Ведьмы из Варбойс. Хроники судебного процесса

Вступление

Честный и подробный обзор известной части колдовских деяний Джона Сэмуэла, отца, Элис Сэмуэл, матери, и Агнес Сэмуэл, их дочери, в Варбойс в графстве Хантингдон, в отношении пятерых дочерей Роберта Трокмортона из того же города и графства, эсквайра[2], и некоторых других домашних слуг, которые пребывали в том доме, всего числом двенадцать.

Ноябрь, 1589.

Около 10 ноября, что было в 1589 году, мисс Джейн, одна из дочерей упомянутого господина Трокмортона, будучи почти десяти лет от роду[3], внезапно впала в странную болезнь и ослабла телом, как описано далее.

Иногда она очень громко чихала непрерывно на протяжении целого получаса; а потом столько же лежала неподвижно в совершенном трансе и обмороке; затем начинала раздувать и вздымать свой живот с такой силой, что никто не мог ее ни унять, ни удержать; иногда же она трясла ногой или какой-то другой частью тела, будто в конвульсиях; а то иначе: встряхнет одной рукой, потом другой, а затем головой, будто зараженная перемежающейся судорогой. Это продолжалось в течение двух или трех дней, после чего дом господина Трокмортона, чтобы навестить больного ребенка, в числе других соседей посетила вышеупомянутая Элис Сэмуэл, проживающая в следующем к северу доме от упомянутого господина Трокмортона[4]. Когда она вошла в гостиную, девочка сидела у очага на руках у другой женщины. Там же были ее бабушка и мать. Старуха направилась к огню и присела рядом с малышкой, весьма от нее близко. Она была там совсем недолго, но с ее появлением ребенку сразу стало заметно хуже, и внезапно он закричал, указывая на упомянутую мамашу Сэмуэл и требуя от бабушки посмотреть туда, где сидит старая ведьма: «Видела ли ты кого-то более похожего на ведьму, чем она?! Сорвите с нее этот черный ворсистый чепчик [thrumb’d cap][5], мне невыносимо ее видеть!» Мать девочки, ничего (как впоследствии выяснилось) не заподозрив, была очень рассержена на дочь и упрекала ее за такие слова. Решив, что это могло быть результатом некоторой легкомысленности в сознании ребенка из-за частого чихания и желания спать, она забрала ее и уложила в кровать, занавесив окна и надеясь тем самым склонить ко сну. Однако многие беспокойства вынудили их еще долго усмирять и успокаивать дитя. Старуха, слушая все это, сидела тихо и не вымолвила ни слова, только выглядела очень огорченной, как впоследствии вспоминали свидетели.

Ребенок и далее продолжил болеть подобным образом. И стало ему скорее хуже, чем лучше, а потому через пару дней родители решили отправить детскую мочу в Кембридж к доктору Барроу, человеку, хорошо известному выдающимися навыками врачевания[6]. В ответе тот сообщил, что не обнаружил никаких причин недуга, кроме того, что девочку могли беспокоить глисты, для чего приложил соответствующее лекарство. Но лучше ей не стало. Тогда через два дня родители снова послали к тому же доктору, более детально описав характер припадков. Он ответил, что и полученная в этот раз моча не обнаруживает никаких признаков заболевания в теле ребенка, и что он гарантирует отсутствие у нее падучей болезни, которую заподозрили родители. К этому доктор добавил другие предписания, которые счел полезными для очистки ее тела. Но они не дали никаких результатов и никак не повлияли на улучшение самочувствия девочки. Желая прояснить, как предписания доктора должны подействовать, родители послали к нему в третий раз, сообщив, что ничего не произошло из того, что он предполагал, и что с пациентом не случилось никаких изменений. В связи с этим господин Барроу снова рассматривал мочу и заключил, что детское тело находится в хорошем состоянии (как он тогда говорил чуть ли не обо всем увиденном), спросив, не подозревается ли магия или колдовство в отношении ребенка. Ответ был получен «нет». Тогда он сказал, что все, конечно, не могут быть всегда в добром здравии, но никак нельзя предположить, чтобы тело этой девочки ослабло естественным путем, как они описали, чему нет ровным счетом никаких признаков в ее моче, и что для большей уверенности посыльный может справиться у любого другого сведущего человека в городе, что он и советует, и будет, как подчеркнул, очень рад этому. Затем посыльный отправился к господину Батлеру[7], который, рассмотрев мочу и выслушав о симптомах детского недуга, сказал, что допускает, что это могут быть глисты, которых, однако, нельзя определить по этой моче, и что если речь действительно о глистах, то это очень странная разновидность вызываемого ими заболевания. Он назначил те же лекарства и лечение, что и прежде доктор Барроу. Но, следует признать, их не стали применять к ребенку, так как еще господин доктор Барроу сказал, что если господин Трокмортон (которому, как он тогда заявил, в связи с давним знакомством желает только добра) последует его совету, то не должен далее бороться с этой болезнью врачеванием и тратить на него деньги: поскольку, как он сообщил, у него есть определенные представления о злых кознях неких ведьм, и он полагает, что по отношению к этому ребенку как раз имели место магия и колдовство.

После такого ответа доктора Барроу господин Трокмортон решил положиться на милость Божью и не пытаться более помочь своей дочери лекарствами. Но все же он сам и его жена были далеки от подозрений в колдовстве, о котором говорил господин Барроу, до тех пор, пока спустя месяц – почти в тот же день и час – две другие их дочери, старше упомянутой на два и три года соответственно[8], впали в то же расстройство, что у их сестры, и начали кричать на мамашу Сэмуэл: «Уберите ее! Смотрите, вот она стоит перед нами в черном ворсистом чепчике (чепец такого рода она действительно обычно носила, но тогда его не было). Это она околдовала нас, – вопили дети, – и убьет нас, если вы не уберете ее!» Подобное заявление потрясло родителей и вселило в их умы предположение о порче, причин для которой в отношении себя и своих детей они обнаружить не могли. Им было трудно их представить, поскольку они совсем недавно переселились в этот город, всего лишь на прошлый Михайлов день [29 сентября 1589 г.], и, по их представлению, они не дали ни единого повода ей или кому-либо другому для злокозненных действий против себя.

Еще менее чем через месяц другая сестра, самая младшая из всех, в возрасте девяти лет[9], также впала в тот же недуг и закричала на мамашу Сэмуэл подобно тому, как делали другие.

А вскоре мисс Джоан, старшая из сестер, в возрасте около пятнадцати лет[10], оказалась в том же состоянии. Ее прихватило даже хуже, чем других, поскольку она была сильнее и дольше, чем остальные, сопротивлялась этому Духу, который одолеть не смогла и была мучима более тяжко. Это заставляло ее чихать, визжать и стонать в высшей степени ужасно, порою вынуждая ее живот вздыматься и сотрясая ее тело с такой силой, что если бы ее не удерживали на кровати, то она могла страшно искалечиться. Почасту припадок случался, когда она сидела на стуле, а ее судорожные корчи и вздымания буквально грозили его разломать.

И не было никакой возможности бороться с этим. Чем более им пытались помочь и удержать, тем более жестоко недуг их одолевал, лишая всяких чувств во время припадков: они не могли ни видеть, ни слышать, ни ощущать своих тел, но только кричать на мамашу Сэмуэл, требуя убрать ее от них, хотя она никогда более не приходила, узнав, что попала под подозрение.

Припадки такого рода одолевали когда долго, когда коротко, иногда час, иногда два, бывало, полдня, а то и целый день, и нередко случалось, что припадков было шесть или семь за час, а когда Богу было угодно позволить им очнуться, то они не помнили, что говорили, и даже что вообще происходило, о чем будет рассказано далее.

После того, как мисс Джоан прихватывало так некоторое время, Дух, как казалось, сообщал ей нечто, что она объявляла во время своих припадков, и, среди прочего, он явил ей как-то раз, что их будет двенадцать, тех, кого так или иначе околдуют в этом доме, и назвал их всех, а именно: всех женщин, домашних слуг, ее саму и остальных сестер, всех пятерых. Все это впоследствии полностью подтвердилось, и на них всех обрушились ненастья, причем у большинства они были такого же рода и свойства, как у пяти сестер, и если описывать случившееся с каждым, ровно как силу его веры, то не будет конца этой книге.

О слугах будет достаточно знать, что когда они впервые впадали в припадок, то все кричали о мамаше Сэмуэл подобно тому, как и те дети, требуя убрать эту миссис вон, убрать ее ради Бога, сжечь ее, потому что она, если оставить ее в покое, убьет их всех, заставив страдать и мучиться, подобно тому, как это происходит с девочками. Когда припадки оканчивались, то они так же, как и дети, не могли вспомнить ровным счетом ничего, о чем говорили и что делали. Потом, после их отъезда из дома сестер Трокмортонов, они чувствовали себя хорошо, как прежде, и не имели никаких подозрений о причинах этих неприятностей, а те слуги, что пришли на их место, по большей части оказывались поражены тем же недугом, что и все другие на протяжении двух лет.

Свидетельства Гилберта Пикеринга

В пятницу, в канун дня Св. Валентина, 13 февраля, на 32-м году правления Ее Величества [1590 г.], Гилберт Пикеринг из Тичмершской рощи[11] в графстве Нортгемптон, эсквайр, дядя упомянутых детей[12], прослышав, как они престранно мучились и страдали, отправился в Варбойс, чтобы повидаться, навестить их, а также успокоить их родителей. По прибытии он обнаружил всех в прекрасном самочувствии, как и должно быть детям. Спустя полчаса названному господину Пикерингу сообщили, что мисс Эндли, господин Виттл из Сент-Айвс с другими отправились в дом мамаши Сэмуэл, чтобы уговорить ее зайти повидаться и навестить упомянутых детей. Однако, поскольку они оставались там слишком долго, названному господину Пикерингу показалось, что убедить ее не получается, хотя мамаша Сэмуэл часто заверяла, что поспешит к детям, как только их родители пошлют за ней, глубокие воды пройдет и лучшую кровь отдаст, чтобы им стало лучше. Теперь было похоже, что ее мнение изменилось. Причиной этого, можно предположить, были слова детей, которые, как говорилось ранее, во время припадков кричали, что она их околдовала. Также она опасалась, что ее, как принято в таких случаях, поцарапают, хотя ничего подобного тогда не планировалось, поскольку оба родителя и упомянутый господин Пикеринг полагались на мнение добрых богословов о незаконности таких действий[13].

Так упомянутый господин Пикеринг отправился в дом мамаши Сэмуэл, чтобы увидеться с ней и убедить ее, что если она стала причиной детского беспокойства, то могла бы все исправить. В том доме он застал вышеупомянутых господина Виттла, мисс Эндли и других, которые уговаривали старуху посетить детей, но та очень громко и резко отказалась. Тогда упомянутый господин Пикеринг сказал мамаше Сэмуэл, что ему поручено доставить ее, и если она не пойдет с ним по собственной воле, то он заставит и принудит ее, хочет она того или нет. Так он и поступил, прихватив еще ее дочь Агнес Сэмуэл и некую Сесилию Бёрдер, которых также подозревали в колдовстве или, по крайней мере, в сговоре с мамашей Сэмуэл.

Когда они следовали к упомянутому дому господина Трокмортона, господин Виттл, госпожа Эндли и остальные шли впереди, перед мамашей Сэмуэл, Агнес Сэмуэл и упомянутой Сесилией Бёрдер, а господин Пикеринг за ними.

Упомянутый господин Пикеринг подозревал, что старая мамаша Сэмуэл захочет переговорить со своей дочерью Агнес, но он следовал за ними так близко, что перемолвиться они не могли. Когда подошли к дверям дома господина Трокмортона, мамаша Сэмуэл вежливо предложила господину Пикерингу пройти первым, но тот отказался. Она хотела при входе в дом (или потом, или около того) улучить момент для разговора с дочерью. Мамаша Сэмуэл склонила голову как можно ближе к голове дочери и сказала следующие слова: «Я заклинаю тебя, не признавайся ни в чем». Поскольку господин Пикеринг, находясь за ними, ожидал этого, то при произнесении слов вытянул голову так, что все слышал, и немедленно сказал старой мамаше Сэмуэл: «Греховная бабенка! Ты приказала дочери ни в чем не признаваться?!» «Нет! Не так! – ответила та. – Я поручила ей поторопиться домой готовить ужин отцу».

Пока они пререкались, господин Виттл, мисс Эндли и другие вошли в дом. Трое из сестер были тогда в холле у очага и в отличном самочувствии, но только в холл вошла мамаша Сэмуэл, они тут же упали на пол в престранных муках, так что если бы им позволили лежать дольше, они прыгали бы и скакали, подобно только выловленным щурятам. Будто у акробатов, их животы вздымались, когда головы и пятки еще касались земли. Руки выбрасывались в стороны, когда головы с пятками продолжали тянуться далее и смыкались. Происходящее сопровождалось очень странными громкими стонами к великому горю присутствующих.

Господин Виттл почти сразу подхватил одну из упавших девочек, Джейн Трокмортон, и отнес во внутреннюю комнату, уложив на кровать, но, будучи подобен сильнейшим людям в нынешней Англии, не мог ее, едва достигшую девяти лет от роду, там удержать. Живот ребенка вздымался с такой силой и так высоко, будто у беременной, готовой разродиться. Плотностью он был подобен только испеченному огромному хлебу. И, подобно ему, сотни раз на протяжении часа поднимался и опускался. Ее глаза были закрыты, будто у слепой, а руки раскинуты в стороны столь сильно и неколебимо, что человеческой силой невозможно было свести их к телу. В это время в комнату, где находился упомянутый ребенок, вошел господин Пикеринг и остановился у дальней стороны кровати так, чтобы видеть состояние девочки. В то же мгновение она протянула правую руку к тому месту, где находился упомянутый господин Пикеринг, и начала царапать поверхность кровати, очень часто приговаривая: «О, так я ее! О, так я ее!» Господин Пикеринг сильно удивился тому, на что намекали эти слова. И хотя упомянутый господин Гилберт Пикеринг придерживался мнения, что царапанье буквально ничего не значит, он подложил под руку ребенка свою, когда тот это приговаривал. Но девочка, почувствовав, не тронула ее, но, отстранив, продолжила царапать кровать. При этом ее лицо было повернуто в противоположную от упомянутого господина Пикеринга сторону, глаза закрыты, а живот, из опасения, что у нее может надломиться спина, удерживал господин Виттл, навалившись на нее всем своим телом и весом.

Таким образом, обстоятельства, указанные действиями ребенка или, скорее, Духом в нем, выявили некий секрет, через который ведьмы могут быть определенными средствами или приметами выявлены и опознаны. Упомянутый господин Пикеринг отправился в холл, взял за руку мамашу Сэмуэл, которая пошла так же охотно, как медведь к столбу[14], и отвел ее к дальней стороне кровати ребенка, который, лежа, ногтями царапал поверхность своего ложа, приговаривая: «О, так я ее!» Затем упомянутый господин Пикеринг очень вежливо (так, чтобы ребенок не мог слышать) попросил мамашу Сэмуэл подложить руку к руке ребенка. Но та не захотела. Тогда упомянутый господин Пикеринг, примера ради, положил свою руку к руке ребенка, и так же немедленно поступили мисс Эндли и другие, но ребенок едва прикоснулся к ним и, тем более, никого не поцарапал. Затем упомянутый господин Пикеринг без какого-либо злого умысла к этой женщине, предвзятости, или веры в царапанье (просто чтобы проверить этим испытанием то, к чему клонили слова ребенка) взял руку мамаши Сэмуэл и подсунул ее к руке ребенка, который сразу почувствовал что-то не то. Девочка немедленно оцарапала ее с исключительной страстью: ее ногти проделали борозды с такой силой и невероятным желанием, будто это была месть.

Когда ребенок так царапался, упомянутый господин Пикеринг прикрыл руку мамаши Сэмуэл своей, проверяя, что же будет делать ребенок в такой необычной ситуации. Но ребенок не оцарапал его руки и, прощупывая кровать туда-сюда, пропускал ее, но если каким-то образом доставал или хотя бы одним пальцем касался руки мамаши Сэмуэл, то царапал только ее и ничего другого. Еще иногда, когда упомянутый господин Пикеринг рукой накрывал руку мамаши Сэмуэл, названный ребенок просовывал один из пальцев между пальцами упомянутого господина Пикеринга и царапал руку мамаши Сэмуэл лишь им одним, причем остальные пальцы неподвижно лежали на руке упомянутого господина Пикеринга. И в этой напасти, если в какой-то момент рука мамаши Сэмуэл была скрыта или отнята от девочки, она начинала плакать и выказывать несомненные признаки неудовольствия, как будто была проявлена некая большая неучтивость.

Следует отметить с совершенно определенной точностью, поскольку такие свидетельские показания дал упомянутый господин Пикеринг на Выездном суде[15] в Хантингдоне, что глаза ребенка были закрыты, так что он никого не мог видеть, что было обычным для тех припадков. И хотя в таком положении она имела возможность смотреть, но и голова, и шея девочки были повернуты назад, к груди господина Виттла, который накрывал (как говорилось ранее) своим телом ее голову, лицо и все тело так плотно, что ребенку было невозможно увидеть тех, кто стоял с другой стороны кровати.

Совершив все это, упомянутый господин Пикеринг отправился оттуда в соседнюю комнату, где одна женщина держала другого ребенка, который, когда упомянутый господин Пикеринг проходил, царапал передник той женщины, в котором его держали, приговаривая: «О, так я ее! О, так я ее!» Затем упомянутый господин Пикеринг прошел в холл и отвел Сесилию Бердер к указанному ребенку, и, коротко говоря, поступил с ней так же, как с мамашей Сэмуэл и первым из детей. И так же, как первый ребенок с мамашей Сэмуэл, так в точности произошло у второго с Сесилией Бёрдер[16].

Кроме того, в холле находился третий ребенок, который говорил то же самое, но отец этих детей и господин доктор Дорингтон, священник этого прихода[17], вошли тогда в дом и не позволили что-либо предпринять, почему случай с третьим ребенком не был доказан.

Тем вечером после ужина дети чувствовали себя хорошо, и в связи с их припадками господин доктор Дорингтон предложил прочитать несколько молитв перед тем, как всем разойтись, а потому все присутствующие опустились на колени. Доктор Дорингтон начал молиться, но только он произнес первое слово, в тот же момент со всеми детьми случился припадок с ужасным визгом и странным чиханием. Они мучились так странно, будто их должно было разорвать на части, что вынудило доктора Дорингтона остановиться посредине молитвы и сказать такие слова, что мы лучше проследуем дальше. Но как только он остановился и его дыхание унесло молитву, то дети стихли (хотя все еще были в припадках). А затем, когда он начинал молиться снова, то и дети или, скорее, злой Дух в них, вынуждены были терзаться опять. И это происходило постоянно во время молитвословия: когда он делал паузу в какой-то молитве, то и дети затихали; когда он начинал молиться, то и они начинали визжать; когда он заканчивал, и они заканчивали.

На следующий день, когда был день св. Валентина, упомянутый господин Пикеринг забрал в свой дом в вышеупомянутой Тичмершской роще одного из упомянутых детей, а именно Элизабет Трокмортон, которая находилась в припадке, но пока ехала верхом из города Варбойс, чувствовала себя хорошо, и так было, пока она не вошла в упомянутый дом господина Пикеринга. Только она вошла, как у нее случился приступ. Внезапно она стала задыхаться и лишилась речи. Только это случилось, она откинулась назад, все ее спинные суставы вытянулись, будто сомкнувшись, вытолкнув живот так сильно, что никто, даже самый крепкий и тяжелый, не мог согнуть ее обратно. Конечности у нее тряслись, а часто и голова, вытягиваясь очень высоко. Но особенно тряслись ее руки, подобно тем, кто барахтается в борьбе между жизнью и смертью. Она онемела, оглохла и ослепла. Ее глаза были закрыты. Тогда это продолжалось не более четверти часа. Задыхаясь, она пришла в себя, протерев глаза, будто все было лишь сон.

Порой, впадая в припадок, она лишалась только слуха, но могла говорить, или, вернее (как мы полагаем), Дух в ней мог говорить, хотя и совершенно бессвязно. Или она могла видеть, но с некоторым мерцанием, хотя на вид казалось, что она вообще ослепла. Временами она только слышала, но не каждого, а лишь тех, кто ей нравился и кого она выделяла из остальных. В другой раз она только видела и столь же ясно, как и любой другой, но не слышала и ничего не говорила. Ее зубы оставались на месте, но иногда, хорошо видя и слыша, она была не в силах вымолвить слово. Впрочем, она наслаждалась игрой. Для игры в карты она выбирала кого-то только одного, не слушая, не видя или не разговаривая ни с кем другим, а очнувшись, ничего не помнила, что делала, слышала или говорила, утверждая, что это был не недуг, но просто сон.

До вечера она чувствовала себя хорошо, но перед ужином, во время благодарения, болезнь досаждала ей очень странно, прихватывая в начале молитвы и удерживая не дольше, чем произносили молитву. За столом она сидела вполне здоровой, но только подняла нож, как ее отбросило назад. Когда ее забрали из-за стола, она чувствовала себя хорошо вплоть до молитвы благодарения, во время которой, но не дольше, исключительно неистово мучилась. Позднее она была очень спокойна и тиха вплоть до призыва к молитве, во время произнесения которой все время казалось, будто ее рвет на куски, с таким визгом, криками и ужасным чиханием, что пугались все присутствующие. Только молебен заканчивался, она стихала, хотя все еще оставалась в припадке.

Тогда господин Пикеринг и другие, ознакомившись с этими симптомами, решили, что если кто-то перед ней читает Библию или какую-либо другую благочестивую книгу, то это вызывает неистовство до тех пор, пока читают. И поскольку это было очень странно, а потому сложно поверить, то кто-то взял Библию и прочитал первый стих первой главы [Евангелия от] Святого Иоанна[18]. Слушая, она была будто безумной, но когда читающий делал паузу, успокаивалась. Когда он продолжал, ее мучило, а когда прерывался, мучения отступали. Такие перемены были подтверждены многократно.

Более того, при произнесении любого доброго слова, даже когда кто-то случайно в стороне упоминал имя Бога или молил Бога о благословении ее, или произносил любое слово, имеющее отношение к Богу и благочестию, в ней начиналось неистовство, будто она сама читала или молилась. Затем ее относили в кровать, где она все еще оставалась в припадке.

В субботу утром она спустилась в холл ко времени молитвы. Ее спросили, останется ли она на молебен или нет. Она ответила, что будет делать то же, что и все, а затем спросила, может ли она почитать, и сказала, что когда-то все знала, но теперь почти забыла. Тогда ее спросили, молилась ли она сегодня, на что она ответила, что ей не было позволено этого. А на вопрос, привычно ли для нее молиться дома, ответила, что не имеет на это достаточно времени. Тогда кто-то сказал ей, что если ей не позволено молиться или что-то подобное, что слышат уши, то она может молиться тайно, в сердце и душе. И начал разъяснять ей, что Бог воспринимает внутренние вздохи и стоны сердца ровно так же, как самые громкие крики из уст. Тут с ней внезапно случился припадок с мучениями более сильными и странными, чем когда-либо прежде. А когда ее унесли, то припадок продолжался и нарастал все время молитвы, хотя она слышать ее не могла. Неистовые ее крики, визг и непрерывное чихание неоднократно вынуждали прерывать молитву, что сильно впечатлило всех присутствовавших. Когда молитвословие закончили, она, со вздохом вытирая глаза, пришла в себя, став такой же, как и все, будто с ней ничего не происходило.