– Жесток московит! – прошипела она в адрес самозванца-мужа. – Бог ему судья.
Она фыркнула и, улыбнувшись, посмотрела на арапчонка.
– Доволен ты своим нарядом? – спросила Марина.
Кочубейка кивнул:
– Доволен, царица. Только страшно мне здесь.
– Тебя обидели? – злобно прошипела царица.
Кочубейка помотал головой. Марина провела ладонью ему по волосам.
– Скажи, что хочешь, Марыська, – прошептала царица, – все для тебя сделаю.
Кочубейка понял, что пришел его час. А чего желать шуту? Воли? Так не отпустит царица, да и что ему одному с этой волей делать?
– Вели, госпожа, сыскать мне доброго дядьку казака, – пронудел Кочубейка.
– Казака? – удивилась Марина.
– Вели, царица! – заныл шут. – Он меня от смерти спас.
– Имя хоть помнишь? – спросила Марина.
– Кажется, Зырян зовут. С Дону он.
Марина согласно кивнула:
– Cыщу, Марыська, обязательно сыщу.
Она притянула арапчонка к себе и стала нежно гладить по голове.
Казаки и стрельцы, несмотря на подмерзшую землю, довольно быстро выкопали посреди царского двора яму под столб, на котором по будущему указу царя московского Димитрия должны были повесить пойманного самозванца.
– Иди, пиши указ! – Димитрий пнул ногой дьяка-писаря, торчавшего у него за спиной.
– Чего писать-то? – осведомился дьяк.
– Пиши, что по указу моего величества самозванец Иван, причисляющий себя к сводному брату царя московского, приговаривается к повешению.
Дмитрий поежился. Холодает. Редкие снежинки осыпали крыши изб Тушино.
– Беги, ирод! – ругнулся царь. – Поторапливайся.
Дьяк исчез. Димитрий смотрел на изувеченное тело самозванца, лежащее на мерзлой земле. Уже второй самозванец в его руках. Сколько их еще будет?!
– Туточки я, государь… – Из-за спины вынырнул дьяк со свитком.
– Веревку-то приготовили? – поинтересовался Димитрий у гогочущей толпы из стрельцов, казаков и ляхов.
– А как же, твое величество? – буркнул один из казаков. Он вынырнул из толпы и бросился к столбу. – Еще с прошлой недели лежала.
Казак лихо вытянул конец пеньковой веревки рукою вверх.
– Смазали гусиным жиром, твое величество, чтобы затягивалась хорошо.
Дмитрий удовлетворенно кивнул. Вешать – тут его воинство мастера, а Москву взять пупок развязался.
– Готово, твое величество! – истошно заорал казак, слезая с приставной лестницы.
Димитрий махнул рукой.
– Тащите сюда самозванца! – заорал казак у виселицы.
Из толпы выскочили два стрельца и бросились к неподвижно лежащему самозванцу. Тот еще был жив, но удары сапог повредили ему внутренние органы, отчего он хрипел и булькал кровью. Мужика в разорванном кафтане подтащили к столбу и накинули петлю с веревкой.
– Все готово! – отрапортовал казак. – Можно вешать.
Он довольно улыбнулся, ожидая знак от царя. Изо рта самозванца на землю стекали сгустки крови и слюны. Казак брезгливо поморщился и отошел, оставив приговоренного покачиваться в петле, пока тот мог еще сам стоять на березовом чурбаке.
– Погоди еще, – остановил его Димитрий. – Что мы, изверги какие, али нехристи? Читай приговор, дьяк.
Дьяк на коротких ножках выскочил вперед и развернул свиток.
– По указу его царского величества самозванец Август, нарекшийся братом царя, приговаривается к повешению.
Толпа оживленно загудела.
– Ловко это он с самозванцами, – тихо прошептал один из казаков другому в ухо.
– Боится его величество, – в ответ буркнул его товарищ, – чует за собой грех.
Казаки вновь уставились на казнь. Димитрий махнул рукой. Березовый чурбан покатился по земле. Веревка дернулась и натянулась, затягивая на шее несчастного петлю. Изо рта самозванца хлынул поток алой крови, глаза бешено завращались в глазницах, а затем вылезли почти наружу.
– Порядок, твое величество, – удовлетворенно хмыкнул казак, руководивший казнью.
– Закрой глаза, Марыська… – Марина оттащила своего шута от окна.
Димитрий хлопнул входной дверью в своих хоромах. Войско еще некоторое время стояло на месте, обсуждая казнь самозванца, затем стало тихо расходиться по своим домам.
* * *
Царь сидел за столом, разглядывая содержимое шкатулки, недавно поставленной казаками на его величества царский стол. Войско в помощь польскому гетману Яну Сапеге он отправил. Лавра падет еще до Рождества.
«Падет, возьмет гетман непокорную обитель».
Димитрий перевел глаза на киот. Богородица с младенцем смотрели на него всепрощающим взором. Не укоряя, не виня и, может быть, даже в чем-то понимая его. Смотрели они так, как Спаситель смотрел на Иуду. Смотрел, любил и не осуждал. Ведь он, Димитрий, «азм есть царь московский, защитник народа и веры». Димитрий вспомнил о Филарете. Не зря он притащил к себе монаха из монастыря под Ростовом.
