Бог Солнца

Я ахнула одновременно с ее вопросом:

– Кто он такой?

Я не ответила. Яркая свеча в сочетании с другими источниками света в доме впервые позволила мне разглядеть лицо незнакомца. Оно было… завораживающим. Потрясающим. Ничего подобного я не видела никогда в жизни. Черты выразительные, почти царственные, и как бы странно это ни прозвучало, в нем было что-то ото льва. И мне вовсе не почудилось, будто у него золотистая кожа. Без металлического отблеска, но столь насыщенно-золотистая, словно того же цвета и его мышцы, органы и кости. Распущенные золотые локоны ниспадали на плечи, в них проглядывали более темные пряди. Его окутывала свободная одежда, приколотая медальонами без опознавательных знаков. Она складками лежала на груди, завязывалась вокруг талии и расходилась к низу широкими штанами. Мне прежде не доводилось видеть подобного наряда, и все же самым необычным была сама ткань. Почти в трансе я наклонилась и пощупала ее. Определенно не хлопок, не шерсть и не лен. Похожа на органзу, только гораздо мягче. В голове замелькали все известные мне материалы по эту сторону Матушки-Земли, но ни один не подходил.

А самое странное, что… при виде мужчины в груди екнуло… будто мы уже встречались. Вот только я никогда бы не забыла такого лица.

Бабушка залепила ему пощечину.

– Ката! – рявкнула я. Она ударила его гораздо сильнее, чем требовалось.

Мужчина даже не дрогнул.

– Не телорианец, но идей получше у меня нет.

Ката наклонилась так близко, что свеча едва не капала на кожу незнакомца. Она приподняла его веко – глаза закатились.

Торопливо вошла Энера с миской воды и тряпками. Затем отжала одну и положила ему на лоб, а другую на грудь.

– Не телорианец, – почти эхом отозвалась я, соглашаясь с бабушкой. При ином освещении цветом кожи он, может, и сошел бы за телорианца, но большинство из них были худыми, хотя порой долговязыми – такого я бы без особого труда затащила на лошадь.

Вздрогнув, я попятилась.

– Э-э… заварю крапиву. Она поможет унять лихорадку.

Бабушка фыркнула.

– А воду где возьмешь?

Ничто не ускользало от внимания Каты. Тем не менее я вышла из комнаты и подогрела на жалкой плите воду, которая у нас еще оставалась. Каждый раз, когда я моргала, на веках вырисовывалось золотистое лицо незнакомца. Я вновь вздрогнула. Глубоко задышала, чтобы ослабить растущее под ребрами напряжение.

«Мы не виделись прежде, – сказала себе, измельчая колючие листья в ступе. – Такое лицо не забудешь. Я бы его нарисовала».

Несмотря на ноющие конечности, усталость и замешательство, у меня ужасно чесались руки именно это и сделать.

Позже я проснулась от того, что перекладина кровати врезалась мне в щеку. Я вызвалась присмотреть за незнакомцем и заснула. Одна из свечей догорела, поэтому я пододвинула другую поближе, чтобы получше разглядеть мужчину.

Без изменений. Грудь вздымалась и опускалась, как при крепком сне. Я сняла с его лба тряпку и заметила, какая она горячая. Положив на лоб уже ладонь, я вздрогнула: лихорадка только усилилась.

«Ночь не переживет», – сказала мама. Я выудила из кармана дедушкины часы. Пять утра. Передвижения Луны отличались от солнечных, и нельзя было полагаться на нее для определения времени. Порой она пересекала небо с полуночи до полудня, а потом появлялась вновь в три часа и пряталась в четыре. Словно не могла насладиться размахом своего недавно выросшего царства. Или же что-то искала.

Незнакомец выжил, но совсем не шел на поправку.

Присев на край кровати, я слегка похлопала его по щеке, покрытой короткой ухоженной бородой.

– Господин, проснитесь, – прошептала, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате маму с бабушкой. – Проснитесь хотя бы ненадолго и назовите свое имя.

Он не пошевелился.

Прикусив губу, я взяла свечу и ушла на кухню, где порылась в шкафчиках и отыскала еще крапивы и цветков бузины, которые мама засушила весной. Внезапно я осознала, что с темным небом будет трудно искать травы… если они вообще вырастут. Я не могла похвастаться таким запасом, как у двоюродной сестры Зайзи, и теперь об этом жалела. Заварив чай крепче предыдущего, я принесла напиток в комнату. Положив голову мужчины на сгиб локтя, приподняла и помогла пить. По нескольку капель зараз, тем не менее он пил.

Боже, он весь горел! Никогда не видела такой сильной лихорадки.

– Вы в Рожане, недалеко от Гоутира, – прошептала я. – Вы в безопасности.

Вероятно, он путешествовал, хотя при нем не было вещей. Возможно, их унесло течением. А возможно, течением унесло его, и на берег он сумел выбраться из последних сил.

– Мы позаботимся о вас по мере возможности. – Я взглянула на темное окно. – Хотя вы не так уж много пропускаете.

Вздохнув, я отставила кружку и посмотрела на мужчину. Он в самом деле был необыкновенным. Я наклонилась ближе.

– Если не проснетесь, я придумаю вам ужасное прозвище, и все будут вас так называть, не сомневайтесь.

Угроза не подействовала.

Нахмурившись, я поднесла свечу к его лицу. Чувствуя себя немного глупо, провела пальцами по его точеному носу. Я могла бы высечь этот нос в мраморе. Мне стало интересно, какие у него глаза: круглые? с опущенными уголками? с нависшими веками?

У него была сильная челюсть и широкие скулы. Полные губы. Такое лицо прекрасно смотрелось бы в камне. Разумеется, Ката озвереет, вздумай я чеканить камень в доме. Хотя у меня и подходящего камня-то не было.

Я вновь взглянула на часы.

Вытянув руки – боль постепенно проходила, – я подошла к крошечному шкафу и вытащила мольберт. У меня еще оставался холст, но его я берегла. Бумага была дешевле, хотя тоже довольно дорогая, что, вероятно, служило основной причиной нелюбви бабушки к моему творчеству. Я выбрала небольшой формат, прикрепила к мольберту и зажгла еще две свечи, чтобы видеть и Золотого, и бумагу.

Я улыбнулась.

– Видите? Говорила же: я придумаю вам ужасное прозвище.

С помощью графитного карандаша я сделала легкий набросок. Света не хватало, но не хотелось тратить еще больше свечей на прихоти, к тому же моя натренированная рука могла запечатлеть то, что пытались скрыть тени. Я набросала контур лица легкими линиями, прежде чем приступить к деталям, время от времени поглядывая на него, чтобы точнее передать наклон носа или изгиб верхней губы.

Глаза я оставила напоследок, не желая изображать их закрытыми, но и не рискуя гадать, чтобы не ошибиться с их формой. В конце концов я нарисовала его таким, каким он был: спящим, с лежащими на щеках нежными ресницами.

Он был прекрасен. Я решила позже изобразить его в красках, когда взойдет Солнце, хотя сомневалась, что получится правильно передать цвета.

Отставив мольберт, я вернулась к кровати. Пощупала лоб больного. Цокнула языком.

– Эти травы нисколечко вам не помогают.

Смочив тряпку прохладной водой, я протерла его лицо, шею, ключицы и грудь, раздвинув странную рубаху, похожую на халат. Когда рука вернулась ко лбу, он уже полностью высох.

Сердце ушло в пятки, как уходит ко дну потерпевший крушение корабль. Меня пронзила печаль – острая, как серп. Как ни странно, меня крепко волновало благополучие Золотого. Его история.

– Если вы не очнетесь, то я никогда не узнаю, какая у вас форма глаз.

Оставив тряпку у него на лбу, я подобрала пальцами его широкую ладонь – с жесткой кожей, как у работяги, но без мозолей. «Интересно, – подумала я, – чем он занимается в жизни?»

– За мои старания я заслуживаю хотя бы увидеть ваши глаза.

Он не пошевелился.

– Упрям как осёл, – проворчала я.

– Возможно, он разбойник.

Голос бабушки меня напугал. Я выпустила руку Золотого и повернулась к двери.

– Он совсем не похож на разбойника.

Она насмешливо приподняла почти белую бровь.

– А ты знаешь, как выглядят разбойники? – Она вошла, шаркая ногами, одеревеневшими после сна, и опираясь на трость. – Разбойники бывают всех форм и размеров. – Она посмотрела на мольберт. Морщинки вокруг рта стали жестче.

– С ним не было вещей. – Я вновь взглянула на его безмятежное лицо. – Поищу опять, когда буду забирать ведра. Возможно, он потерял вещи в реке.

– Или он пират.

Я закатила глаза.

– Мы слишком далеко от океана.

– А пираты промышляют только в океанах? – Она сердито посмотрела на незнакомца. – Может, он речной пират? Легче швартоваться, труднее потопить.

Сухой смешок застрял у меня в горле.

– Как скажешь.

Она подошла так близко, что колени касались кровати.

– Он не дитя, Айя. Не обращайся с ним как с ребенком.

– Он болен. Почти то же самое. Может, и тебе не надо помогать в следующий раз, когда у тебя опухнут колени?

Бабушка недовольно поджала губы, но не ответила. Затем щелкнула пальцами.

– Он наемник! Только взгляни на эти плечи. Точно, наемник!

Я невольно посмотрела на плечи незнакомца. Прикоснулась к одному и про себя поморщилась от жара, закипавшего у него под кожей.

– Наемники носят доспехи, разве нет?

– Нет, если приходится плыть. Или если они в бегах. – Она призадумалась на мгновение. – Наверняка дезертир. Надо бы его связать. На всякий случай.

Я покачала головой.

– В ближайшее время он не проснется. Лихорадка усилилась.

Ката жестом велела мне подняться. Я повиновалась, и она заняла мое место.

– Нужно экономить воду. А теперь принеси- ка мне бальзам да сходи за ведрами.

Я вновь повиновалась и вскоре повела Лозу к реке.

Вещей Золотого там не оказалось, как и иных следов.

Я остановила выбор на глине.

Мы все по очереди присматривали за Золотым, его состояние ухудшалось: дыхание стало хриплым, а прекрасная кожа побледнела. Мы перепробовали все возможные средства. Мама с лампой ходила собирать травы и проверяла урожай. Я без особого пыла заботилась о животных, пока бабушка мазала Золотого бальзамами и упрекала за все кривые дорожки, на которые могла свернуть его жизнь.

На третий день его болезни, через семь дней после того, как мир поглотила ночь, я решила вылепить из глины его бюст.

Мне нравилось работать с глиной. Она придавала портрету больше глубины, чем способен придать набросок или этюд, и в то же время более снисходительна к ошибкам, чем камень. Я принесла домой кусок темной глины, которую сама смешала, и даже Ката не стала ворчать: нам всем нужно было чем-то себя занять, пока наш гость боролся за жизнь. Поэтому я его лепила, аккуратно выделяя каждый локон, и, когда лепила лоб, вдруг осознала, что он не потеет.

Что за лихорадка такая, из-за которой человек не потеет?

На середине работы я остановилась, чтобы руки немного отдохнули.

– Возможно, вы известный картограф, – предположила я. – И действительно побывали в плавании, но вы не пират. У вас слишком чистая кожа и здоровые десны.

Ага, я проверяла.

– Известный картограф с другой стороны Земли. – Я изучала его безглазый бюст. – Но выросли вы в бедности. Работали на ферме вроде нашей. Вот почему вы не похожи на ученого. А ваш отец… вот он был наемником, но в одну судьбоносную ночь встретился с вашей мамой, влюбился по уши и решил остепениться, отказаться от прежней жизни. Однако вам передалась его тяга к странствиям, вы хотели повидать свет.

Я размяла спину.

– Хотели запомнить каждый изгиб берега и каждую вершину гор. Хотели исследовать мир и сделать себе имя. Но вы этим не хвастаетесь. – Я помолчала, разглядывая лицо, ставшее мне таким родным. – Ну, разве что среди друзей. И в своих публикациях. Разумеется, написанных другим человеком. Интересно, вы владеете многими языками или наняли переводчика, чтобы он донес вашу историю до более широкой публики? Если да, то где он?

Моя история нисколько не впечатлила Золотого. Он с хрипом втянул в себя воздух.

Оставив скульптуру, я вернулась к кровати и сняла горячие компрессы с его лба и груди. Завела часы, посмотрела время. Пора было принести еще лекарства, поэтому я сходила на кухню и налила чашку того, что утром заварила Энера. Возможно, холодный чай пойдет ему на пользу. Когда я вернулась, его дыхание успокоилось.

Я помешкала, прежде чем приподнять его голову, чтобы напоить.

– И почему вам вдруг стало лучше? – Я опустила чашку. Несмотря на наши усилия, его состояние только ухудшалось с тех пор, как мы принесли его домой. Я начала сомневаться, не ошиблись ли мы с диагнозом. Может, у него какая-то другая лихорадка, о какой я никогда прежде не слышала.

Был лишь один способ выяснить.

Я убрала кружку и отнесла миску с тряпками обратно на кухню.

Пока пусть просто отдыхает.

Тьма проникала в наши души с каждым днем все больше, если «дни» вообще продолжали существовать. Она подкрепляла мамины страхи и заостряла бабушкин язык. Я становилась тревожной и резкой. Моя дорогая матушка, увидев мою скульптуру, когда пришла освободить меня от обязанности присматривать за больным, в шутку спросила, не влюбилась ли я часом. В ответ я чуть на нее не набросилась.

– Не говори глупости! – прошипела. – Я не влюбляюсь!

Я вылетела из комнаты. Не прошло и четверти часа, как меня охватило сожаление. Когда я вернулась, чтобы извиниться, в комнате была и Ката: они сидели на стульях и шептались, низко склонившись друг к другу.

Я напрягла слух, пытаясь расслышать слова, но ничего не вышло.

– В чем дело?

Темно-серые глаза Каты метнулись ко мне, в то время как взгляд матери опустился в пол, отчего груз вины стал еще тяжелее.

– Пока ты спала, заходила Лутас. – Бабушка кивнула на тонкий тюфяк на полу, где я задремала во время бдения. Я не спала в постели с тех самых пор, как нашла Золотого. – Говорит, по Гоутиру рыскают разбойники. С покровительством ночи они могут грабить нас хоть двадцать четыре часа в сутки.

Она сплюнула.

Взгляд Энеры скользнул к мужчине в постели.

– Вдруг они ищут… его?

– Разве разбойники отличаются преданностью? – Я скрестила руки на груди, по позвоночнику поднималось раздражение, как по лестнице. – Или же он в большей опасности, чем мы?

Когда мягкий взгляд мамы встретился с моим, я опустила руки.

– Извини за резкость.

Она лишь улыбнулась и пожала плечами.

Проскользнув за спинку стула Каты, я подошла к Золотому и положила ладонь ему на лоб.

– Он все еще горит, но дыхание улучшилось. Я не делала холодных компрессов и не давала лекарств, только немного бульона.

Энера встала и тоже потрогала его лоб.

– Как странно. Но раз это помогает…

Она взглянула на меня и пожала плечами.

Тяжко вздохнув, ужасно уставшая, я опустилась на край кровати, слегка подвинув Золотого.

– Не стоит переживать о разбойниках. Мы живем в глуши. Слишком далеко добираться, а брать особенно нечего.

Ката злобно прищурилась, будто я оскорбила ее ферму – полагаю, в самом деле оскорбила.

– Посевы гибнут, солнечного света нет… Скоро продовольствие на этой Земле станет дороже золота.

Упоминание золота обратило мое внимание обратно на умиротворенное лицо Золотого. Мне все еще отчаянно хотелось его изобразить, меня не удовлетворяла ни скульптура, ни множество набросков, которые я сделала. Казалось, в одном произведении я могла отразить лишь крупицу его облика, и потребуются тысячи работ, чтобы по-настоящему передать то, что видели глаза.

– Должно быть холоднее, – добавила Ката, кивая на окно с бесконечной ночью за ним. Действительно, без Солнца каждая ночь должна быть холоднее предыдущей. И все же, казалось, температура зависла прямо перед нулем. Возможно, дело в Луне, которая стала больше и ярче, а появлялась чаще.

Неужели таким отныне будет мир? А что станет со смертными – мы просто вымрем или же отыщем живучие растения и тощих животных, которыми можно набить животы?

Я потерла лоб, стараясь унять беспокойство. Нам нужен солнечный свет. Мне отчаянно нужен солнечный свет.

Будто прочитав мои мысли, Энера прошептала:

– Солнце умер.

– Боги бессмертны. – Мне не впервой об этом напоминать.

Мама задумалась на мгновение.

– Возможно, война отдалилась от Матушки-Земли, и Солнце отдалился с ней. Или же к нам прибыл некий бог тьмы.

Опершись локтями о колени, я сказала:

– Вряд ли нами завладел новый бог. А другим полубогам и божкам не хватило бы сил поглотить всю Матушку-Землю целиком. Может, беда сразила только Рожан? И в других местах свет есть?

Божки – самые слабые небесные существа, тем не менее гораздо более могущественные, чем человек. Пусть они не бессмертны, как боги и полубоги, живут очень долго. Сотни, если не тысячи лет. Я уже давно не заглядывала в Священные Писания, а о божках люди говорили нечасто. И действительно, сами мы ни одного в глаза не видели. Может, их и больше, чем остальных небесных существ, но это вовсе не значит, что их много. Вряд ли я узнала бы божка, даже если бы столкнулась с ним нос к носу.

Бабушка стукнула тростью об пол.

– Я не брошу свой дом! Бегите за светом без меня!

Мы с мамой переглянулись. Не стоило об этом и спорить, тем более что мы ничего не знали наверняка. Отрезанные от мира тьмой, мы могли лишь гадать об истинном положении дел. Ни ученый, ни королевский гонец не примчится на нашу ферму с вестями. Информация будет медленно стекать сверху вниз: от самых богатых к самым бедным, в конце концов попадет в уста барда или купца, проезжающего через Гоутир, и тогда, вероятно, Даника или Зайзи донесут ее нам.

Я старалась не думать о том, что мы все тут умрем вместе с глубоко пустившей корни бабушкой.

Меня замутило. Энера коснулась моего локтя.

– Поспи на нашей кровати, милая. Мы пока не будем ложиться.

Я взглянула на часы. Четыре дня. Организм совсем сбился с ритма. Или сбилось чувство времени и сейчас четыре утра, но я точно помнила…

Мама ущипнула меня за руку.

– Ступай!

Кивнув, я направилась во вторую спальню, не потрудившись даже зажечь свечу.

Я и не заметила, как погрузилась в сон, а проснувшись, уставилась на тени на потолке, созданные слабым светом, просачивавшимся по коридору от камина. Я лежала поперек кровати, пахнущей шалфеем. Несмотря на сон, в глаза словно песка насыпали. Я потерла их ладонями и медленно села. Желудок заурчал, требуя пищи. Интересно, кто-то что-нибудь приготовил?

К счастью, в коридоре я услышала звяканье ложки о кастрюлю. Энера дремала на стуле в моей комнате – значит, на кухне Ката. Я мягко встряхнула маму за плечо.

– Поменяемся?

Она с благодарностью похлопала меня по руке и выскользнула в коридор.

Размявшись, я придвинула стул поближе к кровати и взяла альбом для рисования.

– Что будем делать сегодня, Золотой? Может, начнем с другого конца и нарисуем твои ноги?

Я открыла альбом на чистой странице и взяла кусочек угля.

Когда я вновь подняла взгляд, на меня смотрели глаза Золотого.

Сегодня Солнце казался немного ярче.