Звери Стикса. Часть 2. Мемориум
Наконец, Луна шикнула по-генеральски на своих помощниц и те засуетились в два раза быстрее. Вихрем унесли приборы, и на столе появились розеточки с ореховым мороженым и фруктами.
– Мммм… Как в сказке! Луна, Вы просто волшебница! – разлилась благодарностью Кира, отдав дань сливочному лакомству. – И вообще – этот дворец, книги… и люди! Извините, если я излишне эмоциональна, но меня не покидает ощущение, что я попала в страну грез!
От бдительного Фауста не ускользнули взгляды, которыми мельком, совсем мимолетно, но все же обменялись коллеги-библиотекари.
– Друзья! – торжественно сказала Вероника, поднимаясь из-за стола. – На сей чудесной ноте я предлагаю наш ужин в честь дорогих гостей закончить и отправиться спать! Потому что время уж давно за полночь, нам всем нужно отдыхать.
– А давайте пойдем до деревни пешком! – воодушевленно предложила неугомонная Хельга. – Такая чудесная ночь!
– Правда, а то сидим как грибы. Так и мхом недолго зарасти, – поддержала ее Вальта. Сестра ее одобрительно кивнула и хмыкнула.
Кошка, нужно отдать ей должное, сразу обратилась взором на Фауста, словно бы спрашивая его разрешения. Умученный пес безразлично пожал плечами.
– Если честно, то я бы с удовольствием прошлась! – радостно заулыбалась она.
Предложение, таким образом, было принято на ура. Все зашумели, засобирались и, разбившись на небольшие группки по двое-трое, отправились на улицу. Благо, что отдел художественной литературы находился очень близко от главного входа.
Вся процессия в итоге растянулась чуть не на пол дороги. Люди понесли в ночь свои вялые, привычные, уютные споры, кокетливый смех, слабо прикрытый флирт. Лунины негритянки и еще два молодых, атлетического склада мулата несли для всех факелы, освещая путь. Огни красиво отражались в ровной глади воды. Лягушки, ночные певуньи, недовольно замолкали, пропуская пылающую светом и взрывающуюся хохотом толпу, а затем снова возобновляли свою песню. Ночь густо пахла сладким миндалем и кутала, ласкала мягкой прохладной свежестью.
У Киры голова шла кругом от обилия впечатлений. Но в какой-то момент она обернулась назад и увидела, что Фауст плетется в самом хвосте. Их взгляды встретились, и кошка чуть не прыснула вслух. К одной его руке пристала Вальта, а на другой повисла гиря-Лена. Каждая из женщин попеременно пытались склонить его в свою сторону и что-то нашептать. Нет, пес был слишком горд, чтобы молить ее о помощи. Но в этом коротком взгляде было столько тоски по свободе, что Кире даже стало стыдно за свое злорадство, и она сжалилась над несчастным. Она дождалась, когда троица поравняется с нею и сказала:
– Извините, девушки, но я, пожалуй, на правах коллеги по цеху украду у вас кавалера.
Недовольные дамы воззрились на пса. Тот очень галантно поцеловал обеим ручки, виновато пожал плечами, дескать, что поделать – начальственный произвол, и отпустил обеих вперед – чуть только не пихнув в спину.
Женщины, хохоча, ушли дальше вперед, а кошка с псом отстали так, что шествовали практически на грани освещенного ореола. Замыкавший группу факелоносец хотел было их дождаться, но Фауст махнул ему в знак того, что им обоим свет, в отличие от уединения, совершенно необязателен.
Пес осторожно взял ее руку и положил к себе на локоть.
– Конспирация, – пояснил он. – Да и удобнее так, ты не находишь?
Кошка кивнула, а про себя отметила, что ей приятно и такое обращение и то, как он это сделал. Очень легко и естественно ему удавалось быть приятным, галантным и просто хорошим, когда того требовало дело.
Какое-то время они шли молча. Просто шли по тропинке, шаг в шаг, наслаждаясь моментом своих жизней, прислушиваясь к суете шедших впереди немолодых людей.
– Да всем известно, что вы пустомеля! – донеслось до них откуда-то с головы отряда очередное препирание близнецов.
– А вы глупы-с, – и новый всплеск доброжелательного смеха поднимается в небо, словно пух, сдутый с одуванчика.
Кира блаженно улыбалась, подставляя лицо еле слышному ветру, густому, как сахарный сироп. Ей было хорошо. Просто хорошо – спокойно, тепло и не одиноко. Сердце в груди распускалось ночной лилией, отказываясь думать о будущем, о прошлом, об опасностях, об очередном наметившемся тупике. Сейчас и здесь ей было хорошо. Да что кривляться – им обоим было хорошо. Бросив тайком взгляд на пса, она гордо удостоверилась, что и на его лице бродит сытая умиротворенная улыбка.
«Может, все-таки не конспирация…?», – откуда-то со дна души донеслась мысль, но сразу же была забракована, как розово-сопливая и глупая.
Со стороны озера послышался всплеск. Это был уже не первый всплеск, но до этого момента он как-то не привлекал ее внимания.
– Что это там?
– Жабы, я думаю.
– Больно громко, – кошка вывернулась из конспирационного захвата пса и нырнула во тьму. На траву у берега уже опала роса. Лапы тут же намокли, и стало холодно. В воде отражались блики огня от удаляющегося факела, смутные дрожащие тени – но это только у самой кромки. Когда Кира подошла ближе к самому озеру, она увидела, что на самом деле в нем отражается – небо! Кошка, позабыв даже дышать, не то, что о каких-то всплесках, задрала голову, и тут же унеслась в глубину млечного пути. Миллиарды сияющих, перемигивающихся точек мгновенно подхватили ее сознание, и медленно закручивая, понесли вверх, дальше, глубже, в неизведанные миры.
Дыхание космоса коснулось ее лица и, не встретив никакого сопротивления, увлекло ее сознание в грезу. Звезды перед глазами стали двигаться, сначала магнетически завораживая ее, затем складываясь в сюжет, и вот она оглядывается и понимает, что стоит в парящей над вселенной крылатой колеснице, переливающейся сиреневыми и черными перламутровыми волнами. А рядом с нею стоит возница. Его лицо скрыто бежевым капюшоном и пахнет он карамелизированным печеным яблоком. Клоки живого плаща хлопают и вьются на несуществующем ветру. Из-под этой гутаперчивой массы периодически мелькают тонкие бежевые кости, словно покрытые карамельной кожицей. Он смотрит на простирающееся пространство перед ними пустыми глазницами голого черепа. Она тоже переводит взгляд на лежащую впереди вселенную и тут только понимает, что точки звезд кучкуются, скапливаются и складываются в рисунок. И этот рисунок – глаз. Любопытный глаз в треугольнике космических завихрений, который с интересом вглядывается в нее…
Легкий толчок под головой заставил ее очнуться. Кошка открыла глаза и с удивлением обнаружила, что сидит у самой воды, обхватив коленки. А рядом, прижавшись вплотную теплым боком, в такой же точно детской позе сидит пес. Она успела не только усесться тут, но и даже задремать у него не плече, очарованная гипнотическим танцем звезд на черно-синем небе и успокаивающим ритмичным плеском озерной воды.
– Я уж думал нести тебя до кровати на руках придется. Ты совсем вымоталась?
Кира рассеянно кивнула, протирая глаза. Как это она умудрилась так выключиться? И зачем она вообще сюда отошла?
– Очень красиво, – тихо, на грани слышного сказал пес. Он тоже мечтательно вглядывался в небо. – Гипнотизирующе красиво.
– Да… потрясающе. Я правда не помню, зачем я сюда свернула, – подивилась Кира схожести их ощущений. Ночной холод прокрался уже ей в подшерсток, и все ее тело пошло крупной дрожью. Зеленая пора в этой части света не сильно менялась в зависимости от сезона. Но все же в ночном холоде чувствовалась осень. А может быть, холод и сырость тут были ни при чём. Иногда ведь тело дрожит от невероятной, исключительной важности момента или от ощущения близости, настолько плотной, что сама ткань выстроенной разумом реальности рассыпается в прах. – Я… честно говоря, удивлена тебе.
Пес вяло пожал плечами, продолжая смотреть на сияющий бриллиантами небесный свод.
– Почему?
– Ну, ты… не производишь впечатление человека, склонного к созерцанию красот природы.
– Наверное, это потому что я последние *дцать лет все время убиваю людей, – ехидно усмехнулся он. – Но я же не всегда таким был. Хотя нет… почти всегда. Но… можно сказать так: это не весь я. Я вырос на севере. Там небо… это невозможно описать. Но я очень любил в детстве и в юности поваляться под звездами, подремать, помечтать. Да и сейчас люблю, как видишь.
Он обернулся к ней. Глаза уже привыкли к темноте, и она снова явственно увидела синие отблески в его роговицах.
– Предлагаю все же дойти до гостиницы. А то задницу себе застудишь, а мне потом отчитываться, – он решительно поднялся, подал ей руку. Девушка послушно согласилась, чувствуя себя совершеннейшим ребенком. Это волшебное ощущение – то ли спишь, то ли проснулся, когда засидишься, подслушивая взрослых, и незаметно уснешь. А открываешь глаза и понимаешь, что горячая взрослая лапа держит тебя за руку, куда-то тащит, да и еще что-то выговаривает. Но что именно, ты не понимаешь, потому что по-настоящему и не просыпался. Незачем просыпаться. Горячая взрослая лапа и отведет куда надо и баиньки уложит… Все будет сделано в лучшем виде, и тебе совершенно не нужно для этого даже просыпаться, не то, чтобы суетиться.
Она напоследок еще обернулась на берег, подаривший им несколько минут нирваны, чтобы запечатлеть, запомнить, сфотографировать этот момент на будущее. Чтобы в случае страшной нервотрепки ее душе можно было сюда быстро вернуться. И чтобы снова – звезды, вода, блики, камыш, роса на траве… и горячее ироничное плечо под головой.
И все это романтическое состояние было бы совершенно прекрасным, если бы в последнюю секунду, буквально мгновение, словно бывшая болезнь ума, сквозь замедляющую пелену транквилизатора, не прорвалось в ее сознание ощущение, что озеро пристально смотрит им вслед.
Глава III. Покой нам только снится
Что-то тряхнуло, и Кира проснулась. Разлепила глаза. Приподнялась на кресле, осмотрелась. Коляска мерно гудела, покачивалась на ухабах дороги. Впереди маячили острые ушки Лошади – довольно привычное зрелище в пути.
«Мне что, все это приснилось? Сказочный город, замок с книгами… Луна? Блины? Вероника?»
– Где мы? – через силу буркнула она.
– А хрен его знает, – бросил в ответ Фауст. – Уже черт знает сколько едем. Нет здесь этого поворота.
Кошка выглянула в окно – темно. Совершенно черно, даже обочины не разглядеть. Их коляска была единственным источником света на дороге.
Она откинулась на спинку кресла и задумалась, стараясь припомнить подробности сна. Было такое ощущение, что прошло несколько дней… Замок она помнила очень хорошо. Чудная повариха в смешной гостинице… Еще какие-то люди, как будто ученые, и все говорят ей, что мир проще, чем кажется и не нужно ничего усложнять… Нет, уже не помнится, что там еще было. Подробности ускользали, как песок сквозь пальцы.
– Мне сон снился… такой ясный. Как будто мы уже добрались. И там был целый дворец, забитый книгами по самую крышу.
– Это очень захватывающе, кошка…
Кира кивнула и уткнулась в окно. Сновидение, конечно, озадачивало. Все казалось таким реальным. Она даже помнила запах блинчиков и лакричного сиропа. Но пора было возвращаться в реальность. Поворота в нужном месте не оказалось, и это было плохо. Она надеялась, что записка куда-то хоть, но приведет, и любые последующие события наведут или вдохновят ее на ответ. А теперь она снова не имела представления, что делать дальше. Ну что ж… По крайней мере, ей удалось вырваться из душных, опостылевших одинаковых дней. Теперь она ехала в коляске насквозь, через черную, непроглядную ночь… в полную неизвестность… Приключение!
Кошка обнаружила, что сон выветрился из головы окончательно, а на лице расползается улыбка. За окном полнейшая, непроницаемая чернота.
«Как у него в глазах…»
Она взглянула на пса, чувствуя, как в груди разливается теплота.
Спокоен, как скала. Как обычно.
“Признай, что боишься темноты…” – сказал он ей перед выездом. ПФФ!.. Она не боялась темноты, а испытывала панический ужас. До потери сознания. И прилагала в своей жизни огромные усилия, чтобы никак, никоим образом не показывать этого глупого детского страха, ведь считала его своим личным позором.
Но сейчас… Нет. Ей не было страшно. За окном ни единого лучика, ни единой искры, ни намека на жизнь. Только густая, бездонная вечность. Должно было быть просто невыносимо жутко. Но нет. Видимо дело в нем. С ним ей не страшно. Возбужденные мурашки побежали по коже.
Фауст напряженно вглядывался в дорогу и еще почему-то все время оглядывался назад. Кира тоже оглянулась и увидела в заднем крохотном овальном окошке две яркие белые точки.
– Что это там?
– Фары. Уже полчаса на одном расстоянии держатся. И там еще одни, сразу за этими. Не нравятся они мне. Пусть ка проедут уже, наконец.
Пес включил поворотники и притормозил Лошадь. Кира могла бы поклясться, что скорость кобыла сбросила еще до того, как он натянул поводья. Возможно в момент, когда он об этом подумал. Может ли такое быть? Теснейшая, телепатическая связь, между транспортным животным и хозяином. КС-СМЕРТЬ больше всего славится своими генно-моделирующими, модифицирующими биотехнологиями. Еще в Блуме в один из тихих совместных вечеров он рассказал ей, что для повышения эффективности боевой единицы, для Судей создается индивидуальный, идеально подходящий ему транспорт. Она еще тогда подумала об этом: возможно ли искусственно вырастить в мозгу такого животного телепатический…
В этот момент коляску сотряс мощный удар сзади. Кира от неожиданности вскрикнула, а Фауст матюгнулся. Лошадь впереди сердито захрапела и начала оглядываться, тревожно вертеть длинной черно-фиолетовой головой.
– Заснул он там что ли? Дубина стое…
Начал ругаться пес, но его прервал новый удар. На этот раз было очевидно, что это не случайность от недосыпа, а их преследователь точно сам пихнул их сзади. Пес собрался, замолчал, сосредоточился и пришпорил Лошадь. Только теперь хищные фары припустили за ними, и коляску сотряс еще один легкий удар. Потом еще один, более увесистый… Кошка услышала рев механизмов неведомого преследователя и сжалась в ожидании новой встряски, но пес пришпорил еще, и Лошадь вырвалась вперед. Кира обернулась. Фары сзади сначала отстали, потом вильнули несколько раз по дороге (за ними действительно оказались еще одни точно такие же фары), потом стали быстро приближаться и, наконец, их преследователь рванул на обгон. Справа от Киры из темноты выплыла огромная автоматическая фура. Она и раньше видела грузовые автомобили, хотя редко бывала в зонах, где практиковался этот громоздкий и зловонный шумный транспорт. И уж точно она не ожидала, что они так незаметно въедут в такую зону. Гигантская машина с чадящими черным дымом трубами по бокам от кабины, ревела словно самолет. Фура поравнялась с их коляской, а вторая прижалась сзади, подпирая и отрезая путь к снижению скорости. Пес открыл окно с ее стороны и, держа в руке фонарь, перегнулся через кошку. Грузовик в ответ на его телодвижение боднул их в бочину. Кошка ойкнула и несильно стукнулась виском о держатель ремня, но все же успела рассмотреть их преследователя. В луче электрического фонаря мелькнул салон дальнобойной фуры, обклеенный мягкой засаленной тканью под бархат и картинками с голыми тетками. Он весь был заляпан черной маслянистой требухой атипичного некроза, к сожалению, уже хорошо знакомого кошке и псу. В салоне мягкой волной шелохнулась бесформенная тьма.
– Да чтоб вас черти драли! Всем составом в одну жопу и до второго пришествия!!! Они нас сейчас с дороги выпихнут – ПРИГНИСЬ!
Фауст успел одной рукой довольно жестко пригнуть ее голову чуть не к полу как раз в тот момент, когда последовали еще два удара, на этот раз одновременно и справа и сзади. Коляска заскрежетала днищем по асфальту. Дверца с ее стороны вогнулась внутрь, откуда-то из-под них полетели искры. Пес зарычал, вытягивая поводья лошади на себя и вправо до предела. Одновременно с этим он как-то умудрился отстегнуть ее ремень, рванул на себя ручку регуляции ее сиденья, так что спинка безвольно опрокинулась в лежачее положение.
– Назад! Быстро! – все это, да плюс кошкино неловкое переваливание через кресло, заняло, казалось целую минуту. На самом деле уместилось в несколько мгновений. А потом все закрутилось, завертелось. Грохот стоял такой, будто весь мир начал рушиться и разваливаться на куски. Она почувствовала, как пес с силой толкает ее в спину. Кира закричала, ударилась обо что-то плечом и головой и, видимо, потеряла сознание.
Когда открыла глаза, вокруг уже было тихо, ничего никуда не летело, не кувыркалось и не падало. В салоне горел матовый апельсиновый свет, поэтому кровь на ладонях она увидела сразу. Кира обнаружила себя на полу между задним и передними креслами потерпевшей аварию коляски, целой и невредимой в луже ярко–красной крови, стекавшей обильным потоком сверху. Если бы Фауст не выпихнул ее с переднего места, ее ноги бы сейчас зажало между сиденьем и приборной доской. Как это произошло с его собственными ногами.
– Фауст! – Кира быстро выкарабкалась наружу, выбив сильно погнувшуюся дверь, и оббежала остатки их транспорта. Лошадь некоторыми своими частями влетела в салон через лобовое стекло, послужив им буфером между толстым деревом и корпусом коляски. Фуры, по всей видимости, проехали дальше по дороге. По крайней мере, рядом их видно не было, но где-то впереди она усмотрела блики на листьях от габаритных огней.
– Пес! Давай, напрягись, выковыривай свои ласты и бежим! – она рванул на себя дверь водительского сиденья, и та послушно открылась. Сначала она подумала, что он упирается руками в приборную доску и скалится в попытке высвободить пленённые конечности. Несколько мгновений она просто не могла сообразить откуда взялась эта палка и почему он так за нее держится, так неестественно ровно сидит, прижавшись к спинке, и почему на нем столько крови, хотя истекающий круп лошади его совсем не задел, а находился как раз на том месте, где могла оказаться она.
Все кусочки паззла вдруг сложились в ее голове и огорошили разом, одной мгновенной вспышкой. Это была оглобля. Оглобля из упряжи сломалась и влетела в салон, пришпилив Фауста к спинке кресла острым концом, словно бабочку к панно. Проткнула его прямо посреди грудины. Проломила его ребра и гибкие пластины пласкоскелета на них, впилась занозистыми спицами в сердце, продрала легкое. Защитный жилет с кевларовыми вставками, который он так не любил и пытался забыть надеть при любом удобном случае, валялся на заднем сидении.
Кира медленно осела на траву, усыпанную битым стеклом, и протянула руку к псу.
Теплый. Сильные, крепко свитые из стальных мышц руки сжались вокруг чертовой палки в попытке выдернуть штык из груди и так и застыли. Голова опущена, и даже кровавая пена еще не опала на губах. Но уже не колышется.
Где-то недалеко на дороге хлопнуло, как если бы кто-то, выходя, закрыл за собой дверцу большой автоматической фуры. А еще позади, в полной, кромешной тьме щелкнула сухая ветка, как если бы кто-то, кто подкрадывался к девушке со спины, по неосторожности наступил на валежник.
– П-пес?.. – она нерешительно погладила его по руке. Ей казалось… ей казалось, что сейчас он очнется. Просто от боли вырубился, но сейчас откроет глаза, заскрежещет зубами. Матюгнется. Напряжет плечи и выдернет эту дрянь из своей груди.
«Нет. Очнись. Очнись! ВСТАВАЙ! МЕНЯ ИДУТ УБИВАТЬ ТВОЮ МАТЬ, ФАУСТ, ВСТАВАЙ! ОТКРЫВАЙ ГЛАЗА! ЖИВИ! ВОЛФТЕЙН ТЕБЯ НИКУДА НЕ ОТПУСКАЛ! Я ТЕБЯ НЕ ОТПУЩУ!»
Голова взрывалась. Она прекрасно осознавала, что тьма сейчас медленно и не таясь приближается к ее спине, чтобы, наконец, настигнуть ее. Что ей нужно разворачиваться и бежать в лес, под спасительный покров деревьев, искать лешего и просить о схроне. Но вот странно – это ее как бы и не волновало. Это было далеко. Единственной явью, на первом плане, так близко, что до тошноты, стала смерть… ее телохранителя? Ее друга? ЕГО смерть. Кира вдруг осознала, что последние несколько месяцев ее жизни были тесно связаны с отношениями с НИМ. Она думала о нем, она злилась на него, удивлялась ему, была ему благодарна, терпела приступы омерзения от его характера и глотала слюни, украдкой пялясь на его фигуру. Это он сопровождал ее на любой концерт, на любую выставку, на любое мероприятие, даже на балет. И это он никогда не увиливал от обсуждения этих мероприятий, хотя чаще всего раскритиковывал все в пух и прах. Он был умен. Это именно он рассказал ей о механизме обратного тока энергии по телу при сильном стрессе, что позволило ей высчитать погрешность и оформить в программе ключ исправления помех – она вообще иногда забывала, что он не работает с ней в лаборатории, а по сути является оперативным агентом. Пес был ей критиком, советчиком, мог привести ее в чувства от бабьей истерики одним словом и мог поддержать одним взглядом. Он понимал ее черный английский юморок и сам шутил точно также, и частенько рассказывал забавные байки из своего прошлого. Это именно он был с ней рядом в это сложное время, когда ей казалось, что мир утратил надежность и постоянство – и он удержал ее от отчаяния своей собственной надежностью и постоянством. После того, что она видела в Ганолвате, Блуме и Дродорфе, она не могла и представить, что что-то вообще может сломать этого человека. Да, в конце концов, он спас ее жизнь и не отказался от нее, когда Волфтейн предложил бросить это безнадежное дело (она была на сто процентов уверена, что он предложил). Ее жизнь переплелась с его, пропиталась его присутствием. Этот грубый, но умеющий, казалось, все на свете, надежный, как земля и вспыльчивый как огонь человек незаметно проник в самый центр ее мира. Как же она этого не заметила?
– Фауст?..
Мертв. Умер. Осталась телесная оболочка, пробитая, поврежденная – и пустая. В этом теле не было уже Фауста. И что самое ужасное, его теперь нигде больше не было. Когда погиб Джекоб, она чувствовала себя иначе. Там был страх, острое, колкое горе и даже скорее вина – но такой бесконечной, черной и безнадежной пустоты не было. Отупляющей пустоты, заполонившей сначала грудь и живот, потом все тело до кончиков пальцев. Порой горе накрывает волной и провозит мордой по гальке. После горя-волны больно, но можно очнуться, отплакаться, оклематься, зализать раны и выбраться на берег. А сейчас она чувствовала такую тяжесть, от которой не поднимаются.
Лапа пса вдруг дернулась и безвольно опала вниз. Что-то шевельнулось на нем. Глупая надежда, конечно, взметнулась фонтаном в ее сердце, но она знала, что не ошиблась. Пес был мертв. Кровь покрывала его всего с головы до ног, стекала под кресло, по ногам вниз в большую липкую лужу на полу. И это в его крови она очнулась, и она стала уже подсыхать и стягивать кожу на руках и на щеке, затвердевать колючими иглами на шерсти. Багровая дыра на груди продолжала истекать. Но только что-то изменилось – истекать не кровью, а… тьмой!
Ужас подполз к ней по холодной земле и поднялся вверх по телу до самого сердца, глуша последний огонек ее жизни. Густая материя тьмы начала капать, а потом и струиться из раны, изо рта сквозь застывшую зубастую пасть, из носа и ушей, собираясь в единое… плотное… черное, растущее…
«Только не ОН. НЕТ! НЕТ!НЕТ!НЕТ!НЕЕЕЕЕТ!»
Горячая сильная рука схватила ее за плечо.
Что-то тряхнуло, и Кира проснулась. Разлепила глаза, приподнялась… и резко подскочила на кровати.
Вокруг было по-прежнему темно. Сердце грохотало так, что ничего больше она просто не слышала в первые мгновения. А потом поняла, что все еще кричит и, всхлипнув, остановилась.
– Кира?
Горячие сильные руки осторожно трясли ее за плечи.
– Боже, Кира, ты цела? Что с тобой? Я никогда не слышал, чтобы так кричали от обычного сна.
– Свет! Включи свет! Пожалуйста, скорее свет!
Тень бесшумно откатилась от ее койки к стене, и в следующий миг яркий холодный свет энергосберегающей лампы залил ее маленькую комнату, ее цветастый пододеяльник, который она тут же машинально натянула до подбородка. И Фауста. Пес сильно щурился и выглядел очень встревоженным. Но живым и здоровым. Он вернулся к ее кровати и снова положил руку ей на плечо. Горячую, тяжелую, жесткую – живую руку.
– Ты дрожишь вся, тебе точно не больно? – он легко провел ладонями по ее щекам, смахивая слезы. Только сейчас она поняла, что все ее лицо липкое и мокрое.
«Кровь! Это его кровь на моей щеке! Я проснулась в луже его крови»
– Перепугала меня до смерти.
– Сон… приснился. Страшный, – просипела она, не сводя с пса взгляда. Она все еще не могла сориентироваться – что же было реальностью?
– Я догадался. Что ты на меня так вылупилась? Гадаешь, не спишь ли до сих пор? Не дрейфь, я настоящий, – с этими словами он бесцеремонно и очень больно дернул ее за ус.
– ААаау! – взвыла она и схватилась за нос. Было и больно, и щекотно и обидно, и ужасно хотелось чихать. Пока она боролась со всеми этими эмоциями, пес уселся на пол, пристроив кресло-грушу в качестве подушки под спину.
– Ты уж извини, что ворвался в «спальные покои незамужней девы» среди ночи, но ты так орала, что я, признаться, решил, что тебя тут Луна живьем для блинной начинки шинкует. Слушай, а тебе здесь впервые какие-то пакости снятся?