Отар, – вот так, по тропинке, будет короче!
– Цира, ты пойдешь со мной? – спросил я.
– Почему она должна идти с тобой? – привстал Отар.
– Тебя не спрашивают! – огрызнулся я.
– Цира, неужели ты пойдешь с этим дураком? – спросил Отар Циру.
– Я останусь здесь! – сказала Цира.
– Со мной? – спросил Отар.
– Нет, со всеми!
– А что, Отар – это все? – съязвил я.
– Почему – Отар? Вот и Нестор здесь…
– Нестор спит!
– Значит, она остается со мной! – сказал Отар.
– Ты сейчас заснешь! – сказал я.
– И не подумаю! – ответил Отар и громко зевнул.
– Нет, заснешь!
– Цира, мне заснуть?
– Если хочешь спать – засни!
Отар прилег на траву и сразу уснул.
– Засни и ты, Зурико… Голову положи вот сюда, мне на колени…
– Цира, я хочу вина!
– Пей, – она подала мне стакан.
– Цира, ты красивая девочка!
– Знаю…
– А я обезьяна!
– Знаю…
– Почему же ты меня любишь?
– Не знаю…
– Да здравствует незнание! Да здравствуют двойки! Да здравствуют Илико, Илларион и моя бабушка!
– Надоел ты со своим Илларионом! – проворчал проснувшийся Отар.
– Цира, пойдем со мной, – сказал я.
– Куда?
– Никуда… Пойдем?
– Боюсь!
– Не бойся!
Цира медленно последовала за мной.
– Зурико!
– Что, Цира?
– Зурико, почему ты молчишь? Мне стыдно, очень стыдно… Ведь ты любишь меня? Почему же ты не хочешь мне сказать?..
– Цира, ты чудесная девушка!
– Это ты уже сказал!
– Цира, ты не любишь меня… Я сейчас пьян, а когда я пьян, я всегда говорю правду… Ты… Я… Ты красивая девушка… Я не хочу, чтобы ты любила меня… Ты знаешь, я недостоин твоей любви…
– Замолчи, Зурико!
– Я подлец!.. Но я же думал, что ты можешь полюбить меня… Ты не знаешь, какой я плохой… А ты хорошая… У меня…
– Не надо, Зурико! Молчи!..
– Нет, ты должна узнать… У меня есть… любимая… Там, в деревне… Я люблю ее больше всех на свете… Она мне дороже собственной жизни… Ты лучше ее, в тысячу раз лучше… Но я люблю ее. Она – мое солнце, мое светило… Ее зовут Мери… И ты должна знать об этом…
Я задыхался от волнения. Горький комок подступил к горлу, мешал говорить. Не в силах вымолвить больше ни слова, я опустил голову и замолчал.
Цира стояла не двигаясь, словно каменное изваяние. В ее широко раскрытых синих глазах не было ни слез, ни упрека – одно лишь изумление. Вдруг она, стряхнув оцепенение, подошла ко мне и со всей силой ударила меня по лицу. Я не двинулся с места. Тогда она закрыла лицо руками, уткнулась головой мне в грудь и громко зарыдала.
Я обнял Циру, привел на полянку, усадил рядом со спящим Отаром, молча поцеловал ей руки и так же молча удалился.
Я подошел к старой колокольне, по лесенке поднялся на верхнюю площадку, глубоко вдохнул свежий ночной воздух и крикнул во всю силу легких:
– Эге-ге-ге-э-э-эй!..
«Э-эй!» – откликнулась эхом гора.
Я провел рукой по колоколу. Толстым мшистым покровом на нем лежала пыль. Я ударил кулаком по его чугунным бокам. Раздался глухой, протяжный звук. В глазах у меня вдруг потемнело, все вокруг завертелось, закружилось… Чтобы не упасть, я ухватился за веревку.
«Нау-у-у!» – застонал колокол.
Я снова дернул веревку, потом еще и еще раз.
«Hay!.. Нау!.. Нау-у-y!» – пел колокол.
Звуки сперва срывались отдельными серебристыми каплями, потом слились, поплыли непрерывными волнами, заполняя собою монастырский двор, ночь, весь подлунный мир…
Я стоял на колокольне, внимал песне колокола, видел солнце и чувствовал, что теряю сознание…
Дрова
Я и Илларион сидим в тени дерева и мирно беседуем. Илларион любит поговорить на научные, политические и литературные темы. О любом явлении жизни у него свое особое представление, голова его полна всевозможных собственных теорий. Он не признает никаких авторитетов, кроме меня. Впрочем, и на меня он нередко смотрит с явным подозрением.
– Где ты это вычитал? – иронически спрашивает он.
Я называю источник.
– М-да-а-а… Ну, знаешь, книги ведь тоже пишутся людьми. Так что ты не очень-то доверяй им…
В шарообразность Земли Иллариону все же пришлось поверить, потому что на эту тему я прочитал ему почти двухчасовую лекцию. Верит он и в то, что, просверлив насквозь Землю, можно очутиться в Америке. Но почему же в таком случае люди не сверлят Землю – этого Илларион никак не может понять.
На сей раз в нашей беседе принимает участие бабушка. Вместе со своей пряжей она примостилась тут же, на пеньке.
– Хорошо, сынок, вот ты говоришь, что сперва на свете появились животные, а потом человек. А кто же тогда доил коров и коз?
– Никто! Часть молока высасывали телята, а остальное проливалось…
– Слышишь, Илларион? Молоко проливалось!
– Это еще ничего, Ольга! Ты спроси-ка у него, как труд превратил обезьяну в человека!
– А ну, расскажи, сынок!
– А что тут рассказывать? Взгляни на Иллариона и Илико – сама убедишься!
– Эй ты, сопляк! Если зеркала нет, хоть в колодец посмотри на свою рожу! – обижается Илларион. – Ты лучше расскажи своей бабушке, какой ты набрался премудрости!
– Так вы все равно ничего не поймете!
– Стыдишься? – ухмыляется Илларион.
– Ну так расскажи ты, Илларион! – просит бабушка.
– А что рассказывать-то! Наплел какую-то чушь! Послушать его, так получается, что обезьяна проголодалась и начала обрабатывать землю…
– Смотри ты!.. Дальше?
– Не могла же она лежа копать? Ну и стала на ноги.
– Правда, сынок?
– Брешет он!
– Ага, отказываешься от своих слов?!
– Разве я тебе так объяснял?
– Хорошо, если б так! А то я половины не понял.
Я махнул рукой. Илларион продолжал:
– Так вот, начала обезьяна копать землю…
– А где она взяла заступ?
– Вот про это я забыл спросить!.. Эй ты, дурень, откуда у твоей обезьяны взялся заступ?
– Как откуда? Пошла она в сельмаг к Оцойе и говорит: «Эй, браток! Дай-ка мне вон тот восемнадцатирублевый заступ!» – ответил я.
– А что, тогда Оцойя тоже был обезьяной? – спросил Илларион.
– Оцойя, положим, и сейчас обезьяна! – вставила бабушка. – С килограмма гвоздей украл добрых двести граммов да еще сдачу недодал!
– Привет соседям!
Мы оглянулись. У калитки стоял улыбающийся Илико. Илларион испытующе посмотрел на него и спросил:
– Илико Чигогидзе, признайся честно: как враг или как друг ты к нам пожаловал?
– Ты по крайней мере можешь быть спокоен. Я об тебя даже руки марать не стану! – ответил Илико. – Пришел к соседям за советом!
– Ну тогда милости просим!
Илико подошел к нам, еще раз вежливо поздоровался и присел на бревно. Потом достал из кармана кисет, отсыпал себе табаку, а кисет спрятал обратно. Из другого кармана он достал другой кисет и протянул нам:
– Закурите?
Илларион взял кисет, открыл, понюхал табак и вернул обратно.
– Это, Илико, дорогой, принимай по порошку три раза в день. Таким, как ты, помогает!
– Опять наперченный? – спросил я.
– Нет, трава! – ответил Илларион. – Ну, не скажешь, зачем притащился?
Илико даже не посмотрел на Иллариона, повернулся к бабушке и начал:
– Что с ним говорить, дорогая Ольга. Видишь, ядом брызжет. У тебя, правда, тоже сладкий сироп не бьет фонтаном, но ты – женщина мудрая, посоветуй мне, как быть, что делать? Уйти совсем из села или убить человека и сесть в тюрьму?
– Боже мой, какие страсти!.. Что с тобой случилось?
– Сейчас узнаешь… Как ты думаешь, легко ли было мне сплавлять дрова по Губазоули? Вот и Зурикела мне помогал тогда…
– Ну и что же?
– А то, что кто-то ворует мои дрова! Понимаешь? Какой-то бессовестный жулик тащит дрова! И никак мне не удается поймать его! Какую ночь не сплю!
– Господи! И из-за этого ты хочешь убить человека?
– Горло перегрызу собственными зубами! Лишь бы схватить мерзавца!
– Что я тебе посоветую, Илико? Не пойманный – не вор.
– Но я-то обворован?
– Конечно!
– Ну хорошо!..
Илико решительно встал и направился к калитке.
– А ты сложил бы дрова у себя в комнате, – крикнул Илларион, – или спал бы прямо на поленнице!
– Спасибо за добрый совет, Илларион! Если б не ты, что бы я делал, несчастный! – откликнулся Илико и ушел.
В тот же вечер Илико пришел к нам домой и притащил с собой огромного петуха с великолепными шпорами и ярко-красным гребешком.
– Что это такое, Илико? – удивилась бабушка.
– Неужели по нему не видно, что это петух?
– А что с ним такое?
– Ничего. Все болезни он еще в детстве перенес. Хороший драчун и прекрасный петух. Лаять только не умеет, а так лучше всякой собаки – никого во двор не пропустит. Хочу подарить твоему Зурико.
– Только этого не хватало моим бедным курам! – всплеснула руками бабушка.
Но Илико уже не слушал. Он отвел меня в сторону и таинственно зашептал:
– Зурикела, дорогой мой, золотой, спаситель мой!..
– В чем дело, Илико?
– Ты привез из города капсюли?
– Ну, привез…
– Сколько?
– Штук тридцать…
– Уступи их мне – и я твой раб!
– Ты, часом, не в разбойники собрался?
– Не спрашивай!.. Ты только уступи мне эти капсюли, а взамен проси что хочешь!
– Скажи мне, в чем дело, и капсюли – твои!
– Не выдашь?
– Илико!
– Не погубишь меня?
– Тебя?!
– Честное слово?
– Стыдись, Илико!!!
– Ну хорошо, идем ко мне!..
…До самого утра я и Илико сидели у поленницы, потягивали вино и закладывали в дрова динамит и капсюли. Отверстия мы аккуратно замазывали глиной.
У Илико было прекрасное настроение.
– Попался, голубчик? Куда ты теперь денешься? Я-то знаю, кто крадет мои дрова, но, говорят, не пойманный – не вор. Вот теперь я его и поймал! Зурикела, я – гений!
– Илико, смотри, как бы не убило кого!
– Не бойся, убить не убьет, но жару задаст – будь здоров!
– Ну смотри, как знаешь…
– Зурикела Вашаломидзе! Если хоть одна живая душа узнает про капсюли, я зарежусь собственным ножом, и грех падет на твою голову! Запомни это!
Я торжественно поклялся держать язык за зубами…
…Спустя неделю мы с Илларионом сидели у него во дворе и гнали водку. Весело клокотал огромный медный котел, по трубке с журчанием сбегала струйка горячей ароматной водки.
Илларион любит крепкую водку. Время от времени он подносит к огню обмакнутый в водку палец. Если палец вспыхнет голубоватым пламенем – значит хороша водка. Если пламени нет – значит нужно новое «сырье».
Время бежит незаметно. Мы по очереди подставляем под струйку пузатые винные стаканчики, потом охлаждаем горячий напиток в холодной воде и долго с удовольствием смакуем огненную влагу. Здесь, у котла, водку нужно пить медленно, медленно, закрыть глаза и потягивать из стаканчика, пока не покачнутся чуть-чуть деревья и ты не начнешь петь как угодно, говорить что угодно и смеяться над чем угодно.
Я сижу у трубки, Илларион – у котла. Мы пробуем водку. Деревья слегка покачиваются, и мы смеемся над чем угодно, поем и снова смеемся.
– Мир и изобилие дому сему!
– Мир вошедшему! Ну-ка, Илико, испробуй!
Илларион подает гостю стаканчик. Илико медленно, с видом знатока тянет водку, чмокает губами, жмурится, потом не спеша ставит стакан и говорит удовлетворенно:
– Огонь! Медведя свалит!
Илларион самодовольно улыбается.
Илико отводит меня в сторону и торопливо шепчет:
– Взяли!
– Кого взяли?
– Дрова взяли, дурак! Сегодня жди взрыва!..
– Не может быть!
– Точно!.. Ну я пошел, а ты держи ухо востро!..
Илико ушел, хихикая и весело потирая руки. Илларион насупился:
– Что нужно кривому? Не мог при мне сказать?
– Зачем говорить, скоро сам узнаешь!
– А все же?
– Этой ночью нахохочемся вволю.
– Ну выкладывай, в чем дело!
– Я могу сказать, но… Потерпи немного, так будет интереснее!
– Продался кривому? Тьфу на вас обоих!
Илларион надулся и пошел за дровами. Я снова наполнил стакан водкой.
– Вот присосался как теленок! – крикнул Илларион. – Послал бог пьяницу на мою голову! Пересядь туда!
Мы меняемся местами. Горят, потрескивают дрова. Взлетают снопы искр. Вот пламя перекинулось на подброшенное только что полено, лизнуло его огненным языком. Полено затрещало, вспыхнуло, отлетел комочек прилипшей глины, и…
– Ложись, Илларион! – завопил я.
– Что такое?
– Ложись!!!
Илларион бросился на землю. Раздался взрыв, второй, третий… Котел подскочил и опрокинулся в костер. Я хотел что-то крикнуть, но рот мой был плотно забит золой. Залпы следовали один за другим. Высоко в небо взлетали горящие уголья, фонтаны искр…
Канонада длилась несколько минут. Когда все смолкло, я осторожно приподнял голову и огляделся. Илларион лежал, зарывшись головой в землю, и не двигался. Я вскочил, подбежал к нему и перевернул на спину. Он чуть приоткрыл глаза, провел рукой по измазанному землей и золой лицу и еле слышно простонал:
– Что произошло, Зурикела?
– Чтоб ты околел, Илларион Шеварднадзе! Какого черта ты воровал дрова у кривого? Не мог сказать мне?
– Что? Дрова? Какие дрова?
– Обыкновенные! Те, что лежали во дворе у Илико! Сказал бы мне, черт носатый!.. Ведь я всю ночь собственными руками начинял их капсюлями!
– Зурикела Вашаломидзе! Постарался, напоил моей кровью Илико Чигогидзе! А теперь, пока цел, убирайся отсюда, не то что-то страшное сделаю – камни взвоют!
– Эй, хозяин! – спас меня чей-то окрик.
– Кто там?! – взревел Илларион.
– Это я, Илико. Пришел к тебе за советом. Кто-то дрова у меня ворует, так не поможешь ли изловить вора?
– Убью! – заорал Илларион, бросаясь к воротам.
…Илико явился утром. Лисой прокрался он во двор Иллариона, осмотрел место вчерашней катастрофы, сочувственно покачал головой, потом уселся под деревом и с ангельской улыбкой принялся извлекать капсюли из уцелевших поленьев…