Скорость тьмы

– Подловил! У меня рука болит…

– Извини, – говорю я.

Он будто бы разминает плечо, а потом неожиданно бросается вперед. Дон и раньше так делал, я быстро отскакиваю, и он меня не достает. Я колю Дона еще три раза, он тяжело вздыхает и говорит, что устал. Я не возражаю, я с удовольствием поговорю с Марджори. Макс с Томом заняли наше с Доном место. Люсия отдыхает. Синди фехтует с Сюзан.

Марджори сидит рядом с Люсией, Люсия показывает ей фотографии. Фотография – одно из увлечений Люсии. Я снимаю маску и смотрю на них. У Марджори лицо шире, чем у Люсии. Дон вклинивается между мной и Марджори и что-то спрашивает.

– Ты нас перебил, – говорит Люсия.

– Извиняюсь, – отвечает Дон, но не отходит, загораживая мне обзор.

– Ты влез в середину, – продолжает Люсия. – Отойди, пожалуйста, не мешай другим.

Она бросает взгляд на меня. Я все делаю правильно, иначе она сказала бы. Из всех нормальных людей, которых я знаю, Люсия лучше всех умеет четко сказать, чего хочет.

Дон оглядывается, фыркнув, отходит.

– Я не заметил Лу, – говорит он.

– Зря, – говорит Люсия и вновь обращается к Марджори: – Здесь мы останавливались в четвертую ночь. Я фотографировала из номера, как тебе вид?

– Чудесно!

Мне не видно фотографию, на которую смотрит Марджори, но видно ее счастливое лицо. Я смотрю на Марджори, не слушая, как Люсия рассказывает об остальных снимках. Дон время от времени вставляет комментарий. Они досматривают фотографии, Люсия убирает камеру в чехол и кладет под стул.

– Ну что, Дон, – говорит она, – посмотрим, как ты сразишься со мной!

Она вновь надевает перчатки и маску, берет шпагу. Дон, пожав плечами, следует за ней на свободное место.

– Садись! – говорит Марджори.

Я сажусь на стул, где только что сидела Люсия, он еще теплый.

– Как сегодня день прошел? – спрашивает Марджори.

– Я почти попал в аварию, – говорю я.

Она не задает вопросов, просто слушает. Мне неловко рассказывать подробности, теперь кажется, что все же нельзя было просто так уехать, но я боялся опоздать на работу и встречаться с полицейскими.

– Страшно, наверное! – говорит она.

Голос теплый, успокаивающий. Но не как у врачей – просто его приятно слышать.

Я хочу рассказать о мистере Крэншоу, но к нам подходит Том и спрашивает, не хочу ли я с ним пофехтовать. Я люблю фехтовать с Томом. Он почти моего роста и, хоть и старше меня, в очень хорошей форме. Он лучший из нас.

– Я видел твой поединок с Доном, – говорит Том. – Ты хорошо справляешься с его уловками. Но он не растет, считай, забросил тренировки, так что старайся драться с противниками посильней – со мной, Люсией, Синди или Максом. Хотя бы с двумя за вечер, ладно?

«Хотя бы» означает «не меньше чем с двумя».

– Хорошо, – говорю я.

У нас по два длинных клинка: шпага и рапира. Поначалу, когда я дрался с двумя клинками, они бились друг о друга. Потом я попытался держать их параллельно. Таким образом они не перекрещивались, но Том легко отводил их в сторону. Сейчас я научился держать клинки под разным углом и на разном уровне.

Мы кружим сначала в одном направлении, потом в другом. Я стараюсь помнить все, чему учил Том: как ставить ноги, как держать клинки, как отражать разные удары. Он делает выпад, я поднимаю оружие в левой руке, чтобы парировать удар, одновременно нападаю сам, Том защищается. Совсем как танец. Шаг-шаг-выпад-блок-шаг. Том говорит, что нужно менять тактику, быть непредсказуемым, но последний раз, когда я наблюдал за ним со стороны, я заметил, что перемены в его тактике тоже цикличны. Если продержусь достаточно долго, он вернется к началу.

Я вдруг слышу величественную музыку – танец из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Музыка звучит в голове, и я двигаюсь в ее ритме, замедляя движения. Том замедляется вслед за мной. Теперь мне ясна закономерность – последовательность длинная, но ходы Тома не спонтанны. Я иду по его цепочке под свою музыку, следую за ним, парирую удары, ищу слабые места в защите. В какой-то момент я знаю, что он будет делать дальше, моя рука сама собой замахивается, и я колю в голову сбоку. Касание отдается в кисти и руке.

– Попал! – говорит Том. Музыка прекращается. – Ничего себе! – восклицает Том, тряся головой.

– Я слишком сильно ударил, извини! – говорю я.

– Нет-нет, нормально. Хороший, чистый удар, ловко обошел защиту! Я даже близко не смог бы отразить твою атаку!

Том широко улыбается под маской.

– Я же говорил – ты растешь! Давай еще разок!

Я не хочу делать людям больно. Меня долго не могли заставить дотронуться до человека достаточно сильно, чтобы тот почувствовал. Мне до сих пор это не нравится. Не нравится разгадывать чужую схему и вносить изменения, становясь ее частью.

Том торжествующе поднимает оба клинка, они вспыхивают на солнце. Я ослеплен яркостью и скоростью света.

Отблеск гаснет. Какова все же скорость тьмы? Тень не быстрее предмета, который ее отбрасывает. Ведь так? На этот раз я не слышу музыки, я вижу повторяющийся узор света и тени – он движется, кружится, световые дуги и спирали на темном фоне.

Я танцую на кромке света и за его пределами и вдруг ощущаю давление и вибрацию в руке. Одновременно с этим чувствую сильный толчок в грудь – Том уколол меня острием.

– Туше! – говорю я тоже, и мы оба отступаем, признавая обоюдное поражение.

– Ай-ай-ай!

Отвожу взгляд от Тома и вижу, как Дон согнулся, схватившись за спину. Он ковыляет к стульям, однако Люсия, опередив его, вновь садится рядом с Марджори. Почему я все это замечаю? Почему мне важно? Дон останавливается, все еще согнувшись. Свободных стульев больше нет, потому что подошли другие фехтовальщики. Дон опускается на каменные плиты, кряхтя и постанывая.

– Надо завязывать! Я слишком стар, – говорит он.

– Ты не стар, – возражает Люсия, – ты просто лентяй.

Не понимаю, почему Люсия так неприветлива с Доном. Они ведь друзья; друзей нельзя обзывать, только если в шутку. Дон не любит разминаться и много жалуется, но ведь он все равно остается другом.

– Эй, Лу! – говорит Том. – Ты убил меня, потом мы убили друг друга, теперь я хочу отыграться!

Пусть слова и сердитые, но голос добрый, и Том улыбается. Я вновь вскидываю клинки.

На этот раз Том делает то, чего никогда не делал раньше, – резко атакует. Я не успеваю вспомнить, как он учил реагировать на резкие атаки, отступаю, и поворачиваюсь вокруг своей оси, отталкивая его клинок своим, и стараюсь уколоть его в голову рапирой. Однако он двигается слишком быстро, я промахиваюсь, он в свою очередь взмахивает рапирой над головой и бьет меня по макушке.

– Попался! – говорит он.

– Это ты как сделал? – спрашиваю я и быстро поправляю себя: – Как ты это сделал?

– Коронный прием для турниров! – отвечает Том, сдвигая на затылок маску. – Один противник проделал его со мной двенадцать лет назад, я пошел домой и тренировался, пока не освоил его на болванке… Вообще-то, он для соревнований, но ты вполне готов. Есть один секрет…

Том улыбается, по его лицу стекает пот.

– Эй! – кричит Дон с другого конца двора. – Я не рассмотрел! Повтори-ка!

– В чем секрет? – спрашиваю я.

– Ты должен сам понять. Можешь пользоваться моей болванкой, но я тебе больше ничего не покажу. Скажу лишь, что, если ошибешься, а противник не потеряет голову, ты труп! Ты видел, как легко отразить удар левого клинка!

– Том, ты мне этого не показывал – повтори! – настаивает Дон.

– Ты не готов, – отвечает Том. – Еще не заслужил.

Тон у него сердитый, совсем как у Люсии. Чем Дон их рассердил? Не размялся сегодня и быстро устает – разве это повод? Сейчас нельзя спрашивать, спрошу позже.

Снимаю маску и подхожу к Марджори, встаю рядом. Сверху видно, как блестят на солнце ее черные волосы. Если двигаться вперед-назад, свет пробегает по волосам туда-сюда, как по лезвию клинка Тома. Интересно, каковы на ощупь ее волосы.

– Садись на мое место! – говорит Люсия, поднимаясь. – Я еще пофехтую!

Я сажусь, всем телом ощущая, что Марджори сидит рядом.

– Будешь сегодня фехтовать? – спрашиваю я.

– Нет, мне нужно уйти пораньше. Прилетает моя подруга Карен, и я обещала встретить ее в аэропорту. Я заехала просто повидать… вас всех.

Я хочу сказать, что рад, что она заехала, но слова застревают во рту. Я чувствую себя неуклюжим.

– Откуда прилетает Карен? – наконец спрашиваю я.

– Из Чикаго. Она навещала родителей. – Марджори вытягивает ноги. – Она собиралась оставить машину в аэропорту, но проколола шину по дороге. Поэтому мне нужно ее встретить.

Она поворачивается ко мне, я смотрю на нее, и мне жарко от ее взгляда.

– А ты надолго сегодня?

– Не очень, – говорю я.

Если Марджори уезжает, а Дон остается, я поеду домой.

– Хочешь прокатиться со мной в аэропорт? Потом привезу тебя сюда – к твоей машине. Правда, ты вернешься позже, чем обычно: самолет приземлится не раньше десяти пятнадцати.

Прокатиться с Марджори? Я настолько удивлен и счастлив, что долго не могу пошевелиться.

– Да, – говорю я. – Да.

Лицо горит.

По пути в аэропорт смотрю в окно. Я легкий, кажется, вот-вот воспарю.

– От счастья становишься легче, – говорю я.

Ощущаю на себе взгляд Марджори.

– Легким, как перышко! – говорит она. – Верно?

– Пожалуй, не как перышко… Скорее как воздушный шар, – говорю я.

– Мне знакомо это чувство, – отвечает Марджори.

Она не говорит, что чувствует это сейчас. Я не знаю, что она чувствует. Нормальный человек догадался бы, но я не могу определить. Чем больше я ее узнаю, тем большего не понимаю. И также не понимаю, почему Том с Люсией неприветливы с Доном.

– Том с Люсией, кажется, сердятся на Дона, – говорю я.

Она бросает на меня косой взгляд. Наверное, я должен понять его значение, но я не понимаю. Хочется отвести глаза, внутри все сжимается.

– Дон иногда настоящий козел! – говорит она.

Дон не козел, он человек. Нормальные люди иногда меняют значения слов, не договариваясь предварительно, и понимают друг друга. Мне давно объяснили, что «козел» на жаргоне означает плохой человек. Но мне не объяснили почему, и мне до сих пор непонятно. Если кто-то плохой и ты хочешь сказать ему об этом, почему не сказать прямо? Зачем говорить «козел», «свинья» или что-то в этом роде? Хуже того – они добавляют «настоящий». Настоящий козел – это животное.

Хорошо бы объяснить Марджори, что неправильно так называть Дона, но мне больше хочется узнать, из-за чего Том с Люсией на него сердятся.

– Это потому, что он не разминается?

– Нет! – У Марджори тоже немного сердитый голос, у меня перехватывает дыхание. Что я сделал не так?..

– У него дурацкие шутки, Лу. Он шутит над людьми. Несмешные…

Несмешные люди или несмешные шутки? Я знаю: иногда шутишь, а никому не смешно, у меня такое бывало. До сих пор не понимаю, почему некоторые шутки смешные, а мои – нет, но это правда. Мы минуем еще один квартал.

– Он шутил над тобой, – тихо произносит Марджори. – Нам это не понравилось.

Не знаю, что сказать. Дон над всеми шутит, даже над Марджори. Мне это не нравится, но я ничего не предпринимаю. Надо было? Марджори вновь искоса смотрит на меня. Кажется, ждет ответа. Я ничего не могу придумать. Наконец говорю:

– Мои родители говорили, люди не становятся лучше оттого, что на них сердятся.

Марджори издает странный звук. Я не знаю, что он означает.

– Ты все-таки философ, Лу!

– Нет, – отвечаю я. – Я недостаточно умный, чтобы быть философом.

Марджори вновь издает непонятный звук. Я смотрю в окно: почти приехали. Ночью взлетные полосы и пути руления подсвечиваются разноцветными лампочками. Желтый, синий, зеленый, красный. Жалко, нет сиреневых. Марджори паркуется на кратковременной стоянке, мы переходим дорогу для автобусов и идем к терминалу.

Когда путешествую один, люблю смотреть, как открываются и закрываются автоматические двери. Сейчас я иду рядом с Марджори и делаю вид, что двери меня не интересуют. Она останавливается у электронного табло вылетов и прилетов. Я уже нашел нужный рейс: самый популярный авиаперевозчик из Чикаго, прибытие в 10:15, вовремя, выход семнадцать. Марджори еще не нашла. Нормальным людям нужно больше времени.

На пункте досмотра перед секцией «Прибытие» у меня вновь сжимается желудок. Я знаю, что нужно делать, родители меня научили, и я уже проходил досмотр. Достать из карманов все металлические предметы и сложить в маленький ящик. Подождать своей очереди. Пройти через ворота. Когда ничего не спрашивают, это несложно. Но когда спрашивают, я не всегда слышу: слишком шумно, звуки отражаются от твердых поверхностей. Я весь сжимаюсь.

Марджори проходит первой: сумочка на ленте, ключи в ящике. Проходит сквозь ворота, ее ни о чем не спрашивают. Кладу часы, кошелек и мелочь в маленький ящик и прохожу через ворота. Ни жужжания, ни писка. Мужчина в форме пристально смотрит на меня, пока я забираю ключи, кошелек и мелочь и складываю обратно в карман. Я оборачиваюсь к Марджори, которая ждет неподалеку. И тогда он говорит:

– Покажите ваш билет, пожалуйста. И удостоверение личности.

Я холодею. Он ни у кого больше не попросил документы: ни у парня с длинными волосами, заплетенными в косички, который протиснулся мимо меня, чтобы забрать чемодан с ленты, ни у Марджори, а я ведь ничего плохого не делал. Необязательно иметь билет, чтобы пройти досмотр перед зоной прилетов; надо просто знать номер рейса, который встречаешь. У встречающих обычно нет билетов, потому что они никуда не летят. Билет нужен в зоне досмотра вылета.

– У меня нет билета, – говорю я.

Марджори неподалеку переминается с ноги на ногу, однако не подходит. Вряд ли ей оттуда слышно, что он говорит, я тоже не хочу кричать в общественном месте.

– Удостоверение? – говорит он.

Смотрит неотрывно и слегка краснеет. Я открываю кошелек, показываю удостоверение. Он смотрит на него, потом опять на меня.

– Если у вас нет билета, что вы тут делаете? – спрашивает он.

Сердце бьется очень быстро, по спине стекает пот.

– Я… я… я…

– Ну говорите! – хмурится он. – Или вы заикаетесь?

Я киваю. Пока не могу говорить, мне нужно время. Достаю из кармана рубашки записку. Протягиваю ему, он читает.

– Аутизм, значит?.. Но вы же разговаривали! Отвечали мне секунду назад. Кого вы встречаете?

Марджори приближается к нему со спины.

– Все в порядке, Лу?

– Отойдите, девушка! – говорит человек. На Марджори он не смотрит.

– Это мой друг, – говорит Марджори. – Мы встречаем подругу, рейс три – восемьдесят два, выход семнадцать. Я не слышала никаких сигналов, когда он прошел через металлоискатель.

Голос у нее сердитый.

Человек слегка поворачивает голову, чтобы взглянуть на нее. Немного успокаивается.

– Так он с вами?

– Да. Что-то не так?

– Нет, мэм. Просто он выглядел подозрительным. Это… – он все еще смотрит на мою записку, – все объясняет, наверное… Ну раз он с вами…

– Он не «со мной»! Лу – мой друг! – говорит Марджори тем же тоном, каким называла Дона настоящим козлом.

Брови человека в форме поднимаются, затем опускаются. Он протягивает мне записку и отворачивается. Я иду рядом с Марджори, она шагает широко, будто хочет размять ноги. Мы ничего не говорим, пока не приходим в огороженную зону ожидания для выходов с пятнадцатого по тридцатый. По другую сторону стеклянной стены люди с билетами сидят рядами на стороне вылетов; каркасы стульев блестящие металлические, а сиденья – темно-синие. На нашей стороне стульев нет, встречающим не полагается приходить более чем за десять минут до обозначенного времени прибытия рейса.

Раньше было по-другому. Я, конечно, этого не помню, потому что родился на рубеже веков, но родители рассказывали, что в их время встречающие подходили прямо к выходам. После несчастий две тысячи первого года к выходам пускают только улетающих пассажиров. Это было очень неудобно для тех, кому нужна помощь, и многие просили выдать специальный пропуск, и правительство придумало сделать зону для встречающих с отдельным досмотром. Когда я впервые полетел на самолете с родителями, мне было девять лет, и во всех крупных аэропортах были отдельные зоны для улетающих и встречающих.

Я смотрю в большие окна. Повсюду огни. Красные и зеленые на краях крыльев самолетов. Квадратные тусклые лампочки вдоль окон обозначают оконный проем. Фары маленьких машин для перевозки тележек с багажом. Горящие огни и мигающие огни.

– Ты уже можешь говорить? – спрашивает Марджори, пока я смотрю на огни.

– Да.

Я ощущаю ее тепло, она стоит совсем рядом. На мгновение закрываю глаза.

– Я просто иногда не знаю, что сказать…

Показываю на самолет, подъезжающий к выходу:

– Это тот, который мы ждем?

– Думаю, да. – Марджори встает прямо передо мной. – Все нормально?

– Да, просто… так иногда бывает…

Мне неловко, что это случилось сегодня, когда я впервые остался с Марджори наедине. В старшей школе я иногда хотел заговорить с девочками, которые не хотели со мной разговаривать. Марджори тоже сейчас уйдет. Можно доехать до Тома на такси, но у меня с собой недостаточно денег…

– Хорошо, что ты в порядке! – говорит Марджори, а потом открываются двери и начинают заходить люди из самолета.

Она высматривает Карен, а я смотрю на нее. Карен оказывается женщиной в возрасте, с седыми волосами. Вскоре мы уже выходим из аэропорта и везем Карен домой. Я тихо сижу на заднем сиденье и слушаю, как Марджори с Карен разговаривают. Их голоса журчат, словно быстрая горная река. Я не могу уследить за беседой. Слишком быстро, и мне незнакомы места и люди, о которых они говорят. Впрочем, я не возражаю: я могу смотреть на Марджори, и мне не приходится поддерживать разговор.

Когда приезжаем к дому Тома и Люсии, где я оставил машину, Дона уже нет, а последние фехтовальщики складывают снаряжение в машину. Я помню, что не убрал клинки и маску, поэтому иду во двор, но Том говорит, что уже их занес; не хотел оставлять на ночь.

Прощаюсь с Томом, Люсией и Марджори и еду домой в быстро наступающей темноте.