Источник сил начинает бить из недр человечества. Люди группируются и действуют под влиянием этих сил так, что поступки кажутся опережающими самые стремления; события обгоняют друг друга; в этот час сердца закаляются, как сталь мечей в горниле.
Проносятся циклоны; небо и земля сливаются в сплошную ночь; как человеческие груди, волны хрипят и яростно хватают скалы белопенными своими когтями; кажется тогда, что живешь в глубине веков во власти разнузданных стихий.
Но нет, – в революционную пору все стремится к грядущему, все идет вперед…
Над миром пролетала свобода, и за границей раздавались громкие призывы к борьбе за обездоленных, и были эти голоса уже интернациональными.
При Бонапарте паутина полицейских заговоров начинает обнажать свои хитросплетения: удушение Римской республики, отвратительная подоплека китайской и мексиканской экспедиций, воспоминание о жертвах государственного переворота – все это следовало как тень за тем, кого Виктор Гюго назвал Наполеоном Малым. Он купался уже в крови по брюхо своей лошади.
Болотные испарения нищеты поднимались отовсюду, и не милостыне «Общества имени наследного принца» под силу было осушить это болото. Однако Париж платил крупные налоги в пользу этого общества и еще задолжал ему миллиона два.
Страх, окружавший веселье Елисейского дворца, традиции Первой империи, пресловутые семь миллионов голосов (вырванных путем застращивания и подкупа) – все это окружало как будто неприступной стеной Наполеона III.
А он, косоглазый, надеялся и дальше так царствовать, хотя стена давала уже трещины, пока через Седанскую брешь не хлынула наконец революция. Поистине, никто из нас не мог себе и представить, что могло бы сравниться с преступлениями империи!
По выражению Рошфора[3 - Рошфор Анри – радикальный публицист и политический деятель, непримиримый враг империи; принимал видное участие в революционном движении конца 1860-х годов. После революции 4 сентября был некоторое время членом Правительства национальной обороны. Во время Коммуны издавал газету Mot d’Ordre и резко выступал против Тьера и версальского правительства. После подавления Коммуны был арестован и сослан в Новую Каледонию, откуда бежал в 1874 году. В 1895 году был амнистирован и вернулся во Францию. К концу жизни стал ярым националистом и врагом социалистов и республиканцев, выступив против пересмотра дела Дрейфуса, инспирированного реакционной кликой юдофобского офицерства.], то время и наше походят друг на друга как две капли крови. В то кошмарное время, как и сегодня, поэты воспевали эпопею будущей жизни и смерти: одни – в пламенных строфах, другие – с горькой усмешкой.
Как наши тогдашние песни были бы своевременны и теперь!..
Бросая властям в лицо обвинения в гнусности, в словах не стеснялись. Песня «Баденгетт»[4 - Баденге? – популярная в народных массах презрительная кличка Наполеона III (соответствует русскому «шут гороховый»); Баденге?тт – кличка его жены, императрицы Евгении.] вызвала глухую ярость императорской шайки…
Одним из веселых тюремных воспоминаний рисуется нам эта песенка, пропетая однажды вечером хором всеми узниками Версальской тюрьмы. Две коптилки освещали наши тела, распростертые на земле вдоль стен.
Для стороживших нас солдат империя и в 1871 году все еще была в силе. И они приходили в ярость, а вместе с тем и в ужас от нашего пения. Они угрожали, что нас строжайше накажут за оскорбление его величества императора.
Другой припев, популярный в массах в конце империи, тоже выводил из себя наших «победителей».
За пару су – пакет:
Баденге и Баденгетт!..
Убеждение в прочности империи было еще столь велико в рядах версальской армии, что в приказе о моем предании суду, врученном мне в исправительном доме, я (как и многие другие, конечно) прочла следующее:
Вследствие отношения докладчика и заключений Императорского Комиссара касательно предания 6-му военному суду и т. д.
Правительство не ломало себе головы над изменением формулы.
Долгое время возмущала нас терпеливая готовность масс к страданиям в последние мучительные годы правления Наполеона III. Мы, энтузиасты свободы, предугадывали ее ранее масс, и наше нетерпение было несравненно сильнее…
О, как давно уже хотелось нам вырвать окровавленное сердце из груди и бросить его в лицо императорскому чудовищу!
Как давно уже с холодной решительностью повторяли мы стихи из поэмы «Возмездие» Виктора Гюго:
Пора, пора пришла, Гармодий[5 - Гармодий – убийца афинского тирана Гиппарха, зарубленный на месте его телохранителями. Древние афиняне чтили его как мученика за свободу.]:
Спокойно можешь ты злодея поразить.
У тирании была тогда всего одна голова. Нас обволакивала светлая греза о будущем, и виновник декабрьского переворота казался нам единственным препятствием на пути к свободе.
II
Похороны Виктора Нуара
Тысяча восемьсот семидесятый год открывается трагически: Пьер Бонапарт[6 - Бонапарт Пьер – двоюродный брат Наполеона III.] убивает Виктора Нуара[7 - Нуар Виктор – псевдоним французского журналиста Сальмона.] в своем доме в Отейле, куда тот отправился вместе с Ульриком де Фонвьелем как секундант Паскаля Груссэ[8 - Груссэ Паскаль – молодой журналист; сотрудничал в «Марсельезе» Рошфора; был членом Коммуны (от XVI округа) и ее делегатом внешних сношений (министром иностранных дел). После подавления Коммуны был сослан в Новую Каледонию, откуда бежал в 1874 году в Англию.].
Это хладнокровное убийство довело до предела отвращение, внушаемое Бонапартами.
Как дрожит на арене бык, двигая кожей, утыканной копьями, так дрожали от бешенства массы.
На похоронах Виктора Нуара взрыв казался неминуем. Это убийство было одним из тех роковых событий, после которых падают самые крепкие тирании.
Почти все отправившиеся на похороны собирались вернуться домой уже при республике… или не возвращаться вовсе.
Вооружились всем, что могло пригодиться в бою, от револьвера до циркуля.
Казалось, что наконец чудовище империи будет схвачено за горло.
Что касается меня, у меня был с собой кинжал, украденный у дяди в то время, когда я бредила Гармодием. Я оделась мужчиной, чтобы никого не стеснять и не стесняться. Бланкисты[9 - Бланкисты – ученики и последователи «вечного узника», революционера-коммуниста Огюста Бланки. Бланкисты резко расходились с прудонистами по вопросу о политической борьбе пролетариата и считали, что осуществление коммунизма возможно лишь путем вооруженной борьбы, захвата власти у буржуазии и организации строго централизованной революционной диктатуры в Париже. Слабость бланкизма – в невыработанности его социально-экономической программы и чрезмерной оторванности от масс (заговорщицкий социализм). В Коммуне бланкисты играли руководящую роль.] и большая часть революционеров, по крайней мере все монмартрские, были вооружены; в воздухе чувствовалось дыхание смерти, предвиделось близкое освобождение.
Империя стянула все свои силы; со времени декабрьского переворота не видели еще такого движения на улицах.
Шествие растянулось на далеком пространстве, сея вокруг себя своеобразный ужас: время от времени по толпе пробегали странные ощущения; несмотря на холод, глаза горели, как пламя. Казалось: мы – сила, против которой ничто не устоит; думали, что торжество республики обеспечено.
Но милый старый Делеклюз[10 - Делеклюз Шарль – старый революционер, убежденный демократ и республиканец. Был сослан императорским правительством в Кайенну. Был членом Коммуны (от XI и ХIХ округов), членом первой Исполнительной комиссии Коммуны, и наконец (с 10 мая), военным делегатом. Погиб на баррикаде 25 мая 1871 года.], сумевший через несколько месяцев умереть героем, вспомнил вдруг про декабрь и из опасения бесполезных жертв, которые могли исчисляться тысячами, уговорил Рошфора отказаться от мысли провожать тело в Париж и присоединиться к мнению тех, которые хотели нести его прямо на кладбище. Кто может сказать, бесполезны ли были бы жертвы? Все считали, что империя начнет нападение, и держались наготове.
Часть делегатов синдикальных камер стояла за то, чтобы нести останки в столицу и идти к конторе «Марсельезы»; другие высказывались за то, чтобы следовать прямо на кладбище.
Луи Нуар, про которого думали, что он полон жажды мести за убитого, решил вопрос, заявив, что он не желал бы для брата кровавых похорон.
Однако те, кто хотел нести тело в Париж, не уступали.
Разногласия дошли до того, что был момент, когда по толпе проходила зыбь: человеческие волны готовы были ударить одна о другую. Между ними образовывалось уже пустое пространство…
Опустив голову, мы возвращались… все еще в империю, не в республику. Некоторые даже собирались покончить с собой, но раздумали: они поняли, что чем больше преступлений совершит империя, тем сильнее будет и общее стремление к освобождению.
Один из поводов к этому, и притом превосходный, был, правда, упущен, но в конце концов восторжествовало мнение, что единственным результатом такой отчаянной попытки восстания было бы его подавление, ибо империя успела мобилизовать все свои силы.
Варлен[11 - Варлен Луи-Эжен – рабочий-переплетчик, одни из первых членов и неутомимых агитаторов Интернационала во Франции; член Коммуны (от VI, ХII и XVII округов); член Финансовой комиссии Коммуны, потом – уполномоченный по интендантству. Зверски замучен версальцами 28 мая 1871 года.], не менее храбрый, чем Делеклюз, писал из тюрьмы, что если бы сражение было дано в тот день, самые горячие солдаты революции погибли бы. Он поздравлял Рошфора и Делеклюза с тем, что они присоединились к этому взгляду.
Пьер Бонапарт был предан суду в июне 1870 года в Туре. Суд был чистейшей комедией, и приговор – уплата смехотворного штрафа 25 тысяч франков для обеспечения семьи Виктора Нуара – еще более усилил всеобщее возмущение, вызванное преступлением…
III
Война. – Официальные телеграммы
Наполеон III, 2 декабря проделавший свое «18 брюмера»[12 - 18 брюмера (по французскому революционному календарю) – 9 ноября 1799 года, генерал Бонапарт произвел государственный переворот, низвергнувший Директорию и Советы и учредивший консулат, причем в качестве первого консула он стал фактическим правителем Франции. В 1804 году он сделался «императором французов».], желал иметь и свой Аустерлиц[13 - Аустерлиц – город в Моравии; здесь в 1805 году Наполеон I одержал одну из своих самых блестящих побед, наголову разбив армию союзников – русских и австрийцев.]: вот почему с самого начала все поражения назывались победами.
Тогда все, подвергавшиеся избиениям за то, что бесстрашно взывали к миру; все те, кто писал: «Поход на Берлин – это не военная прогулка», поднялись, как один человек, не желая допустить вторжения.
Народное сочувствие было с ними, под официальными вымыслами угадывали правду, которая впоследствии выплыла на свет при опубликовании правительственных телеграмм.
