Голова голов

Чезаре, по всей видимости, суждено прийти к тому же, к чему пришёл его отец. Также ничего не знать о его прошлом и прошлом его родных. Тем более уж о прошлом своего отца, раз уж оно связано с Коза Нострой. Ну хоть это он будет знать точно.

Фабио вышел из здания, в котором он только что двадцать минут выслушивал Матерацци, а затем закончил всё небольшой репликой «Мы всегда поможет, когда наступит беда. Но просить помощи, когда всё идёт хорошо, не стоит». Он ведь знал, насколько хорошо у него идут дела, и что все свои скидки он просит, чтобы просто побольше инвестировать. Теперь он будет задерживать зарплаты своим служащим. И опять эти служащие обратятся к Коза Ностре, и опять придётся приходить и выдавать новый штраф, возможно, намного более грозный, чем предыдущий. Как ни странно, но некоторым людям и правда лучше раздавать штрафы постфактум, за содеянное, чем выносить предупреждения заранее. Так их мозг лучше воспринимает данность.

Иногда даже поражало насколько люди любят доводить всё до крайней точки. Причём, чем больше возможностей у них этого избежать, тем более явно они этой точки достигнут. Стоить дать человеку всего один шанс сделать всё, как надо, и он им воспользуется, а вот если этих шансов множество, то он обязательно пропустит их все. Такова человеческая натура, и грех на это жаловаться… Потому Фабио в очередной раз лишь намекнул на грозящие меры, не принимая их ни на грамм. Когда Матерацци снова заплатит за свою ошибку, он в очередной раз поймёт, что стоит поосторожнее принимать свои решения: это сбережет и его бизнес и рабочие места, которые он организует.

Жизнь всё же очень несправедлива. Столько вещей происходит не так, как было бы удобнее даже не всем, а прямо скажем – большинству. Но, что стоит принять за данность, так это то, что правила всё равно существуют. Даже, если они не устраивают, они всё равно существуют, и чем лучше их знаешь, тем ближе к тебе та самая справедливость, которой тебе не хватает.

Те улочки, по которым сейчас двигался Фабио были ему родными настолько, что он не воспринимал их даже как что-то красивое. Хотя сюда приезжали туристы, фотографировались на их фоне, поражались архитектуре даже обычных домов. Для Фабио, как и для большинства сицилианцев, это являлось чем-то обычным… Ему даже довелось слышать, что вообще во всей Италии у людей настолько хорошо изначально сложен вкус и видение прекрасного, что они уже не в состоянии изображать или создавать что-то некрасиво. Они родились и выросли там, где правильные черты присутствуют везде, а потому это стало для них данностью.

– А что если завтра Чезаре придёт и скажет то же, что и я когда-то своим родителям? Что, теперь он «сможет решить любой вопрос»? – подумал Фабио и остановился прямо посередине дороги. Что если Чезаре станет членом, например, другой мафиозной семьи? Разумеется, это невозможно, учитывая то, чем он сейчас занимается. Да и не в его духе подобное. Но, как бы это выглядело, если бы стало таковым?

Очевидно, что это было бы настолько же неожиданно, как и для его деда с бабушкой, переживших в своё время похожее потрясение. Но, что самое главное, Фабио почувствовал то же, что, видимо, когда-то чувствовал его отец. Он был готов принять это. Как бы ни было это тяжело, но он видел в себе все силы, готовые принять новую данность, как постоянную. И всё с тем же смыслом – лишь бы ты сохранял себе жизнь. Долгую жизнь, о которой ты сможешь потом рассказывать своим детям, а ещё лучше внукам.

И почему он не задумывался об это раньше? Ведь Чезаре уже двадцать два года, а он никогда не думал о том, что так важно быть на его стороне. Так же как его отец был всегда на его стороне. Несмотря на всё, что только окружало Фабио, его отец был всегда «За», был всегда согласен с его решением, и говорил, что будет всегда гордиться им… До чего же это тяжёлые слова, особенно когда понимаешь, что твой сын занимается чем-то опасным каждый день. Но ведь он понимал, что это добровольный выбор его сына, а значит единственное, чем он может помочь, так это поддержать этот выбор, потому что всё остальное лишь ослабит его…

Фабио попытался представить, что было бы у него в голове, если бы он тогда услышал от отца что-то другое. Если бы тот стал понукать, осуждать его решение. Если бы отстранился… Где-то внутри что-то громыхнуло, и Фабио тут же перестал пытаться себе такое представить. А ведь об этом он тоже не думал, когда принимал Омерту. Он вообще не думал о том, что есть ещё какие-то мнения, кроме его собственного… От этого ему стало горестно. Ведь он только что наконец оценил, насколько трудное и правильное было когда-то решение у его родителей – принять всё то, что делал их сын. Принять всё таким, каким оно уже стало, лишь бы остаться на его стороне.

А ведь сам он тогда радовался буквально как ребёнок, что его приняли в семью. Что теперь он настоящий солдат, что теперь у него есть пушка, честь и бравые ребята рядом. Как ему нравилось тогда, что можно работать в команде. Что ты не просто что-то делаешь правильное или нет, а что ты делаешь это в команде. И что тебя могут подстраховаться, могут помочь, а могут даже и спасти… И это не дурацкие бандиты как в голливудских фильмах, где все друг друга норовят подставить, лишь бы подвернулась возможность. Это семья, которая будет с тобой, которая всегда с тобой, пока ты с ней… Да есть и оборотная сторона всего этого. Обратной дороги нет… Но вот многие ли задумывались над тем, что не было это братство настолько крепким, если бы из него можно было выйти.

Люди вообще много говорят. Кто-то завидует. Кто-то ненавидит. Фабио ещё с самого начала видел в основном такие черты в людях, когда обращал на себя внимание. Люди руководит страх, они просто боятся. И будут бояться до тех пор, пока не покажешь себя в деле. А главное дело – это сохранять всё в спокойствии. Мало кто хочет принимать это за данность, но мафия первой заинтересована в том, чтобы всё кругом было тихо и спокойно. Чтобы никто и нигде ничем не мешал. Чтобы всё шло своим чередом. Вот, что нужно мафии… Потому что когда всё идёт своим чередом, то и вмешиваться никуда не приходится, и все меньше обращают внимание. А мафия очень не любит внимание к себе.

Фабио вышел к набережной. Его сразу обдул ветер. Отсюда простирался вид на бухту. Когда-то было сказание о том, как Архимед изобрёл зеркальные щиты, которые направили на приближающийся вражеский флот и спалили его дотла лучами Солнца… Забавная, конечно, сказка. Если б такое было правдой, то мы до сих пор бы сжигали друг друга, а не одни только корабли… Но ведь многие верят в это. И рассказывают друг другу иногда даже на полном серьёзе. Мол тогда были другие технологии, и такое было возможно. Или ещё что-то в этом роде…

Вот и отец тоже рассказывал это. Рассказывал ещё маленькому Фабио, когда они прогуливались здесь. И ветер дул точно также. И в бухте также плескались волны. И можно было не сомневаться, что во времена тех далёких событий, уж какими бы они ни были, но и ветер и волны были такими же… И вот теперь его отца нет. А ещё лет, в лучшем случае, через 30-40 не будет его самого. И не останется ничего ни от него, ни от его отца, а его сын Чезаре Сальтоформаджо будет играть на фортепиано на каком-нибудь австрийском балу, ничего не зная о своих предках.

Фабио стало грустно от этих мыслей. Всё же должен был быть вариант, который бы сделал всё это не таким безысходным. Похоже, что его учитель дал верный подход к нему, но путь к нему виделся отнюдь не лёгким.

Он спросил, насколько долго его и его родных должны помнить потомки. И ответ на этот вопрос не может выражаться в чём-то конкретном. Это не может быть год или сто лет. Даже если кому-то хочется, чтобы его помнили, например, тысячу лет, то это не более чем его амбициозное желание. Он сам в реальности даже не сможет посчитать, кем ему в этом случае будет приходиться этот человек. Пра-пра-кем? Дело ж ведь точно не в этих «пра», иначе бы кто-нибудь да уже б давно нарисовал бы таблицу, и все сидели бы и разглядывали её рядом с пирамидой очереди наследования.

Ответ должен быть где-то в них. В тех, кто будет помнить. И, может быть, за что помнить. И, видимо, главная разница в том, будут ли родные помнить его дольше, чем все остальные. Вот, например, Юлия Цезаря помнят до сих пор, но вряд ли найдётся хоть кто-то, кто сможет точно, твёрдо и уверенно сказать, что он является его прямым потомком. И это есть не семейное дело – это дело общественное. Когда человек, по сути, отдал себя всем: государству, обществу. Кому угодно, а родным не оставил, как бы обидно это ни звучало.

Значит надо мыслить чем-то, что не так далеко во времени. А тем, где есть люди, которые помнят друг друга. В этой связи Чезаре знает даже больше, ведь он знает своих деда и бабушку, а вот Фабио своих не знает… И ведь никогда особо и не хотел знать. Он сам не спрашивал, а отец не рассказывал, кем они были. И тогда это казалось нормальным. Нормальным, пока не умерли те, кто это помнил.

И вот теперь бы спросить у своих деда с бабушкой, довольны ли они, что про них вспомнили тогда, когда стало невозможно что-то нормально узнать? Гнусная мысль. И уж явно без какого-то просвета. Осталось тогда ответить на вопрос, доволен ли будет Фабио, когда его внуки после смерти Чезаре спросят хоть что-то про своего деда.

Фабио начал понимать, что заходит в тупик. Он попросил у своего учителя время подумать, а до чего-то дельного всё же не дошёл. То, что ему хотя бы удалось отделить личное от общественного, конечно, хорошо, но это не приблизило его к истине ни на шаг… Ему нужно оставить что-то своему сыну, что тот захочет сохранить. И ещё лучше, если захочет передавать после себя. А ничего такого у Фабио Сальтоформаджо кроме фамилии нет.

Он посмотрел ещё на прибой. Ощутил ещё дуновение ветра. И снова двинулся в сторону кафе «Среда».

***

Когда он вернулся в кафе, там уже было, хоть и номинально, но закрыто. Внутри всё было тусклое, освещаемое лишь двумя лампочками в самом конце зала. Лишь Амадео Кваттроки протирал стаканы, стоя за барной стойкой. Пока он находился в кафе, у него всегда была открыта дверь, даже если на дворе уже была полная ночь. Он всегда улыбался новому посетителю, даже если посетитель был совершенно не вовремя. Так он улыбнулся и Фабио.

– Дон Фабио. Рад снова видеть Вас. – Амадео продолжал тереть стакан, иногда поглядывая на него, а потом возвращая свой взгляд на гостя.

– Взаимно, Амадео. Взаимно. – Фабио присел на барный стул и аккуратно положил руки перед собой. – Скажи мне… Много ли ты помнишь из истории своего отца или деда, что связано с этим кафе?

– Конечно… И с этим кафе. И с тем кафе, что было него. И с тем, что было ещё раньше. Про кафе «Понедельник» мне всё рассказывал дед. А про кафе «Вторник» – мой отец… Мне кажется, что я знаю всё, что касалось тех событий, потому что они жили этими событиями. Всё, что происходило в их жизни, если было весомо, то обязательно было связано с кафе… И когда я перенял в управление «Среду», то единственная мысль, что была у меня, так это то, что в случае чего я обязательно открою и четвёртое кафе… Об это не просили ни дед, ни отец… Но я видел, что для них это значит. Что значит сохранять то, что считаешь своим, даже если это отбирают… Нужно создавать новое… Создавать новое, а не ложиться костями за старое. Думаю, потому у них получалось сохранить себе и жизнь, и кафе. Они не держались за то, что неизбежно отнимут, понимая, что судьба такая, чтоб они имели своё кафе…

– Интересная мысль… Не держаться за старое… И ты полагаешь, что меньше сил тратится на то, чтобы построить новое, нежели сохранять старое?

– Если старое отбирают, то да… В этом сомнений у меня нет, дон Фабио… Судьба любит, когда играют по её правилам и никак иначе… Мои дед и отец играли по её правилам, и они выиграли. У меня нет сомнений, что потеря двух предыдущих кафе и создание третьего есть нечто иное как победа, а не поражение со счётом два-один.

– То что при этом они ещё и остались в живых?

– Да. Остались в живых. И потому и смогли ещё что-то открыть… А начни дед бороться ещё тогда с фашистами за то, чтобы оставить себе своё, так и повесили бы его не стесняясь. А так, он создал новое. И передал это новое моему отцу, помогая ему потом открывать третье кафе… Мне уже досталось самое простое…

– Разве тебе что-то ещё осталось делать? Теперь-то у тебя уж точно никто ничего не отнимет. – Фабио было даже интересно, что теперь ответит его собеседник, полагая, что времена уже совсем не те, что были при Муссолини или операции «Хаски».

– Скорее всего, нет, дон Фабио… Но это лишь «скорее всего». Та память, что есть у меня, говорит, что я всегда должен помнить, что надо двигаться вперёд. Можно даже назвать это девизом семьи… Пока я так думаю, я спокоен. Я считаю, что всё делаю правильно. И, мало того, я уверен, что и отец, и дед гордятся мной, потому что они делал точно также и оставили это мне… Оставили после себя взгляд на жизнь. И именно это у меня никто не отнимет. А кафе – это уже лишь следствие… Думаю, для моего деда изначально всё дело было вовсе не в кафе как таковом. Ему хотелось доказать всем, что он прав, а не другие. Что судьба на его стороне… И это одна из причин, почему у меня всегда есть комплимент от заведения для каждого гостя, будь он бедный или богатый. Род Кваттроки счастлив от того, что судьба на его стороне.

По его глазам было видно, насколько тяжело ему даётся этот разговор. Прежде всего из-за того, с кем именно он разговаривает. С капо одной из семей Коза Ностры. С тем, кто мог бы, будь на то желание, без малейших вопросов подмять под себя любое его дело. И вместе с тем, с Кваттроки, действительно, никто не брал ни одного евро. Даже более того, начни кто-то это делать, и это вызвало бы грандиозное непонимание со стороны всего города.

– Понимаю тебя… Понимаю… – Фабио погладил немного свой подбородок. – А что ты думаешь о моих родителях? Никто не знает, чем они занимались до того, как приехали сюда. Никто не знает ни их прошлого, ни прошлого их родителей. Что ты думаешь об этом?

– Кто ж будет интересоваться Вашими родителями, дон Фабио?

Эти слова прогремели словно гром. Действительно, какой дурак полезет с вопросами о родителях одного из капо? Но ведь капо он стал много позже того, как они сюда приехали. Хоть это и было очень давно. Но память сама по себе не исчезает.

– Допустим ты прав, что никто не будет это делать, когда я уже стал тем, кем стал… Но ведь люди знали их и до этого. Ты что же хочешь мне сказать, что они забыли это?

– Я хочу сказать, дон Фабио, что страх иногда делает удивительные вещи… Ведь Вы уже давно являетесь тем, кем являетесь. Люди живут своей жизнью. Проблемы им не нужны. Помнить что-то часто сложнее, чем забыть… А Ваши родители ведь плохого никому не делали. Так, к чему помнить что-то про них? Себе же проще забыть… И безопаснее.

Фабио много раз думал о том, как скажется для его родных тот факт, что он является капореджиме. Но он всегда думал в первую очередь о том, что они будут в безопасности. У них не будет никаких проблем, и их старость обеспечена. Вот о чём он всегда думал… Но оборотная сторона этого была не столь благодарной… Коза Ностра слишком большая сила. Такая сила, с которой не захотят связываться, если есть такая возможность. И даже более того – будут сторониться, уж просто на всякий случай. А сторониться Коза Ностры означает то же, что и сторониться всего, что с ней связано… И хоть его родители были связаны с ней всего лишь родством с ним лично, этого оказалось достаточно.

А ведь они никогда не жаловались ни на что похожее. Мать иногда спрашивала его, не натворил ли он чего такого, за что бы ей было стыдно, а он всегда отвечал, что даже те поступки, которые не всем понравятся, никогда не будут такими, что за них можно будет стыдиться. Фабио ни разу не подумал, что она так может спрашивать, из-за того, что люди начали по-другому относиться именно к ней… Он тогда это «по-другому» предполагал лишь с хорошей стороны, лишь с той, которую он подразумевал всегда в первую очередь – безопасность и достаток… С этим у них не могло быть проблем… Собственно, может быть, причина как раз в том, что слово «проблема» как таковое вообще потеряло для них смысл? Может быть, из-за этого и память про них стала чем-то другим?

– Безопаснее… Это ты прав. Безопасность буквально окутала их жизнь со всех сторон… Но, а ты ведь сам? Ты же живёшь немного по другим правилам. Если ты не боишься, что у тебя могут отнять самое ценное, так тебе-то зачем забывать?

– У меня и правда не было причин забывать что-то про них, потому что у меня есть своё дело. Но в том-то и проблема, что это дела берёт всё, что может из меня. Оно берёт всю мою жизнь… И ведь я тоже ничего толком не знаю про своих родителей, про своего деда и бабушку. Ничего, что не касалось бы кафе.

– Но ты хотя бы знаешь их имена. Имя твоего деда все знают. И все знают, что Франческо Кваттроки имел кафе «Понедельник», а затем и «Вторник», которое он передал своему сыну Луке Кваттроки.

– Да, всё верно. Имена их все знают. И знают про его дело. Но, как Вы видите, это снова касается кафе. Потому это и я знаю… А какие они были люди внутри, я не знаю толком. Я помню, что отец любил чай с молоком по утрам. Он всё время пил сразу как только встал. Первым делом. Иногда он смотрел футбол. Раз или два в месяц. И это всё, дон Фабио… Это, по сути, всё, что я знаю о нём личного. Я смог перечислить это в паре предложений… Зато вот, где он что когда прикрутил и починил в кафе «Вторник», я знаю досконально. Как он получал чистый убыток два месяца подряд после открытия. Как он выбирал скатерти для столов и отмерял высоту каждого столика. Как он подбирал лампочки для настольных светильников и как отмерял длину проводов для них. Как он читал молитву перед тем, как каждый раз закрыть входную дверь в кафе… Я знаю этих фактов множество и каждый раз вспоминаю о них, когда мне приходится делать что-то похожее… Но ведь это не он. Это всё, что касается его дела. Самого его я очень плохо знаю.

И то правда. Фабио посчитал, что всё это чистая правда, именно такая, какая она есть на самом деле, а не такая, какой бы её кто-то хотел видеть… Память о Кваттроки съело их дело, а память о его родителях и прародителях съело его собственное дело. И почему никто не задаёт эти вопросы, когда ещё можно спросить? Пока ещё человек не умер? Всё это появляется и встаёт на дыбы тогда, когда уже поздно. Когда уже ничего не вернёшь.

Фабио посмотрел чуть в сторону, увидел стоящую на стойке бутылку кетчупа и вспомнил, как его отец однажды увидел кровь на манжете его рубашки. Несколько небольших красных пятнышек, которые при желании можно было принять и за кетчуп, но кетчуп такими капельками не разливается. Уж не говоря про то, что Фабио никогда кетчуп и не любил.

Отец спросил тогда, сделал бы его сын снова тоже самое, если бы предоставилась вторая возможность. И Фабио ответил «Да». Ведь это «Да» существовало в том числе и из-за его родителей… Тогда он узнал, что один из электриков, обслуживающий несколько домов, где проживали в основном старики, во время работ специально делал ремонт так, чтобы спустя пару недель всё ломалось заново, с куда более серьёзными последствиями уже не только для данной квартиры, но и для всего этажа. Затем он заявлялся снова и говорил о том, что в связи с тяжёлой поломкой, которая произошла по вине этих стариков, и которая привела к проблемам на всём этаже, ему надо сделать куда более масштабный ремонт, за который придётся прилично заплатить. Так он паразитировал полтора года, пока об этом не узнал один из солдат Коза Ностры… По первому разу этому мошеннику сделали предупреждение и обязали вернуть деньги тем, кого он обманул. Но спустя несколько дней выяснилось, что он просто сменил район… Фабио тогда застрелил его лично. Глядя в глаза и назвав «тараканом». Да, он бы застрелил его ещё раз, если бы пришлось делать этот выбор ещё раз, потому что подобные люди не способны исправиться.

Да и трудно себе представить, что человек, орудующий на подконтрольной Коза Ностре территории, способен понимать какие-то предупреждения. Он и так уже знает, во что ввязался. И так уже понимает, что избежать наказания у него не получится. И всё равно идёт и делает это… Тогда один из солдат сказал, что, может быть, этот жулик просто посчитал, что Коза Ностра не будет считать подобное своим делом. И что предупреждение вполне может сработать… Оказалось, конечно, что дело просто в самом жулике. Он, очевидно, не просто зарабатывал таким образом деньги, а ещё и получал удовольствие от какого-то своего превосходства над людьми, чувствовал, что может заставить их что-то сделать. Такие люди не думают о собственной безопасности или о том, что когда-то их настигнет кара. Они просто не могут жить без этого. Не могут жить без чувства, что имеют над кем-то власть хоть и бы и всего лишь в какой-то короткий момент времени… И стариков, видимо, он выбирал именно с точки зрения того, что с ними подобное будет происходить много проще, чем со всеми остальными. Какая тут может быть речь про какой-то второй шанс? Надо было сразу его прикончить, а не устраивать эксперименты.

– И каково тебе сейчас? Твой отец умер сколько? Восемь-девять лет назад?

– Восемь с половиной.

– Восемь с половиной. Каково тебе после восьми с половиной лет, что ты понимаешь, что ничего не узнаешь уже? Никогда не узнаешь о них лучше, чем сейчас.

– Так же. И по-другому одновременно… Это сложно описать, но я точно могу сказать, что мне стало легче. И это пришло как-то само… Начало складываться со временем, а потом я смог сказать сам себе, что всё так, как должно быть… Наверно, поэтому я не могу точно сказать, сколько на это ушло времени. Вроде кажется, что год, а вроде и несколько лет… Я ведь всё время вижу их в этом кафе. Смотрю на что-то и вижу рядом. Как они что-то делают. Поправляют, ставят на место. Что-то говорят… Со временем для меня это стало новой реальностью, где я вижу их, но делаю всё сам. Вначале мне было грустно, но теперь… Теперь мне кажется, что это просто время. Время берёт своё, ему не откажешь. И оно просто забрало их, потому что пришло.

– Да… Забрало, потому что пришло… Как и моих… – Фабио подумал о том, что в отличие от Кваттроки, у него нет единого дела со своими предками, и ему не получится таким же способом выкрутиться из этой ситуации. Но, с другой стороны, ему стало легче хотя бы от того, что у кого-то получилось справиться с проблемой, подобной той, что теперь есть у него. Фабио приподнялся, поправил края пиджака и сказал:

– Увидимся в следующую среду.

Пелагатти

Бернардо Пелагатти (фамилия означает «лишать шерсти кошек» – примечание автора) был одним из капореджиме Каморры, и вместе с тем большим другом Фабио Сальтаформаджо. Причём эта дружба выросла с некогда взаимовыгодного сотрудничества, а со временем стала чем-то больше похожим на братство. В самих кланах на это смотрели как на что-то естественное – раз у кланов нет противоречий друг с другом, то и членам этих кланов ничего не мешает быть в хороших отношениях… Но Бернардо в отличие от Фабио родился сиротой и, возможно, это было одной из причин, почему ему показалось чересчур важным приехать после известия о смерти родителей Фабио к нему в гости.

На Сицилии Бернардо не было уже несколько лет. И не то, чтобы ему было не по себе, но осознание того, что это чужая территория, заставляло чувствовать себя совершенно иначе. Единственное, о чём он думал постоянно, так это о том, что он приехал к другу в трудные времена… А для этого, разумеется, надо было спросить разрешения. Нельзя приехать на Сицилию без спроса. Это турист может приехать, посмотреть и уехать. А человек, который занимается делом на Сицилии должен сказать об этом и услышать в ответ, что его будут рады видеть. По-другому лучше не делать. В Неаполе было совсем не так. Там у Каморры было весомое влияние, но давать запрет на высоком уровне на посещение своего города фактической возможности не было.