Тысячи.
Но я не собирался падать туда без нее.
– Держись, Вероника, – о черт. Девочка отпустила одну руку. Я не видел лица, слышал только то, что она плачет. Почему ребенок вообще стал подниматься на гору?!
Я схватил ее за запястье и, не разбирая ничего перед собой, едва не упав сам, вытянул Веронику наверх.
– Mamochka! – запищал маленький комок в белом пуховике. Ночью в горах было холодно. – Mamochka! Ya lublu tebya!
– Боже, я так испугалась за тебя, детка, – я не понимал, о чем, говорит женщина. Но она явно говорила на русском языке – грубое произношение, как будто она произносит слова не любви, а ругательства.
– Спасибо. Вы спасли нашу жизнь. Мою жизнь, – прошептала женщина на ломанном английском. Наши взгляды лишь на мгновение встретились, я только кивнул в ответ и снова прикрыл голову и лицо широким капюшоном.
Мне часто приходилось скрываться в последнее время. У меня было десятки врагов, и передвигаться без охраны, пусть даже по Египту, совсем небезопасно.
Хотя вряд ли кто-то знал, что я здесь.
Я поборол искушение заглянуть в телефон и посмотреть, где находится ОНА. В последний раз, когда я делала это, Лейла была в Бруклине. Наверное, рада радешенька вернутся в свою развалину, где ее снова изнасилует один из дружков брата.
Это то, чего ты хотела, киса? Чтобы тебя насиловал не я, а провонявший травой бедный хмырь или Аксель Честер? Готова отдаваться за бесплатно? Только попробуй развести перед кем-то свои стройные ножки…
Закипаю.
Я со злостью поморщил нос, сжимая кулаки до боли. Каждый шаг превратился в настоящую муку, будто сам Бог добавлял мне камни на плечи. Будто напоминал, насколько чудовищны и греховны сейчас мои мысли.
Еще две минуты назад я думал о Леа совсем в другом ключе.
Если бы она была для меня дыркой, шлюхой, прохожей…одной из тех девчонок, на которых я проводил свои эксперименты со времен колледжа.
Мне всегда было интересно, насколько сильно они падут к моим коленям. Насколько сильно станут Боготворить меня, благодаря воздействиям на их нежный и наивный мозг.
Каждый раз я выбирал себе более непонятную и труднодоступную жертву. Жертву, способную отвечать и бороться, и в то же время быть податливой и стать украшением моей коллекции.
Мой отец коллекционировал пауков, скорпионов и змей.
Я коллекционировал девушек. Но ни одну из них я не мучал…против их воли. Они влюблялись в меня, желали. Сходили с ума и сами умоляли о том, чтобы я творил с ними все, что угодно.
Я никогда не переходил черту. Это делал за меня Деймон.
Поэтому, когда в моей коллекции появилась Леа, угомонившийся Дей ожил вновь.
Мой падший ангел. Леа Харт.
Но даже у самого опытного коллекционера есть «венец», украшающий всю коллекцию, и годы, что он потратил, собирая ее. И когда ты знаешь, что тебя лишили любимой игрушки, пойдешь на все, чтобы вернуть ее.
Как бы мне не было больно это признавать, и как бы я не хотел исправиться, я, Я, а не Деймон, жаждет ее крови. И ее счастья одновременно.
Я не исправим.
Это была моя последняя мысль, когда Баттал в очередной раз поглядел на меня с презрением.
В дальнейшем на гору я поднимался, думая о том, что спас маленькую русскую девочку возраста Энджи.
Но это не повернет время вспять и не исправит моих ошибок. И даже поднятие на гору Синай не избавит меня от тяжести этого греха.
Да, Баттал сказал, что любые грехи будут прощены и отпущены. Не знаю, для красного слова он это сказал или нет, но это место действительно священно и удивительно.
Но я знал одно: этот грех не уберет и не простит никто. Даже Бог. Даже если ты сам считаешь себя Богом. Богом среди Богов.
Ничто не поможет.
Пока ты не простишь себя.
А я никогда не прощу Деймона, который является моей частью, клоном, отражением.
И никакие психические отклонения не способны оправдать эти поступки в моих глазах и в глазах Леа.
* * *
Мы едва успеваем подняться на вершину до рассвета.
Я смотрю, как солнце поднимается из-за линии горизонта и раскрашивает сумеречного цвета горы в красновато-желтый. Земля напоминает поверхность Марса.
И впервые…за долгое время я ловлю это чувство. Чувство, что я в гармонии. Я один в этом теле. Мое «Я» изначально, первозданно. Кажется, что нет прошлого и будущего.
Может, это и есть отпущение грехов.
Я просто стою на вершине, делая глубокие, жадные вдохи. Расправляю руки, забитые двумя крыльями, и чувствую…тепло в груди.
Прикосновение Бога.
И оно не разрушает меня.
Как только солнце полностью встает, мои руки опускаются. Я вновь чувствую приход тьмы, злости, ненависти…обиды на отца. Вспоминаю все самое ужасное и плохое. Вспоминаю лицо своей безумной матери, а точнее, то что от нее осталось. Она овощ, манекен, сбой в матрице. Не жива, ни мертва.
Вспоминаю Леа, что стоит на коленях. Осколки разбросаны по столу, а ее рот… губы отдают себя другому мужчине с похотливой и дикой улыбкой.
Как она могла…? Как могла. В ее глазах было столько похоти. Я ее научил?
Но я учил ее не этому. Она разрезала меня без подручных средств, одним чертовым выражением этой порочной похоти в глазах.
Она должна была давиться, рыдать, захлебываться. Все в ее организме должно было отвергать ЭТО. Она должна была умолять и плакать. Но она этого не сделала.
Помогла сдать меня копам.
Моя девочка.
Такая сильная. Не сделай она этого, я бы наверное давно на нее забил. Но Лейла всегда выкидывала что-нибудь в моем же духе, и мне это нравилось. Мои любимые американские горки. Я, как и любой человек, жаден, как черт, когда дело доходит до эмоций.
