Он ухватил своей огромной лапой стакан с горькой и разом опрокинул его себе в горло.
– Запевай, Андрей, а мы подхватим! – ободрили его собутыльники.
Не отец, не мать разлучили нас,
Разлучил же нас тот великий князь,
Князь Иван, государь Васильевич.
Перед глазами Зыряна все поплыло, и он провалился в серый густой туман.
* * *
По случаю признания царицей Мариной Юрьевной в тушинском самозванце своего мужа истинного царя Димитрия князь-гетман Роман Рожинский распорядился устроить пир для своих приближенных, а также для свиты царицы и царя Димитрия.
На следующий день была задумана тайная помолвка вновь соединенной царственной пары. В Тушино, словно дятлы в весеннем лесу, застучали плотницкие топоры, завыли острозубые пилы, вгрызаясь в бревна. Весь лагерь вновь пришел в движение, начал строиться, обрастать новыми избами, среди которых особенно выделялся будущий дворец царя Димитрия.
Строить решили по старорусскому обычаю. Первый этаж – из камня с прорезанными в нем небольшими оконцами-бойницами. На второй этаж поставили деревянный сруб, который увенчали небольшим куполом. С боков начали пристраивать женскую половину, где будет размещаться царица и ее двор. С храмом будущие хоромы соединили крытым бревенчатым переходом, в котором также прорезали пилами узкие бойницы. Строители и плотники засновали по всему Тушино. К воротам потянулись телеги с камнем для постройки единственной пока в усадьбе царя каменной белой башни.
Князь-гетман столкнулся с Заруцким прямо в дверях.
– Что, атаман, доволен ты? – прохрипел Роман Рожинский. – Казакам твоим жалованье все выдали.
Заруцкий скривился:
– Выдали, да не все. Не хватает, князь-гетман.
Рожинский понимающе кивнул и развел руками:
– Что было, дали. Царек наш всей шляхте да наемникам задолжал.
Заруцкий облокотился на крыльцо и сдвинул шапку.
– Коли задолжал, чего пир на весь мир устраиваете?
Рожинский неуклюже пожал плечами.
– Без пира никак, – буркнул он. – Да и царицу нашу нужно с самозванцем повенчать тайно, чтобы никто не знал.
– Капеллан латинский будет? – неожиданно прямо спросил Заруцкий.
Рожинский молча кивнул:
– Сам знаешь. Католичкой она осталась. Не по сердцу ей вера ваша.
Заруцкий злобно пнул ногой деревянную балясину в крыльце.
– Казаки недовольны будут, да и остальные московиты. Царица русская, как и царь, должны быть православными и всему народу показывать себя защитниками веры.
Заруцкий недовольно отвернулся и засопел переломанным носом.
– Так потому и тайно, – поспешил успокоить его князь-гетман. – Время решит, какая вера для нее сподручней окажется.
Князь-гетман подошел к Заруцкому и положил ладонь ему на плечо:
– Видел царицу-то нашу Марину Юрьевну?
Заруцкий замотал головой.
– Не видел, – задумчиво ответил атаман. – Не видел с тех пор, как первого самозванца за сапоги на крыльцо у дворца стащили.
Рожинский поморщился и перекрестился.
– Неприятное зрелище, верю, – добавил он, поднимая черные глаза к небу. Упаси Бог от такой смерти.
За дверями раздавались крики и пьяные вопли. Заруцкий указал глазами на почерневшие от времени доски двери.
– Лютует царь, – рассмеялся Рожинский. – Грошей в казне нема, и половине войска еще не плачено. Так и разбегутся людишки.
Заруцкий развернулся и сошел с крыльца:
– После зайду.
– Правильно, Иван! – крикнул вслед князь-гетман. – Вечером приходи на пир. Ждать тебя будем.
Заруцкий молчаливо склонил голову и зашагал к своей избе.
«Марина Юрьевна здесь», – вертелось у него в голове.
Сапог воткнулся носом в рыхлый, мокрый от осенних дождей песок. Заруцкий мотнул головой, пытаясь сбросить морок колдовства, опутавшего его при первой встрече с Мариной Мнишек. Теперь она была здесь, в лагере самозванца. Сюда же вернулся и ее отец, сандомирский воевода Юрий. Заруцкий хорошо знал этого проныру, жадного до грошей и готового торговать честью и телом дочери.
«Ах, Марина Юрьевна, Марина Юрьевна», – тяжело выдохнул Заруцкий, шлепая новыми кожаными сапогами по тушинской грязи. Сегодня он увидит ее и будет целовать ей руку. Сердце атамана сжалось.
Небо над Тушино заволокло тучами, и по деревянным скатам домов застучали холодные капли дождя. Часовой на башне у ворот напряженно всматривался на юго-восток. Где-то там совсем недалече стояла Белокаменная. Стихали крики и шум в московских слободках, закрывались базары, часовые запалили огни на мрачных и массивных стенах столичного города. Царь Василий Шуйский, склонившись над свитком, замышлял супротив Димитрия очередную подлость. Жизнь в Москве не такая, как здесь, в Тушино, пьяная и разнузданная.
«Ну да, Бог даст, все образуется».
Заруцкий зашел в избу, расстегнул золоченую пряжку пояса. Повесив саблю на крюк и перекрестившись, он сел на лавку у дверей. Подумать ему было над чем. Да и нет у него желания присутствовать на тайном венчании царицы с самозванцем.
– Позже приду! – грубо рявкнул сам себе Заруцкий.
В хоромах царя Димитрия было шумно. Челядь таскала на стол в деревянных мисках квашеную капусту с клюквой, от которой польская шляхта в свите князя-гетмана Рожинского брезгливо морщилась. Но появление на столе дичи и курятины воспринялось ею благосклонно.
Вновь зазвенели кубки в руках шляхты и благородного казачества. Все пили за царя Димитрия и царицу Марину Юрьевну. Стол царственной паре организовали у стены под образами, недалеко от большой печи, украшенной зелеными изразцами. Из поместья какого-то ограбленного казаками и ляхами боярина притащили домашнюю утварь и мебель. Золоченые канделябры, расставленные по углам, отбрасывали приятный и домашний свет.
Новоявленный царь не стал утруждать себя русскими одеяниями, а напялил на себя польский жупан, расшитый золотными нитями, и красную шапку с плюмажем. Его одеяние вызвало веселое одобрение у поляков, но разозлило казаков и некоторых московских бояр, перешедших к нему на службу.
Дмитрий видел их кривые взгляды в сторону своей царственной особы. Они бы с удовольствием накинули ему петлю на шею, если бы не Шуйский, что погнал их прочь от Москвы. Но вино делало свое дело, и Димитрий, вливая в себя очередную чару вина, кивал гостям головой доброжелательно и снисходительно и искоса поглядывал на царицу.
Весь его разум занимала мысль, что наступит время, и пьяные гости сгинут с глаз, останется он с ней один, и тогда полетят прочь на пол все наряды, слезет с лица надменная улыбка и повалится она в брачное ложе, как простая девка на сено. И станет она его царицей на веки вечные. Марина видела его взгляды, но старалась отворачиваться в сторону, ведя разговоры со своей служанкой Барбарой.
