История России. Московско-литовский период, или Собиратели Руси. Начало XIV – конец XV века

Иван Данилович, по прозванию Калита (т. е. денежный мешок или кошель, в переносном смысле – скопидом), с одной стороны, является перед лицом истории с неприглядными чертами человека жестокого и пронырливого, который раболепствовал в Орде, чтобы снискать милость хана, и прибегал ко всяким козням, чтобы погубить своего соперника. С другой стороны, мы видим умного, заботливого хозяина своей земли, водворившего в ней спокойствие и безопасность от татарских разорений. «Седе на великое княжение Иван Данилович, – говорят летописцы, – и бысть тишина христианом на многа лета, и престаша татарове воевати Русскую землю». Таковы обыкновенно бывали и в других странах основатели государственного могущества, собиратели какой-либо раздробленной народности, действовавшие в условиях, в духе своего времени и не всегда затруднявшиеся в выборе средств для достижения главных целей. Хотя бы к этим целям такой деятель стремился эгоистично, то есть имея в виду прежде всего возвышение собственное и своего рода, тем не менее, потомство, пользующееся плодами его политики, обыкновенно вспоминает о нем с уважением и признательностью. В отношении к первым московским князьям народное уважение и признательность еще увеличиваются ввиду того, что, начав собирать разрозненные части Русской земли и полагая основание нашему национальному единству, они тем самым приготовляли постепенное, верное избавление Руси от варварского ига и ее будущее полное торжество над темными силами Азии.

Как истый хозяин и скопидом, Иван Данилович Калита хотя значительно увеличил собственное Московское княжение, но совершил это увеличение не оружием и кровопролитием, а денежной куплей. Он «примыслил» от соседних княжений несколько городов и волостей с большим количеством слобод, которые покупал у обедневших князей, бояр и монастырей. При нем Московская земля, во-первых, заключала в себе все течение реки Москвы с городами: Можайском, Звенигородом, Москвой и Коломной; далее, на юго-запад она простиралась от Коломны вверх по Оке, с городками Каширой и Серпуховом; а на северо-востоке владения московские охватывали уже часть Поволжья, заключая в себе волжские города Углич и Кострому. Они перешли далеко и на северную сторону Волги: Калита купил у обедневших местных князей (потомков Константина Всеволодовича Ростовского) не только Углич, но также Галич Мерский и Белоозерск; впрочем, пока оставил их во владении наследственных князей, довольствуясь полной покорностью последних. Для подчинения себе удельных ростовских князей он пользовался также семейными связями. Так, он выдал двух своих дочерей за Василия Давидовича Ярославского (внука Федора Черного) и Константина Васильевича Ростовского. Последний из них, то есть Константин Ростовский, находился в совершенном повиновении у тестя: московские бояре распоряжались в его стольном городе. В 1330 году прибыл в Ростов московский наместник Василий Кочева с товарищем своим Миняем и учинил великие притеснения гражданам, вымогая от них деньги (вероятно, для татарского выхода). Старшего ростовского боярина Аверкия они подвергли побоям и поруганию, на время повесив его вниз головой. Тогда многие местные бояре от такого насилия переехали в другие земли. Древний славный город Ростов, еще недавно изгнавший от себя татар, подвергся окончательному унижению. Другой же зять Калиты Василий Ярославич (подобно Дмитрию Тверскому, носивший прозвание Грозные Очи), наоборот, не только не хотел подчиниться своему тестю, но даже по родовым отношениям считал себя старше московского князя и вступил против него в союз с его врагом Александром Михайловичем Тверским. Эти союзы слабейших князей по временам немало сдерживали честолюбивые стремления и захваты Москвы, заставляя ее действовать осторожно и выжидать случаев к их разъединению.

Не дешево стоили Калите его земельные примыслы. Еще более того приходилось ему тратить на свои частые поездки в Орду, на татарские дани, на подарки и подкупы ордынских царевичей и вельмож. Необходимые на это средства он приобретал, конечно, главным образом доходами с собственных земель и своей бережливостью. Благодаря наставшему в его время сравнительно большему спокойствию, внутреннему и внешнему, московские волости стали скоро оправляться от прежних разорений; земледелие, торговля и промыслы оживились, а вместе с тем возросли и княжьи доходы. (Есть известие, что Калита строго преследовал в своей земле татей и разбойников.) Другим источником сделался сбор татарской дани. Калита, в качестве великого князя Владимирского, по-видимому, добился от хана позволения самому взимать эти дани или выходы с областей Северной Руси и доставлять их в ханскую казну. Разумеется, от этих сборов немалая доля оставалась в руках великого князя. А так как это взимание всегда могло опираться на татарскую помощь, то и подчинение удельных князей Москве пошло успешнее. Надобно полагать, что и самые примыслы Калиты или приобретение волостей большею частью находились в связи с несостоятельностью некоторых удельных князей, разоренных преимущественно татарскими данями и весьма убыточными поездками в Орду. Особенно важным источником великокняжеских доходов служил богатый торговый Новгород. Кроме обычных даней и сборов на князя и его наместников, Калита, при удобном случае, старался прижать новгородцев, чтобы возможно более получать с них на татарские выходы. В 1332 году он потребовал себе так называемого «серебра закамского», то есть даней, которые они взимали с чудских приуральских народцев. Новгородцы отказали; Калита пошел на них ратью, захватил их пригороды Торжок и Бежецкий Верх и начал опустошать соседние новгородские волости. Но соперник его Александр Тверской в то время сидел в Пскове подручником Гедимина Литовского. Новгородцы вошли в сношение с Александром и Гедимином и призвали к себе Гедиминова сына Наримонта; Калита переменил тон и помирился с Новгородом. В конце своего княжения он снова потребовал от новгородцев большую сумму денег, ссылаясь на лишние требования выхода со стороны хана. Новгородцы опять уперлись. Калита отозвал своих наместников. Вскоре он умер, и распря окончилась уже при его сыне.

Относительная большая тишина, безопасность и зажиточность, которыми начала пользоваться Московская область, сравнительно с другими русскими землями, естественно привлекали сюда переселенцев из этих других земель, и население заметно стало умножаться. Многие бояре от удельных князей стали переходить на службу к «великому князю всея Руси», как стал именовать себя Иван Данилович. (Просто «великими князьями» назывались тогда почти все сколько-нибудь значительные владетели областные и даже удельные.) В Москву приезжали бояре из Твери, Чернигова, Киева, Волыни и так далее; даже из Орды выезжали в Москву знатные люди, которые принимали крещение, вступали в московскую службу, получали поместья и жалованье. Из них известен татарский мурза Чет, в крещении Захарий (предок Бориса Годунова). А из русских приезжих бояр известен Родион Нестерович, который прибыл из Киева с многочисленным двором, то есть с большим количеством своих отроков и слуг. Знатнейшие из этих приезжих бояр иногда становились выше собственных московских думцев и близких людей; отсюда уже в те времена начались между ними споры о местах или так называемое «местничество».

Забота о возвышении своего отчинного города над всеми другими и сметливость Калиты особенно выразились в отношениях его к церковной власти. Оказывая глубокое уважение митрополиту Петру и защищая от соперников, он сумел не только сделать его своим другом, но и побудил его постепенно оставить стольный Владимир и переселиться на жительство в Москву. Митрополиты русские имели обычай пребывать всегда вблизи великого князя; следовательно, Петр охотно покидал Владимир, который в действительности уже перестал именоваться великим княжением. Замечательно, что переселение это совершилось еще в то время, когда спор за первенство между Москвой и Тверью находился в полном разгаре и еще трудно было предвидеть его решение. Но уже само пребывание митрополита в Москве, сообщая ей значение церковной столицы, тем самым способствовало и ее перевесу над соперницей, так как привлекало на ее сторону сочувствие народное.

Формального или торжественного переселения, собственно, не было; а просто во время своих частых объездов русских областей митрополит все реже и реже возвращался во Владимир, все долее и долее гостил в Москве. Достигнув глубокой старости, он начал думать о том, где будут положены его кости. Предшественник его Максим, первый киевский митрополит, переселившийся на север, был погребен во владимирском Успенском соборе, и этот собор, после Киево-Софийского, сделался, так сказать, митрополитальным. Если Петр желал утвердить митрополию в Москве, то надобно было позаботиться о сооружении в ней достойного соборного храма, в котором также он мог бы найти себе успокоение. По словам его жития, Петр начал просить Ивана Калиту (тогда еще не получившего ярлык на великое княжение) воздвигнуть в Москве такой же каменный собор во имя Успения Богородицы, какой был во Владимире. Позднейший распространитель жития, митрополит Киприан, при этом влагает в уста Петру такое пророчество: «Если, сыне, послушаешь меня, то сам прославишься паче всех князей, и весь род твой, и град сей возвеличится над всеми русскими городами; святители будут обитать в нем и руки его взыдут на плеща врагов его; также и мои кости будут положены в нем». Калита поспешил исполнить его желание и заложил каменный Успенский храм в Московском Кремле, близ своего двора, летом 1326 года. Но едва выведено было основание и едва Петр успел приготовить в стене нишу с каменной гробницей для себя, как он скончался в декабре того же года и был погребен в этой гробнице. Таким образом, св. Петр начал собою ряд московских иерархов-угодников, столь много содействовавших прославлению Москвы у русского народа. На следующий год Успенский храм был окончен и освящен ростовским епископом Прохором (автором первоначального краткого жития Петрова). Но этот Успенский собор ни размерами своими, ни украшениями далеко не мог равняться с изящным созданием Андрея Боголюбского и Всеволода III. Московский князь, владевший пока частью Суздальской земли и бывший смиренным данником Золотой Орды, конечно, является беднее помянутых своих предков. При том художество русское, достигшее замечательного развития в первой половине XIII века, было задавлено варварским игом и пока еще не успело возродиться к новой жизни.

Последнее пребывание и погребение в Москве митрополита Петра хотя в значительной степени подвинуло в ее пользу вопрос о перенесении митрополии, однако окончательное решение зависело от его преемника. Константинопольский патриарх на этот раз снова поставил грека, по имени Феогност. Но когда Феогност прибыл в Киев, а оттуда во Владимир-на-Клязьме (1328), спор между Тверью и Москвой уже решился в пользу последней; Александр Михайлович находился в изгнании, а Калита получил ярлык на великое княжение. Естественно, что новый митрополит скоро уступил влиянию последнего и переехал на житье в Москву, в соседство великого князя, к неудовольствию и зависти русских князей, понимавших значение этого шага. Феогност сделался таким же преданным пособником Калиты, каким был Петр. Мы видели, как ловко московский князь употребил духовное оружие против своего соперника, заставив Феогноста погрозить отлучением псковичам, если они не изгонят от себя Александра Тверского.

Кроме Успенского собора, Калита украсил Московский Кремль еще несколькими каменными храмами. На Боровицком холму, на самом великокняжеском дворе была деревянная церковь Спаса Преображения. Калита построил, вместо деревянной, каменную и устроил при ней монастырь; «мнихолюбивый» князь перевел сюда часть иноков и архимандрию из отцовского Данилова монастыря, подчинив его Спасо-Преображенскому. (Этот последний послужил усыпальницей древних московских княгинь.) Около того же времени он построил, вероятно в честь своего ангела, каменную церковь Иоанна Лествичника, «что под колоколами», как выражается летопись (на месте позднейшей колокольни Ивана Великого). На самом краю Боровицкого холма, над спуском его к Москве-реке, стояла деревянная церковь Михаила Архангела (может быть, основанная помянутым московским князем Михаилом Хоробритом). В ней покоились останки Юрия, брата Калиты. Он воздвиг на ее месте каменный храм, назначив ему служить усыпальницей для себя и своего потомства. (Но гроб брата, при разборке деревянного храма вынесенный в Успенский собор, после не был возвращен на прежнее место.) Все эти каменные храмы были малых размеров и не отличались большим изяществом. Наглядным их образцом для нас служит помянутый Спасо-Преображенский храм, отчасти уцелевший в прежнем своем объеме и более известный в народе под именем Спаса на Бору. (Означенные четыре каменных храма, т. е. Успения, Спаса, Иоанна и Михаила, построенные Калитой, были расписаны иконными фресками при его сыне Симеоне Гордом.) Что касается до храмов деревянных, то Москва уже обиловала ими в то время; по крайней мере, летопись по поводу одного пожара сообщает, что сгорело при этом 18 церквей. Это бедствие, столь часто опустошавшее наши древние города, однажды истребило и сами кремлевские стены. Иван Данилович после выстроил новые стены из дубового леса – следовательно, более крепкие, чем прежде, но все-таки деревянные.

Последним событием княжения Калиты был поход против смоленского князя Ивана Александровича. Этот князь, по-видимому вступивший в союз с Гедимином Литовским, оказался непокорным хану данником, и Узбек послал на Смоленск татарское войско с воеводой Товлубием, приказав соединиться с ним северо-восточным русским князьям. Действительно, князья Рязанский, Суздальский, Ростовский, Юрьевский и некоторые другие привели свои отряды; но Калита не пошел сам, а послал московскую рать с двумя воеводами. Соединенное ополчение ограничилось опустошением окрестностей Смоленска и, не взяв города, воротилось назад. Калита, очевидно, не так усердствовал в этом случае, как против своего соперника Александра Тверского. А может быть, он не пошел лично в поход по причине тяжкой болезни. Вслед за тем он скончался (31 марта 1341 г.), приняв перед смертью пострижение и схиму; его погребли в созданном им храме Михаила Архангела.

От Ивана Калиты дошло до нас два духовных завещания, впрочем по времени относящиеся не к концу, а к началу его двенадцатилетнего великого княжения. Такие завещания, по-видимому, составлялись им перед каждой поездкой в Орду; ибо эти поездки, кроме долгого пути, исполненного всяких лишений, представляли опасности и от изменчивого расположения ханов, так что ни один русский князь не мог быть уверен в своем благополучном возвращении. В помянутых завещаниях Калита делит свою землю между тремя сыновьями: Симеоном, Иваном и Андреем. Старшему он отказывал лучшую часть земли с наиболее значительными городами, Можайском и Коломной, Ивану – Звенигород и Рузу с волостями, Андрею – Серпухов и Лопасню, также с волостями, и еще некоторые волости супруге своей Елене с меньшими детьми (девочками); но она скончалась восемью годами прежде его. Кроме волостей и доходов, великий князь делит между ними и свои одежды, утварь и украшения, как то: золотые цепи, пояса, унизанные жемчугом и дорогими каменьями, золотые чаши и ковши, серебряные блюда и чарки, шубы из дорогих тканей с соболиной подкладкой, с жемчужными наплечниками и с нашитыми металлическими бармами, шапки с золотым верхом, мониста, кольца, ожерелья и прочее. Не забывает завещатель и о церквах, которым приказывает раздать сто рублей и часть рухляди священникам; причем владимирскому Успенскому собору отказывает какое-то «блюдо великое о четыре кольца». Три сельца он отказывает на церковь в «поминание» о своей душе.

Грамоты бросают свет и на государственные понятия, и на домашнее хозяйство московского князя, которого уже ближайшее потомство стало называть «собирателем Русской земли». С одной стороны, мы видим как бы все ту же удивительную систему, все то же дробление земли между сыновьями. Но, всматриваясь ближе, замечаем уже значительную разницу с прежней системой. Во-первых, младших сыновей, жену и дочерей великий князь приказывает старшему сыну, чтобы он был им печальник, то есть отдает их под его покровительство. Во-вторых, сам раздел земли устроен так, что младшим братьям трудно выйти из повиновения у старшего. Их уделы не представляют особых, сколько-нибудь округленных владений; их волости отчасти окружены владениями старшего брата, отчасти перемешаны с ним. Наконец, уделы их довольно незначительны в сравнении с его частью. Притом они назначены только из собственных, наследственных волостей. Город Москва хотя и отказан в общее владение всех трех братьев, но, конечно, государем его был старший из них, а младшие пользовались каждый своей «третью», то есть третьей частью известных доходов. Затем к старшему должны были перейти вся область Переяславля-Залесского и все дальние приобретения в Поволжье; ему же предоставлялось добыть себе от хана ярлык на великое княжение Владимирское. Следовательно, в Московском княжестве того времени уже начинается заметный переход к единодержавию. В том же завещании находим любопытное указание на отношение бояр к князьям. Калита упоминает об одном боярине (Бориско Ворков), которому пожаловал село, купленное в Ростовском уезде, и делает такое распоряжение: если боярин останется служить кому-либо из сыновей, то село оставить за ним; а если не останется, то село у него отнять. Следовательно, бояре по-прежнему были вольны в своей службе; но князь жалует им земли только под условием этой службы8.

После кончины Ивана Калиты сыновья его, а также князья Тверской, Суздальский, Ярославский и другие владетели Северо-Восточной Руси отправились в Орду. Некоторые из них стали было хлопотать о ярлыке на великое княжение Владимирское; но расположение Узбека к покойному московскому князю, подкрепленное богатыми дарами хану и его любимцам, решило вопрос в пользу старшего сына Калиты – Симеона, прозванного Гордым; по выражению летописи, ханом «даны под руце его все князи русские». Воротясь в Русь, он торжественно сел на великокняжеском столе во Владимире, то есть венчался в соборном храме со всеми установившимися обрядами. Решение вопроса в пользу Симеона было последней услугой Узбека московскому княжьему дому. Осенью или зимой того же 1341 года умер этот хан, с именем которого связана высшая степень могущества Золотой Орды и утверждение в ней ислама. Особенно он был памятен русским князьям: при нем до десяти князей сложили свои головы в Орде. Но замечательно, что, будучи усердным мусульманином, он не изменял обычной веротерпимости татарских ханов. Кроме льготных ярлыков, которые получили от него русские митрополиты Петр и Феогност, о том свидетельствуют его дружеские сношения с папой Венедиктом XII: по его просьбе хан дозволял латинским миссионерам водворять католичество в некоторых подвластных татарам землях черноморских и кавказских, например в стране ясов или алан. Но сам Узбек остался равнодушен ко всем увещаниям папы принять христианскую веру. Византийские императоры из дома Палеологов, ввиду многочисленных врагов, теснивших империю на востоке и на западе, заискивали расположение татарских ханов и не затруднялись посылать в их гаремы своих собственных дочерей. Пример тому подал основатель этой династии Михаил Палеолог, который одну свою дочь, Марию, послал хану Гулагу в Персию, а другую, Евфросинию, – известному хану Ногаю. (Впрочем, та и другая были побочные дочери.) Узбек также имел в числе своих главных жен дочь императора Андроника III.

Знаменитый арабский путешественник XIV века Ибн Баттута оставил нам любопытное известие о посещении им столицы Узбековой и о поездке ханской супруги, помянутой византийской царевны, к ее отцу в Константинополь (около 1333 г.).

Из Синопа Ибн Баттута приплыл в Корсунь; отсюда на местной телеге (арбе) проехал в Кафу (Феодосию), которая причислялась уже к владениям Узбека. Затем он посетил город Крым и отсюда отправился по черноморским и донским степям в столицу Кипчакского царства Сарай. В степях он видел многочисленные стада всякого скота, особенно овец, которые паслись без присмотра, охраняемые единственно строгостью татарских законов против воровства. По этим законам укравший скотину должен был воротить ее с придачею своих девяти штук такой же стоимости; если он оказывался несостоятельным, то отдавал собственных детей; если же не имел детей, то его самого предавали смерти.

«После многих дней пути, – говорит Баттута, – я прибыл в Азак (Азов), небольшой город, расположенный на морском берегу. В нем пребывает эмир, поставленный султаном Могамед-Узбек-ханом; он оказал нам почет и гостеприимство. Отсюда мы проехали в Маджар, значительный, красивый город. Татарские женщины в тех краях пользуются большим уважением, в особенности вдовы вельмож и ханов. Женщины эти благочестивы, а также щедры на милостыню и другие добрые дела. Они ходят без покрывал с совершенно открытыми лицами (очевидно, мусульманский гаремный быт еще не успел наложить свою печать на кипчакских татар).

Я отправился в султанский лагерь, который тогда находился в области, известной под именем Биш-Таг (Бештау) или Пятигорье; мы прибыли на место, где султан только что расположился со своим двором. В этот лагерь, называющийся „урду“ (Орда), мы приехали в первый день месяца Рамадана. Тут мы увидали подвижный город с его улицами, мечетями и кухнями, дым от которых поднимался по мере их движения. Но когда был дан знак остановиться, все это сделалось неподвижно. Султан Могамед-Узбек очень могуществен, пользуется обширной властью и есть повелитель неверных (т. е. не мусульман). Он принадлежит к семи великим царям света, каковы суть государи Запада (Фец-Мароко), Египта и Сирии, обоих Краков (Персии), Кипчака, Туркестана, Индии и Китая».

Затем следует описание ханского церемониала, напоминающее известие Плано Карпини о Батые.

У Могамед-Узбека был обычай каждую пятницу после молитвы сидеть под так называемым «золотым шатром», который очень богато украшен; посреди его ставился возвышенный трон (собственно ложе), обитый серебряными позолоченными листами с дорогими каменьями. Хан восседал на троне; его четыре жены сидели рядом с ним, две по правую и две по левую сторону. Подле трона стояли его два сына, также один на правой стороне, другой на левой; впереди трона сидела его дочь. Когда входила какая-либо из этих жен, Узбек вставал и, взяв ее за руку, отводил на ее место. Они были без всякого покрывала. Потом пришли великие эмиры, для которых были приготовлены сиденья по левую и по правую сторону от трона. Перед ханом стояли царевичи, его племянники и другие родичи. Ближе к двери, но лицом к трону помещались сыновья эмиров, а за ними и другие войсковые чиновники. Каждый входивший кланялся хану и потом занимал свое место. После вечерней молитвы главная жена или ханша возвращалась к себе; за нею следовали остальные, каждая в сопровождении своих красивых рабынь.

Хан принял арабского путешественника очень благосклонно; потом прислал ему в подарок баранов, коня, кожаный сосуд с любимым татарским напитком, то есть с кумысом. Ибн Баттута особое внимание обратил на тот почет, которым были окружены ханские жены. Всякая из них имела свое отдельное помещение, свой особый штат слуг и служанок; во время пути перед ее кибиткой ехал отряд татарских всадников, а за нею следовали красивые мамлюки. По обычаю татарской вежливости, арабский гость, прежде чем удостоиться ханского приема, посетил главных ханских жен.

С позволения Узбека Ибн Баттута отсюда отправился на север в город Булгар, чтобы удовлетворить своему любопытству, которое особенно было затронуто рассказами прежних арабских путешественников (например, Ибн Фадлана) о чрезвычайной краткости ночей в это время года. Действительно, по словам Баттуты, едва он кончал вечернюю молитву по закату солнца, как должен был начинать утреннюю молитву перед солнечным восходом. В Булгаре он слышал о какой-то стране мрака, лежащей за совершенной пустыней, на расстоянии 40 дней пути, куда можно было ездить только на собаках. В эту страну отправляются обыкновенно торговцы и меняют там свои товары туземцам на дорогие меха. Речь, конечно, шла о торговле с самоедами, остяками и вогулами. Баттута сильно желал посетить таинственную страну мрака, но долгота пути и сопряженные с ним опасности отклонили его от этого намерения. Пробыв в Булгаре три дня, он воротился к хану и последовал за ним в город Астрахань, лежавший на берегах Ателя (Волги), одной из величайших рек целого света. Здесь хан проводил самое холодное время, когда река покрыта льдом. В это время одна из жен Узбека, дочь византийского императора, выпросила у него позволение съездить в Константинополь и посетить своего отца. Баттута, тоже желавший посетить Константинополь, добился разрешения сопровождать на этом пути ханшу или «бай-лунь» («баялынь» русской летописи). Ее сопровождал пятитысячный военный отряд, кроме многочисленной свиты слуг и рабынь. На расстоянии десяти дней пути от Сарая они достигли города У кака. А на расстоянии одного дня от этого места лежали какие-то «горы русских», народа, «исповедующего христианство, рыжеволосого и голубоглазого, некрасивого (по понятию араба) и вероломного». В тех горах находились серебряные руды, и потому у русских была в ходу какая-то серебряная монета в пять унций весом. (Речь идет, вероятно, о тмутраканских руссах.) Затем путники прибыли в Судак, а потом через Баба-Салтун (Баба-даг) достигли Византии.