Глубина человеческая. Сборник рассказов

Художник несколько минут смотрел на меня, не отрываясь, затем подошел, отстегнул наручник, сунув его в карман, забрал полотно с мольберта и поднялся по лестнице. Я услышала звук запираемого снаружи замка. В этот день он больше ко мне не спускался.

Внезапную свободу я потратила на обследование своей части дома на предмет колюще-режущих или любого другого предмета, способного в моих руках нанести тяжкие телесные повреждения человеку в полтора раза выше меня. Кухонные ножи и все мои немногочисленные инструменты исчезли, видимо, в ту же ночь, что и бритва. Пропал также мой телефон. Я рассмотрела разные варианты изготовления дубинок и заточек, но приемлемого пока не подобрала. Что интересно, я не так уж и торопилась освободиться. Мысленно я вроде как прикидывала варианты только на случай агрессии с его стороны, но выходить из игры мне пока не хотелось. Я заняла в ней свою позицию, и она мне нравилась.

На следующее утро я проснулась все так же свободной в пределах своей клетки. Моя рука не была привязана к кровати. На верхней ступеньке лестницы, ведущей в часть дома хозяина я обнаружила большой пакет с продуктами. Художник не появлялся три дня, а я убедилась, что узкие окошки у потолка моих комнат не открываются и слишком узки, чтобы в них пролезть, вздумай я разбить их. Остальное время я развлекалась уточнением и развитием личной мифологии, а также примеряла на себя способы, которыми могла бы убить человека – такой вариант развития событий все еще казался вполне вероятным. Смогла бы я, например, воткнуть кусок разбитого зеркала ему в шею? Пока в своих размышлениях я не доходила до того, как незаметно раздобыть орудие или оказаться в ситуации, в которой бы мое нападение стало бы наиболее неожиданно, физически удобно и безопасно для меня, скорее я пыталась понять, смогу ли я воткнуть кусок стекла в шею живого человека. Казалось, что смогу.

На четвертый день Художник принес чистое полотно. Наручников не было. Я, приняв душ, одевшись и позавтракав, села в кресло с книгой. Роль Шахерезады я пока отложила, предполагая, что услышанное от меня должно начать реализовываться на картине – ход в игре переходил к противнику.

Скрываясь за чтением книги, я потихоньку наблюдала за Художником. Он был спокойнее, чем в предыдущие дни, и выглядел более здоровым и аккуратным. В туалет я выходила уже без разрешения, но заметила, что он не давал мне взглянуть на картину. При малейшем подозрении, что мне может открыться хоть уголок, он ревностно разворачивал полотно ко мне задником. Что ж – вот и новое правило.

Через несколько дней я стала замечать признаки деградации: одежда снова покрылась пятнами, волосы засалились, взгляд стал бегающим и нервным, росчерки карандаша по полотну – редкими, но агрессивными.

– Я всегда любила быть одна. С самого детства. – Начала я без разрешения. Взгляд мой был направлен в книгу, но я знала, что он прервал работу и смотрит на меня. – Пряталась в шкафах и под кроватью, став старше, проводила больше времени вне дома, но против родителей не протестовала, из дома никогда не убегала: нотации давались мне тяжелее, чем мягкое уклонение. Избегать собственной позиции мне удавалось примерно до универа, точнее до того момента, когда нужно было принимать решение о том, куда поступать. Родители настаивали на том, чего я точно не хотела. И в ответ из вариантов, которые нравились мне, я выбрала тот, который меньше всего нравился им. Я одновременно встала и на свой собственный путь, и на путь протеста против родителей. Тогда я еще это так не воспринимала – просто инстинктивное решение. Свой собственный отколовшийся мирок, тогда еще зародышевый, с размытыми границами, но уже подконтрольный мне, я осознала только после окончания универа. Тогда и в честь этого я сделала свою первую татуировку. – Тут я подняла взгляд на Татуировщика, сняла носок с правой ноги и слегка задрала штанину свободных домашних брюк, открывая цветок на верхней части ступни.

Ход был рискованным, знаю, и здравый смысл подсказывал не доходить до последней детали, но внутренний демон все шептал мне что-то про подчинение, и я не сдержалась. На лице Татуировщика появилось почти детское удивление, сменившееся задумчивой полуулыбкой. Он больше не смотрел ни на меня, ни на картину, а, кажется, ушел вглубь себя, перестраивая видение меня и своей картины в связи с услышанным. Некоторое время спустя он принялся что-то стирать и перерисовывать, чем занимался до обеда, а затем поднялся к себе, забрав полотно.

Я встала с кресла, открыла холодильник и достала бутылку вина, которую купила еще до того, как мой мир захватили демоны. Почему во множественном числе? По началу я и сама не поняла, с чего это я сформулировала фразу именно так. Это была автоматическая мысль. Но наливая в бокал в вино, расхаживая по комнате и делая маленькие будоражащие чувства глотки, я начала размышлять о собственных демонах. Эта игра, очевидно, не только захватывала меня, но и что-то меняла во мне, в моем представлении о себе, об отношениях с миром. Меня вдруг поразила мысль, что я не чувствую потери чего-то от этой вынужденной изоляции. Да, ситуация опасна, я не сошла с ума, не заразилась стокгольмским синдромом, не потеряла чувства реальности (по крайней мере, мне так казалось), но лишившись всех контактов с внешним миром я не чувствовала никакой пустоты. Я будто бы в очередной раз отбросила что-то лишнее. И если представить на минуту, что я точно знаю, что Художник не представляет для меня угрозы, то этот мой новый мир вполне можно считать эволюцией предыдущего. И эволюция эта заключалась в упрощении контроля. По сути, этим путем я и шла. От неуправляемых связей с многими людьми, вещами и событиями к управляемому минимуму.

Я еще раз оглядела свое жилище. Конечно, с момента переезда сюда с одним маленьким чемоданом, мне пришлось купить что-то из вещей, также присутствовала обстановка хозяина, но в сумме это, пожалуй, было минимальное количество предметов, которыми мне когда-либо приходилось обходиться. Я часто наводила здесь порядок, раскладывая все точно по своим местам. В порядке я находила чувство контроля, которого не давал мне внешний мир. Я действительно была Богом и Создателем здесь, в этом мире, в который ворвался демон. И я заменила усилия по контролю внешнего мира – того, где живут другие люди, – на игру, в результате которой могла взять под контроль одного человека. В этом упрощении и виделась мне красота моей новой реальности.

На следующее утро Художник спустился ко мне позже обычного, Я уже успела одеться и позавтракать. Продукты в холодильнике еще оставались, но сегодня я планировала попросить пополнить запасы, а заодно и пару бутылок вина. Наливая чай, я демонстративно не оборачивалась на картину, пока он устанавливал ее на мольберт, но по пути в свое кресло уголком глаза успела заметить на полотне краски: вчера при мне он рисовал карандашом, значит работа продолжалась и наверху. Усевшись, я сразу начала говорить:

– Следующим шагом в моем освобождении от внешнего мира стал развод. Брак был долгим, и за него я многое растеряла – людей, понимание личных границ. Эти потери были не добровольными, а вынужденными, поэтому я страдала от них. Да и, пожалуй, не приобрела много, что обычно приобретают повзрослевшие люди, например, уверенности в себе, способности выбирать собственный путь. В общем, период моего брака, пожалуй, можно считать регрессом в смысле формирования моего собственного мира. Нет, я не могу сказать, что была несчастлива. Напротив, почти до самого конца я считала себя счастливее многих, и тем больнее и неожиданнее было осознание того, что происходило с моим миром на самом деле: с годами он совершенно потерял собственные границы и хаотично сливался с чем угодно, что его окружало. В то время мне часто снился красивый готический собор, внутри которого все обветшало и завалено мусором. Я ходила по лестницам без перил, проложенным вдоль стен, и не могла найти ни одного предмета, приличествующего собору – только грязь, паутина и мусор. Но мне повезло в одном: я не потеряла понимание того, что мне нужен мой собственный мир, и мне хватило сил начать создавать его заново. Теперь я уже куда лучше понимала, чего хочу, но и многому училась по пути. После развода, а точнее после осознания той новой точки, в которой я находилась, я сделала еще одну татуировку.

Я встала, повернулась к Художнику спиной и задрала футболку, открывая цветок на правой лопатке. Через некоторое время я опустила футболку и вернулась в кресло. К тому моменту он на меня уже не смотрел, а сосредоточенно работал. Перед его уходом, я попросила о продуктах и вине. Не уверена, что он меня слышал.

Пакеты стояли на верхних ступеньках утром, вино тоже нашлось, но Художник отсутствовал и в этот, и в следующий день. Я дочитала “Кракена”, взялась за “До самого рая” Ханьи Янагихары, и набросала несколько историй и придуманных снов для роли Шахеризады. Написание моей собственной книги меня больше не интересовало. Реальность выходила занимательнее.

Меня уже начинало охватывать чувство нетерпения, ожидание продолжения сродни тому, что испытываешь перед крупным событием – днем рождения или новым годом, – когда к обеду третьего дня он появился вместе с картиной. Я только начала готовить и не стала прерываться. Пока я нарезала курицу и укладывала ее в электрический гриль, Художник перенес мольберт на кухню и установил картину, как и в прочие разы, ко мне задником. Пока готовилась курица, я, не оборачиваясь, и не обращая внимания на моего тюремщика, нарезала помидоры, огурцы и перец, сложила в небольшую салатницу, заправила оливковым маслом и солью. Переложила на темно-синюю керамическую тарелку большой кусок прожаренного куриного филе, вывалила туда же горку салата, добавила кусок хлеба и, несмотря на обед, налила бокал вина. Мне пришла в голову мысль сервировать вторую порцию и посмотреть, как отреагирует Художник, но интуиция подсказывала, что это было бы против правил нашей игры, в которой для него я была объектом исследования.

Обед прошел в тишине и почти буднично, но кое-что я все же заметила. Чаще, чем на меня, сегодня мой Художник смотрел на бокал вина у меня в руках. Я видела, как он сглатывал и нервно подергивал пальцами свободной левой руки каждый раз, когда я делала глоток.

Покончив с обедом, я вернулась в кресло в гостиной, дождалась перемещения мольберта и продолжила историю:

– Сегодня мне снилось то время, когда после развода мой мир уже обрел некоторые устойчивые контуры, которые во сне я, как и прежде, ощущала физически в виде окружающей меня сферы. Я видела своих старых знакомых, которые казались мне пустыми оболочками – их я обходила стороной. Но я видела и новых людей, которые выглядели наполненными чем-то ярким и интересным. Я забирала частичку того вещества, из которого они состояли, себе, стараясь при этом никого не ранить, но так получалось не всегда. Эти частички, которые я забирала, постепенно сплавлялись в мое собственное новое я. Сначала я собирала их много, с жадностью, встречая новых людей и оставляя их без сожаления, но потом почувствовала, что что-то целое, цельное уже сложилось. Оно наполнилось, насытилось и готово вылупиться из кокона моего маленького мирка, чтобы создать меня заново. Тогда окружающая меня сфера взорвалась, сжигая все лишнее вокруг – всех тех людей, что я раньше встречала, все нити, которые связывали меня с внешним миром. На какой-то миг я оказалась посреди абсолютной пустоты, и мне стало страшно. Но через секунду вокруг меня образовалась новая, более просторная сфера, а за ней засуетился, заспешил внешний мир, который теперь совсем не касался меня.