Порт-Артур. Том 1

– Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, – вспыхнул Чиж.

На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.

– Заяц, сюда! – окликнул его Чиж.

Солдат подошёл и испуганно смотрел на офицера.

– Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? – заорал капитан.

– Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, – залепетал Заяц.

– Брешешь, жидовская морда, нарочно, – и Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.

Удар был так силён, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слёзы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.

Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.

– Встань, стерва! – заорал капитан и, ткнув его ногой ещё несколько раз, ушёл.

Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошёл. Его подняли и понесли в казармы.

– В чём дело? – спросил появившийся Борейко.

Солдаты рассказали ему о происшедшем.

– Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, – распорядился Борейко.

Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства, подошёл к Борейко, последний приказал:

– Скажи фельдфебелю, что Заяц переведён в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж ещё тронет, то я сам поговорю с ним.

– Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, – ответил Родионов.

Офицер и солдаты у крепостного орудия в одном из фортов Порт-Артура

Вернувшись с Утёса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.

– Счастливо отделались, – со вздохом облегчения проговорил Стессель. – На будущее время буду ездить только верхом: легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда ещё кучер дурак и трус.

– Хорошо всё, что хорошо кончается, – примирительно ответил Белый.

В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трёх солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.

Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.

Солдаты стояли, вытянувшись в струнку, с фуражками на согнутой левой руке. На лицах их застыло сурово-скорбное выражение. Слышались тяжёлые вздохи, мелькали руки крестящихся. Попик заунывным голосом провозгласил «вечную память новопреставленным воинам». Хор тихо и торжественно запел «вечную память».

Генерал Стессель, подойдя к телам усопших, картинно отвесил три земных поклона и, откинув шинели, прикрывавшие трупы, приложился к покойникам.

Попик заторопился и, путая слова молитв, поспешил закончить панихиду. Как только он кончил, Стессель обратился к солдатам с речью:

– Братцы! Коварный враг неожиданно напал на нас, но не застал врасплох. Сегодня вы сами видели попадания наших снарядов в японские корабли. И да не смущается сердце ваше первыми жертвами войны. Мир праху героев, живот свой положивших за веру, царя и отечество. Не посрамим же земли русской и белого царя-батюшки. За проявленное вами сегодня мужество награждаю вас крестами. Ура!

– Ура! – угрюмо, но дружно и чётко подхватили солдаты.

– Вот это часть! Не то что там, внизу. С такими героями мы всех японцев, как мух, перебьём! – пришёл в восторг генерал.

– Кому же, ваше превосходительство, кресты давать? Батарея ведь сегодня не стреляла, и люди сидели по казематам, – спросил Зейц.

– Героев у вас более чем достаточно. Выберите достойнейших. Фельдфебеля, фейерверкеров и других начальствующих нижних чинов наградите в первую голову.

– Ваше превосходительство! На батарею едет наместник со своим штабом, – доложил Юницкий Белому.

Стессель сразу засуетился.

– Солдат выстроить вдоль батареи! Господам офицерам стать в строй! Я буду лично командовать, – распорядился он.

Все бросились по своим местам. Один только Тахателов недоумённо спросил:

– А японцы как же? Если они опять подойдут к берегу, мы не успеем вовремя открыть по ним огонь, так как, пока солдаты добегут до орудий, пройдёт много времени.

– Праздный вопрос, полковник, – оборвал его Стессель. – Наместника необходимо встретить как полагается, а там видно будет, что делать.

Рота успела уже выстроиться во фронт, когда Алексеев добрался до батареи.

– Рота, смирно! Для встречи справа, слушай на кар-ра-а-аул! – скомандовал Стессель.

– Здравствуйте, дорогой Анатолий Михайлович, – приветствовал его наместник. – Чуть только бой, а ваше превосходительство уже на самой опасной батарее. Здорово, артиллеристы! Спасибо за службу молодецкую! Сегодня, с первого же разу, перепугали японцев своим метким огнём.

– Должен довести до сведения вашего высокопревосходительства, что наша доблестная эскадра сражалась также с подлинным геройством. Артиллерийская стрельба кораблей была исключительно меткой. У адмирала Того должны быть большие потери. Прошу принять моё поздравление со столь блестящими действиями моряков, – рассыпался Стессель в комплиментах, зная любовь Алексеева к флоту.

– Позвольте мне от лица моряков поблагодарить ваше превосходительство за столь высокую оценку действий нашего истинно геройского флота. Счастлив буду донести обожаемому монарху о трогательном единодушии в бою армии и флота.

Затем их превосходительства трижды облобызались.

Обойдя батарею и ещё раз поблагодарив солдат, адмирал отбыл в город.

– Теперь и нам можно отправиться по домам. Василий Фёдорович, поблагодари солдат и офицеров за службу и прикажи-ка подать коляску. Японцы, кажется, вовсе скрылись с горизонта.

Генералы, усевшись в коляску, приятно ободрённые похвалой, наперебой хвалили Алексеева и моряков.

– Изумительно умный человек. Сразу видно, что царских кровей, – восхищался наместником Стессель.

– Если бы все моряки были такими, то ночного позора не было бы, – вторил ему Белый.

– Да и так ли уж велик позор? Правда, моряки малость прозевали, но корабли починят, и флот обретёт свою прежнюю грозную силу. Только бы Алексеев остался в Артуре, – мечтательно говорил Стессель.

– Всё же нам надо более тесно связаться с флотом, а то мы мало знаем, что у них делается.

– Связь держать следует, но надо при этом смотреть, чтобы моряки нас не оседлали.

– Но наместник ведь тоже моряк.

– Он прежде всего наместник. Поэтому его сердцу должны быть милы не только моряки, но и армия. Сегодняшнее его поведение подтверждает это предположение.

Уже прощаясь с Белым, Стессель ещё раз вспомнил об Электрическом Утёсе.

– Василий Фёдорович! Ты, пожалуйста, обрати внимание на Пятнадцатую батарею, пусть подтянутся, а то не рота, а бабья команда какая-то. Если найдёшь нужным – представь к наградам нижних чинов и офицеров. Только, чур, с разбором.

– Жуковский и Борейко – одни из лучших офицеров у меня в артиллерии. Конечно, я буду просить об их награждении. Да и среди канониров[33] и фейерверкеров найдётся кого наградить, – ответил Белый.

В городе Стессель застал необычайное оживление. Разбуженные бомбардировкой артурские обыватели, как только сообразили, что началась война, стремительно бросились сперва в погреба и подвалы, спасаясь от вражеских снарядов, а по окончании боя – на вокзал.

Из домов тащили наскоро увязанные вещи и узлы. Все артурские извозчики, рикши и китайские кули были донельзя загружены. Вскоре вокруг вокзала образовался громадный табор беженцев. На путях стояло несколько товарных составов, уже полностью набитых пассажирами, но паровозов для них не хватало.

Заметив среди пассажиров штатских, генерал немедленно приказал:

– Всю эту стрюцкую рвань высадить. В первую очередь посадить в вагоны семьи господ офицеров и чиновников. Ротмистр Водяга, поручаю вам наблюдение за выполнением этого распоряжения, – приказал генерал и покатил домой.

Дома Стесселя встретила Вера Алексеевна. Она бросилась на шею мужа и долго целовала и крестила его.

– Ты истинный герой, Анатоль! Мне уже говорили, каким ты был храбрецом под огнём на батареях. Один стоял на бруствере, когда все прятались. Даже наместник был поражён твоей храбростью. Но ты должен беречь себя для России. Если ты, не дай того Бог, погибнешь, то кто же сможет тебя заменить в Артуре? – тараторила генеральша.

– Ну, положим, я был на батареях осторожен. Хотя, надо правду сказать, там временами было жутковато, осколки так и свистели вокруг. Но меня Бог миловал, остался цел, – мягко прервал Стессель жену.

Солнечный луч, пробившись сквозь щель в оконных ставнях, скользнул по лицу лежащей в постели женщины и разбудил её.

Она потянулась, громко зевнула и, решительно соскочив на пол, открыла ставни. Яркий солнечный день наполнил весёлым отблеском моря всю комнату.

Рива взглянула в окно на расстилавшийся перед ней внутренний рейд, окружавшие его серые горы, на раскинувшийся по берегу Старый и Новый город. Её внимание остановилось на странно приткнувшихся к берегу, около выхода на внутренний рейд, двух судах. Она сразу узнала хорошо знакомые ей броненосцы – «Цесаревич» и «Ретвизан». Никогда до сих пор она не видела, чтобы корабли стояли так близко к берегу. Её постоянные кавалеры-моряки неоднократно разъясняли ей опасность для крупных судов приближения к берегу.

«Наверное, ночью вздумали втягиваться на внутренний рейд да и сели на мель», – подумала она и вспомнила при этом командира «Цесаревича», слывшего первым умником среди артурских моряков, – немолодого, весьма представительного капитана первого ранга Григоровича, и хитрого, похожего на цыгана, командира «Ретвизана» – капитана первого ранга Шенсновича[34], считавшегося одним из лучших командиров порт-артурской эскадры.

Наглядевшись в окно, Рива подошла к зеркалу. Взгляд её скользнул по тонкому смуглому личику южанки с большими тёмно-карими глазами, с тонким греческим носом, яркими губами, чуть оттенёнными сверху тёмным пушком, затем спустился на красивую шею, плечи, упругие груди, которыми так гордилась Рива. Она осталась довольна собой.

Осмотрев себя, Рива приступила к утреннему туалету. На звон серебряного колокольчика, увитого драконами, в комнате появилась маленькая служанка, похожая на большую куклу с хорошеньким фарфоровым личиком, и, приседая и кланяясь, нещадно коверкая русские слова, залепетала утреннее приветствие.

– Мыться! – скомандовала Рива.

Раздавшаяся с моря канонада отвлекла её внимание. В окно были видны дымки выстрелов на кораблях эскадры в узком проходе между Золотой горой и Тигровой.

В это время неожиданно во внутреннем бассейне вырос большой столб воды, что совершенно озадачило Риву.

– Что это такое большое могло упасть в бассейн? – недоумевала она.

Чёрный столб дыма, появившийся у вокзала и сопровождавшийся грохотом взрыва, открыл ей истину.

– Кто-то стреляет! – в испуге вскрикнула она.

– Японси, японси, война русски, – залопотала служанка.

– Какая война? Что ты городишь?!

– Носю японси море воевал.

– Чего же ты до сих пор молчала, дура?! – обозлилась Рива. – Война, а она молчит, как истукан. Когда ты поумнеешь? Всякий вздор рассказывает, а о войне молчит.

Торопливо одевшись, Рива вышла на улицу. На набережной Нового города собралась толпа, с любопытством наблюдавшая за ходом боя. Яркий, солнечный день был так хорош, что не верилось в начало страшной войны. Происходивший бой воспринимался большинством зрителей как боевое учение, и только когда один из снарядов, взорвавшись около берега, осыпал толпу осколками, люди в панике бросились бежать. Рива увидела матроса с «Ретвизана» и начала расспрашивать о случившемся.

– Война, барышня. Японец ночью на нас неожиданно напал, – мрачно ответил матрос.

– Потери большие?

– Двое без вести пропали, да троих сейчас в госпиталь привезли.

– Матросы или офицеры?

– Все матросы. Разве сейчас кого-нибудь из офицеров ранят. Так и жарит японец по «Ретвизану» и «Цесаревичу», – разговорился матрос.

– А почему они приткнулись к берегу?

– Чтоб, значит, не потонуть.

– Как потонуть? – испугалась Рива.

– Ночью японец подорвал с носа «Ретвизана» да с кормы «Цесаревича», а «Палладу» – прямо против машинного отделения. Их и отвели на мелководье, а японец теперь хочет их добить. Но наши корабли и береговые батареи тоже не молчат, здорово бьют по японцу. Должно быть, скоро отгонят его от Артура, – пояснил матрос.

Рива была расстроена всем услышанным. Она подумала о своём возлюбленном – лейтенанте Дукельском, который находился на «Петропавловске».

– На «Петропавловске» всё благополучно? – осведомилась она.

– Покуда ничего плохого с «Петропавловска» не слыхать.

Бой на море уже закончился, и толпа вновь собралась у пристани, к которой то и дело подходили катера с различных кораблей эскадры, подвозя раненых.

Стонущие, забинтованные фигуры вызывали тревожное любопытство толпы. Все старались поближе протиснуться к носилкам, узнать фамилии раненых, обстоятельства ранения.

Вместе с ранеными выгружали и трупы убитых, покрытые Андреевским флагом[35]. В толпе закрестились, кто-то всхлипнул, Рива тоже взволнованно засморкалась и стала разыскивать знакомых офицеров.

Наконец она увидела розовощёкого мичмана Андрюшу Акинфиева. Хотя Рива и не была с ним знакома, но ввиду исключительных обстоятельств решилась обратиться к нему.

– Подвезите меня к эскадре, господин мичман, – попросила она.

– Простите, сударыня, но женщинам на боевом корабле во время боя не место, – сурово отрезал мичман.

– Да я на корабль и не хочу, мне только посмотреть на эскадру.

– Праздное любопытство, сударыня, – был неумолим Акинфиев.

В это время подошёл знакомый лейтенант Малеев с броненосца «Севастополь». Увидев его, Рива повторила свою просьбу.

– Куда же я вас повезу, Ривочка?

– Только до прохода, оттуда я взгляну на эскадру, а затем пересадите на обратный катер.

– Идёт! Андрюша, – обратился лейтенант к Акинфиеву, – сообщи Юрасовскому, что нам с тобой перевод на «Страшный» уже оформлен. Прошу, Ривочка, занять место на катере. Чур, дальше Тигрового не везу.

– Хорошо, – согласилась Рива.

– Отваливай! – скомандовал лейтенант, и катер заскользил по гладкой поверхности бухты.

Старый и Новый город, разделённые долиной реки Лунхе и горой Перепёлкой, как бы жмурясь под яркими солнечными лучами, задумчиво смотрели в подёрнутые лёгкой дымкой тумана тихие воды залива.

Рива молча слушала рассказ поехавшего вместе с ними Акинфиева о ночной атаке японскими миноносцами русской эскадры.

Катер пристал к небольшой пристани у прохода между низкой песчаной косой Тигрового Хвоста и гранитной громадой Золотой горы. Эскадра уже втягивалась на внутренний рейд. Первыми прошли миноносцы, и среди них «Страшный», на который ссадили с катера Акинфиева. Крепко пожав Малееву руку, мичман сухо козырнул Риве. Его надутый вид был так смешон, что и Малеев, и Рива рассмеялись, и Рива дружески протянула юноше руку. Покраснев, Акинфиев чуть пожал ей руку и стремительно поднялся по трапу на миноносец.

За миноносцами шли лёгкие крейсера «Новик» и «Баян», за ними на буксирах медленно проплыли громады броненосцев. Когда с катером поравнялся «Петропавловск», Рива стала внимательно вглядываться в стоящих на палубе офицеров. Вскоре на командирском мостике, у самого его края, она разглядела рослую фигуру Дукельского. Рива усиленно замахала носовым платком, стараясь привлечь его внимание. Малеев передал ей мегафон.

– Привет, Ривочка, я сегодня у тебя обедаю, – весело прокричал лейтенант в мегафон.

– Жду, – неожиданно громко ответила она и замахала мегафоном в знак приветствия. «Петропавловск» медленно проплыл мимо них.

Добравшись до дому, она немедленно принялась за приготовление обеда.

С Дукельским её связывало старое знакомство. Ещё в тысяча девятьсот первом году она, увлечённая общим потоком всевозможных коммерсантов, авантюристов и спекулянтов, покинула родную Одессу и вместе с «заведением мадам Шнеерзон» отправилась на Дальний Восток на пароходе «Владимир», на котором ехал и лейтенант Дукельский. Предприимчивая мадам Шнеерзон уже в дороге развернула деятельность своего учреждения. Но Рива заболела ангиной и не могла принимать кавалеров. Мадам тотчас объявила её лентяйкой, притворщицей и так стала преследовать, что доведённая до отчаяния Рива в Красном море пыталась выброситься за борт. Об этом происшествии узнал весь пароход. Дукельский, узнав о случае с Ривой, решил выкупить её у хозяйки. Почему это ему взбрело в голову, он не смог бы объяснить и сам. Дукельский был незлым человеком, но оставался весьма далёким от всякой сентиментальности.

Он предложил «мадам» отступного за Риву и привёз её в Порт-Артур, где нанял для неё маленький домик.

Было около трёх часов, когда лейтенант позвонил в передней. Рива сама открыла ему дверь.

Вручив ей свёртки с покупками, он прошёл за ней в небольшую столовую, убранную в восточном стиле.

Куинсан поспешила накрыть на стол.

– Ну, Жоржик, рассказывай: что и как произошло за эти два дня? – спросила Рива, усаживая Дукельского за стол.

– Что произошло? То, чего давно следовало ожидать. Японцы решили вернуть себе обратно Квантун и, вероятно, прихватить кое-что из Южной Маньчжурии. И началась война, – объяснил Дукельский.

– Но напали-то они подло, без объявления войны, ночью, – возразила Рива.

– Для них все средства хороши. Мы прохлопали, и они нас поймали и в Артуре, и в Чемульпо.

– Как в Чемульпо?

– Да так! Они выследили в Чемульпо «Варяга» и «Корейца» и предложили им вступить в бой со всей эскадрой адмирала Урну. Результат боя пока неизвестен. Но, зная Руднева[36], можно с уверенностью сказать, что наши корабли не опозорили Андреевский флаг. Офицеры и матросы там под стать своему командиру.

– Верно, много погибло на «Варяге» и «Корейце»? – забеспокоилась Рива. – Ведь там твои друзья – Алёша Ляшенко, Червинский, Степанов. Живы ли они сейчас?

– На войне не без потерь. Сейчас мы живы, а что будет завтра, никому не известно, – философски ответил Дукельский.

– Сегодня-то большие потери? – поинтересовалась Рива.

– «Полтава», «Диана», «Аскольд» и «Новик» получили по подводной пробоине и требуют ремонта. За первые сутки войны у нас выбыло из строя: ночью три, сегодня утром четыре, да в Чемульпо погибли два, итого девять боевых кораблей. Недурное начало войны!

– Как же мы будем воевать теперь?

– Как воевать? Залезем на внутренний рейд со всеми броненосцами и крейсерами и будем коптить небо.

– Так что, ты будешь всё время в Артуре сидеть? – обрадовалась Рива.

Во время обеда Куинсан, то и дело подходившая к столу, внимательно вслушивалась в русскую речь.

Дукельский шутя раза два ущипнул её. Служанка игриво засмеялась.

– Жорж, оставь её. Как тебе не стыдно щипать её при мне? – возмущалась Рива.

– Да ты никак всё ещё ревнуешь меня, Ривочка, – смеялся лейтенант.

Убрав со стола, Куинсан ушла в свою каморку и, достав кусочек бумаги, начала кисточкой и тушью выводить иероглифы. Её кукольное личико приняло серьёзное выражение.

Покончив с записями, Куинсан присела у окошка и задумалась. Ей вспомнилась далёкая родина, детство в бедной крестьянской семье в глухой японской деревушке, вечная нужда, голод, а иногда и колотушки отца с матерью. Куинсан грустно вздохнула и провела рукой по голове, задев при этом за заколотый в волосы черепаховый гребень. Это напомнило ей о жизни в токийском доме терпимости, куда её продали за долги отца, встречу с Танакой[37], молодым красивым офицером. Он подарил ей гребень вскоре после их знакомства. В ушах Куинсан как бы снова зазвучал голос Танаки, его пылкие и нежные заверения. Она любила слушать его, смотреть в его глаза, когда он говорил ей о великой родине – Стране Восходящего Солнца. Тогда глаза его горели, а объятия были такими жаркими… На кухне по-прежнему было тихо, темно и тепло, захотелось спать. Куинсан зевнула, но, превозмогая сон, заставила себя вспомнить переезд во Владивосток, первые шаги в разведывательной работе. И снова рядом с собой увидела Танаку, теперь уже своего учителя. Теперь Куинсан больше не слышала от него нежных речей, он был очень строг. Он даже бил её иногда, когда она плохо выполняла его задание. Затем в памяти встал Порт-Артур, поступление в дом Ривы. Тут Куинсан довольно улыбнулась: что ж, она заслужила похвалу, Танака будет доволен. Она, маленькая Куинсан, хитро сумела войти в доверие хозяйки.

В окошко постучали. Куинсан поспешила выйти во двор, где ожидал оборванный старик. Низко кланяясь, он протянул руку за подаянием. Куинсан торопливо вошла в кухню, схватила там большой кусок хлеба и засунула в него исписанную бумажку. Выйдя на улицу, она позвала старика в переднюю и долго говорила с ним. В их разговоре упоминались названия всех повреждённых русских кораблей. Когда наконец старик, захватив хлеб, ушёл, Куинсан тихонько вошла в столовую и прислушалась. Из спальни доносился храп.