Батыева погибель

Выслушав это объяснение, Евпатий Коловрат кивнул и шагнул в сумрак и прохладу Башни Силы, надеясь именно там, у князя Серегина, найти ответы на все тревожащие его вопросы. Ведь разгром одного монгольского тумена – это еще не разгром всего войска Батыги, которое все еще в состоянии несколько раз уничтожить всю рязанскую и владимиро-суздальскую землю.

Тогда же и там же, башня Силы, рабочий кабинет капитана Серегина

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов

На переговорах с Евпатием Коловратом и его спутниками я присутствовала как член нашей управляющей пятерки, а точнее четверки, потому что в них не участвовал Дима Колдун. Не стоило смущать рязанских бояр зрелищем ребенка, на равных восседающего на взрослом совете. И кроме того – поскольку речь там должна была пойти о политике, а не о любимой магии, этот разговор был ему попросту неинтересен.

Воеводу и его спутников поражало тут все – от немигающего белого света магических светильников, имитирующих лампы дневного света, до гладко выбритого лица князя Серегина. И, конечно же, присутствие на совете женщин вводило делегатов в крайнее замешательство – ведь представительниц слабого пола в то время на Руси вовсе ни во что не ставили19. Однако они изо всех сил старались выглядеть невозмутимыми и скрыть свое удивление и даже некоторый шок, но мага разума не обманешь.

В итоге все получилось очень даже символично. Мы с Анастасией и Никой сели по одну сторону длинного стола для совещаний, установленного в рабочем кабинете Серегина, а рязанские гости расселись напротив нас; Серегин занял председательствующее место на одном торце стола, а отец Александр сел на другом. На сам стол (который был настоящим, а не магической имитацией) поставили кувшины с магической водой и высокие стаканы дымчатого стекла. Это сначала удивило наших гостей, привыкших, что на столы в таких случаях ставят греческое вино или хотя бы отечественные меды. Но распробовав водичку из нашего фонтана, они больше не возражали против ее «употребления». Дураков нет. От этого напитка, фигурировавшего в русских народных сказках под названием «живая вода», в здравом уме пока еще никто не отказывался.

При этом Ника все время машинально катала в пальцах два маленьких бронзовых шарика, размером с грецкий орех, которые то заряжала энергией до предела (отчего они начинали ярко светиться), то забирала эту энергию обратно – и тогда в ее ладони, постукивая, катались шарики из обыкновенной бронзы.

Сидящий прямо напротив Ники Евпатий Коловрат как завороженный наблюдал за ее действиями, не в силах оторвать глаз от этих шариков, перекатывающихся в сильной женской руке с мозолями от рукояти меча. Вот тебе пожалте – еще один влюбленный или что-то вроде того. Оценил Евпатий и Никин кривой меч-махайру в невзрачных с виду ножнах и рукоятью, потертой от долгого употребления – от этого оружия, обладающего живой душой, исходила мрачная аура жестокой силы и кровавого убийства. Что-то было в Евпатии и Нике такое – мрачное и неудержимое – что делало их похожими как брата и сестру.

Но Ника проделывала все эти манипуляции с шариками совсем не для того, чтобы произвести впечатление на рязанского боярина. Не сдался он ей никаким образом. Просто она была погружена в свои мысли и, как я уже говорила, делала это почти машинально. Бедная девочка все никак не могла разобраться со своими страстями и влечениями, и из-за этого изрядно нервничала, тем более что главный предмет этих страстей тоже сидел тут рядом.

– Ника Константиновна, – чуть повысив голос, произнес наконец отец Александр, взглядом указывая на постукивающие в ее правой руке бронзовые шарики.

– Ах да, отче, – сказала Ника и сделала серьезное лицо, после чего, втянув из шариков остаток энергии, сунула их в карман, к величайшему разочарованию Евпатия Коловрата.

После это мы все были готовы к деловому и содержательному разговору, но нам пришлось еще раз подождать, пока отец Александр не прочтет все надлежащие молитвы и не воззовет к благосклонности Небесного Отца. Как я понимаю, в этот момент наше заседание увеличилось еще на одного участника, ибо Творец Всего Сущего хоть одним ухом, но все равно слушал наш разговор с воеводой и его спутниками, без помощи которых наша затея против Батыева нашествия лишалась большей части своего смысла. Как говорил Серегин: «местные русичи должны сами объединиться против внешних и внутренних врагов, а мы должны их в этом только подстраховать от уничтожения – и не более того. Воевать вместо них с татарами, немцами, шведами и прочей Литвой бессмысленно и контрпродуктивно.»

– Итак, – сказал Серегин, едва молитва была закончена и все, перекрестившись, сели на свои места, – приступим, товарищи. Сразу должен сказать, что, по данным нашей разведки, в настоящий момент авангард основных сил Батыя по руслу реки Оки как раз приближается к Рязани, где их ждет большой и очень неприятный сюрприз. Туда же с полпути до Борисова-Глебова повернул и тумен Шейбани-хана, понесший на лесных тропах большие потери от действий наших летучих отрядов, отчего ему так и не удалось набрать полонян, необходимых для осады и штурма Рязани. Тумен Батыева темника Бурундая, который должен был разорить город Ижеславец с округой, нашел этот городок уже сожженным самими жителями – взрослые мужчины вооружились и ушли в леса, а женщины, дети, старики, монахи и монашки нашли временное убежище в наших краях…

На какое-то время наступила тишина, потом Евпатий Коловрат, прокашлявшись в бороду, произнес:

– Князь наш рязанский Юрий Игоревич просил меня искать союза против проклятого Батыги у князя черниговского Михаила Всеволодовича, но надсмехнулся надо мной Черниговский князь и повелел гнать взашей, промолвив, что это за то, что наши с ихними на Калку20 не ходили. Ты же, княже Серегин, дал рязанцам помощь, даже когда тебя об этом не просили. Благодарствую тебя за тех рязанских жителей, что уже были спасены твоими воями от ярости поганых агарян. Благодарствую тебя за старых, за малых, за сирых и недужных, монасей и монашек – за всех, кто не может по возрасту или обету брать в руки оружие…

Сказав это, Евпатий Коловрат встал и поклонился Серегину в пояс. При этом мне, с моими возможностями мага разума, было хорошо видно, что все сказанное им идет из глубины души, и в этом нет ни капли фальши. Одновременно я почувствовала, что это же моментально стало известно и Серегину, и Нике, и Анастасии. Все чаще и чаще ментальная связь внутри «пятерки» стала срабатывать даже помимо нашей воли. Чем дольше мы находится вместе, тем крепче соединяющие нас магические нити. Кстати, Серегин в ответ тоже встал и склонил голову перед Евпатием Коловратом.

– Не ради благодарности мы делали это, уважаемый Евпатий Львович, – произнес он, – а ради того, чтобы жила и расцветала русская земля. Не рязанская, не владимирская, не черниговская, киевская или новгородская, а именно единая русская земля, какой она была еще сто пятьдесят лет назад при князе Ярославе Владимировиче, прозванном Мудрым, или его внуке Владимире Мономахе. За доброе слово вам, Евпатий Львович, конечно, спасибо, но явись к вам Батый в те поры – и объединенное русское войско палками погнало бы его прочь обратно в степи, как шелудивого пса.

Евпатий Коловрат немного помолчал и вздохнул.

– Прав ты, князь, – молвил он, – многие неустройства произошли на Руси со времен Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Но разве ж можно сейчас помыслить, что черниговец назовет братом рязанца, а киевлянин подаст руку помощи новгородцу?

– Помыслить можно, и не только помыслить, – неожиданно произнес до того молча сидевший отец Александр, над головой которого постепенно разгоралось бело-голубое свечение, видимое пока только теми, кто владел «особыми» способностями и талантами.

И хоть знакомого громыхания в голосе священника слышно пока не было, я ничуть не сомневалась, что Отец наш Небесный уже здесь, все слышит, все видит и готов в любой момент вмешаться в ситуацию, если рязанские бояре проявят неуместное упрямство. Лицо Серегина при этом сделалось неколебимо спокойным, а обернувшийся на голос отца Александра Евпатий замер с приоткрытым ртом. Или он тоже был одарен (что при низком уровне магии в этом мире никак не влияло на его жизнь), или накал сияния был виден уже невооруженным глазом. При этом он не стал падать на пол и биться лбом, как сделали бы некоторые слабонервные кликуши, а только прочитал короткую молитву, перекрестился, вытащил из-за ворота рубахи и поцеловал нательный крест. Но сияние и не думало никуда исчезать, тогда воевода произнес: «Верую в тебя, Господи, иже еси на небеси» и замолчал, ожидая дальнейших речей то ли от Серегина, то ли от отца Александра.

– Помощь, – сказал Серегин, – стоит давать только тому, кто готов помочь себе сам. Бесполезно лечить от болезни того, кто не хочет жить, и бессмысленно спасать того, кто он горя готов утопиться неважно где – в реке или в вине. До тех пор, пока нет единства в русских землях и русских людях, любой, даже очень слабый, завоеватель сможет сломать их поодиночке как тонкие прутики. В единстве сила, в розни слабость.

– Этот человек прав и глаголет чистую истину, – со знакомыми громыхающими нотками произнес голос отца Александра, – внемлите ему или приготовьтесь принять то, что приготовила для вас неумолимая судьба. Руси нужен свой император, князь князей, который объединит всех, сжав в свой железный кулак и под эгидой которого украсно украшенная земля русская отныне будет процветать вечно.

– Господи, – взмолился Евпатий Коловрат, – значат ли эти слова, что этим князем князей должен будет стать твой князь Серегин из тридесятого царства, тридевятого государства?

– Отнюдь нет, – ответил Серегин, – я лично тут вообще ни на что не претендую. Вот только наведу тут немного порядок и проследую дальше, к следующим мирам и странам. А князем князей должен будет стать князь Новгородский21 Александр Ярославич, сын нынешнего киевского князя Ярослава Всеволодовича… Не так ли, Отче?

– Все так, сын мой, – громыхнул в ответ голос Небесного Отца, – ты полностью прав. Однако на сем я пока умолкаю, надеясь на благоразумие этих весьма уважаемых людей.

Главные слова произнесены, сияние притухло до минимума – и это означает, что теперь Отец Небесный если теперь и слушает нас, то вполуха. Серегин же только кивнул и вопросительно посмотрел на Евпатия, для которого воистину наступил момент истины. А вдруг он подумает, что мы здесь, в своей стране колдунов, просто дурим ему голову, желая сделать свои маленькие гешефты.

Я даже вижу сомнения, одолевающие этого сильного человека – ведь на кону стоит вся его привычная жизнь «по старине»; его маленький уютный мирок рязанской земли, ни от кого не зависимый и полностью самостийный, пропадет неведомо куда, а на месте всего этого окажется до предела централизованная империя вроде Византийской или хотя бы русский каганат времен Владимира Святого или Ярослава Мудрого, когда правильным было только одно мнение киевского князя, а все остальное беспощадно подавлялось.22

При этом Евпатий Коловрат отчетливо понимал, что монголо-татары Батыя способны разрушить его привычный мир еще быстрее и радикальней, причем разрушить в самом буквальном смысле. Сжечь города и села, убить женщин и детей, угнать в рабство всех, владеющих хоть каким-то ремеслом – то есть положить пусту сперва рязанскую, потом владимирскую, а затем и остальные русские земли.

И это будет, пожалуй, зло посильнее, чем образование на русских землях новой Империи вместо той, что была разрушена на Босфоре крестоносцами-латинянами. Кроме всего прочего, князем князей будет назначен не таинственный и загадочный чужак из вечно жаркого тридевятого царства, а свой, совсем молодой новгородский князь из числа потомков Всеволода Большое Гнездо, с которым наверняка можно будет договориться, чтобы как можно дольше сохранить независимость рязанской земли… Самое главное сейчас, согласившись на все, получить помощь против Батыги, а там можно будет и посмотреть, выполнять поставленные условия или нет.

В любом случае ответственность за нарушение данного слова придется брать на себя князю Юрию Игоревичу рязанскому, а не ему, простому воеводе и боярину. Да, он не боится с оружием в руках встать перед любой вражьей ратью и биться с ней до тех пор, пока есть в жилах хоть одна капля крови, а руки могут наносить и отражать удары; но он страшится и не хочет принимать решение за всю Русь. Если б было можно, он вообще постарался бы избежать выбора, а вместо того встал бы с мечом в первые ряды войска и рубился с врагом до изнеможения.

И даже глас божий тут не подмога. Он вызывает у Евпатия Коловрата такое ощущение, будто он стоит на краю пропасти, ведь пропасти безразлично то, сколько у тебя силы и мужества – она просто поглотит тебя целиком и без остатка. Кроме того, где-то на дне его воспоминаний лежат греческие слова, которым маленького Евпатия в раннем детстве учил отец, византийский спафарий эмигрировавший на единоверную Русь после того как в 1204 году Константинополь был захвачен латинянами, а Византийская империя пала в прах, разбившись на множество осколков. Был бы жив старый спафарий Лев, он бы ни одной минуты не колебался, выступив за Империю, а вот сын его с малых лет врос в местную реальность и просто не представлял себе, как можно вести дела по-иному.

– Помилуй, княже, – взмолился несчастный Евпатий Коловрат, поднявшийся со скамьи и еще раз кланяющийся Серегину в пояс, – видит Бог, что я малый человек. Не моего ума это дело. Мне бы меч и щит в руки, да встать поперед войска, чтобы было понятно, что впереди враг, а позади свои, и рубить того врага мечом вмах, чтобы только клочья летели во все стороны.

– Хорошо, Евпатий Львович, – кивнул Серегин, – пусть решают князья, и пусть на их же голову и падет ответственность, если они решат хоть что-то не так. Божью волю ты слышал, и если какому-нибудь князю она не понравится, то он сам сможет подискутировать об этом с самим Всевышним. Аудиенцию таким умникам я обеспечу. А ты, боярин, пойдешь от меня послом к своему князю Юрию Игоревичу. Пусть знает, что спасать землю русскую мы будем с ним или без него. Встанем перед врагом своими полками и всей прочей своей силой, и будем истреблять его всеми способами при любой возможности, пока не истребим насовсем, чтобы не было его больше никогда и нигде. Русская земля нам всем мать, а свою мать положено защищать. Но ты обязательно должен сказать ему, что тот, кто будет не с нами, тот будет против нас; а своих врагов, если они не сдаются, мы уничтожаем. Но что бы там ни вышло с князьями, твоей вины в этом не будет.

Вздох облегчения, который издал после этих слов Евпатий Коловрат, был больше похож на тот звук, который издает паровоз, останавливаясь на станции.

– Все исполню, княже, – еще раз поклонился он, – и речь твою князю рязанскому передам слово в слово. Но ведь над рязанскими князьями по старшинству и многолюдству дружин сидят князья владимирские и суздальские, которые уже не раз воевали рязанскую землю.

– Разберемся и с владимирскими князьями, дай только срок, – отмахнулся Серегин, – тем более что это не шпана вроде того же Михаила Всеволодовича Черниговского, о котором ты мне рассказал только что. В Рязань мы вас вместе со всей малой дружиной доставим завтра утром на рассвете. В этом для нас нет ничего невозможного. А пока мы приглашаем всех твоих воев сюда к нам. Можете отдыхать с дальней дороги и смотреть, как живет мое войско, какими воинскими умениями владеет, и как умеет отдыхать, когда для этого есть время и возможности. И вообще, господа бояре, рекомендую посетить наши вечерние танцы. Вам должно там очень понравиться.

Кстати, я, кажется, поняла жутковатый юмор Серегина. Ведь в его мысленной интерпретации «организовать аудиенцию у Всевышнего» означало попросту убить. Думаю, что в ближайшее время на русских князей нападет массовый мор, который изрядно проредит их поголовье, а то, как говорит милейшая Ольга Васильевна, «на Руси сейчас куда ни плюнешь – попадешь в рюриковича».

21 декабря 1237 Р.Х. День десятый. Вечер. Рязанское княжество, место впадения в Оку реки Прони примерно в шести километрах вверх по течению от Старой Рязани

Прихотливо петляют по земле русские реки, огибающие возвышенности и накручивающие свои извивы там, где можно было бы течь прямо, поэтому основное монгольское войско, отставшее от авангарда на четверть дневного перехода, не могло видеть то, что сотворил Серегин с передовым туменом храброго Кюльхана, самого младшего из сыновей Чингисхана23.

Сам Батый находился на льду реки Прони километрах в десяти позади авангарда. Вообще-то в нашей истории Рязань пала уже в ночь с 20-го на 21-е декабря, но тут из-за затяжного бурана даже сутки спустя после этой даты у Бату-хана в вопросе захвата Рязани еще и конь не валялся. Во-первых – надо было еще дойти до самого стольного города Рязанской земли и лишь потом думать, как прорываться за его хорошо укрепленные стены. Во-вторых – по всему выходило, что при штурме татарскому войску придется проливать свои пот и кровь, а не гнать впереди себя толпы вооруженного дубинами полона, на который защитники города и должны были растратить свои силы. В-третьих – Бату-хана беспокоило то, что уже третий день от Субэдея-багатура не было ни одного гонца с донесением. Оставалось неизвестным, где он в настоящий момент находится вместе со своим туменом, взят ли вообще это дурацкий Пронск, и сколько поимано при этом полона.

Полон, полон, полон, полон. Необходимость в нем была настолько настоятельна, что Батый ни на секунду не мог забыть о том, что если тумены Бурундая, Субэдея и Шейбани не пригонят ему толпы полураздетых и связанных урусов, то положение его войска станет просто катастрофическим. Из толпы пленных хан и темники обязательно отберут несколько десятков нежных белокожих молоденьких урусутских девочек для своих личных забав, а всех остальных как охапки хвороста бросят в огонь войны. В противном случае под этой гадкой Рязанью может лечь до половины его армии24.

Но не успел Бату-хан додумать эту мысль, как впереди – там, куда ушел авангард под предводительством Кюльхана – вдруг раздался приглушенный расстоянием грохот, похожий на одновременный взрыв тысяч китайских петард – и тучи сидящих по деревьям ворон, слетевшихся в Рязанскую землю со всех окрестных краев, с заполошным граем поднялись в воздух и, каркая, начали нарезать круги над монгольским войском, нет-нет роняя вниз свой помет.

Бату-хан – наивное, пусть и жестокое, дитя природы – не придал этому грохоту значения, потому что современные ему модели огнестрельного оружия и маломощные петарды годились только для того, чтобы на поле боя пугать слабонервных крестьян-новобранцев, и занимались изготовлением таких пороховых игрушек исключительно вассальные монголам китайцы25. Но это и стало его роковой ошибкой.

То, что творилось у места слияния Прони и Оки, иначе как Апокалипсисом назвать было нельзя. Заряженные энергией хаоса магические фугасы, чей заряд эквивалентен начинке двенадцатидюймовых фугасных снарядов, были опущены на дно Оки через высверленные пешнями лунки от самого слияния Оки с Проней, и дальше вниз по течению на протяжении пяти километров – фактически до самых стен Рязани. Тяжелые и хорошо обтекаемые бронзовые шары безо всякого сноса, нырнув в лунку, тут же ложились на дно, гарантируя подрыв почти в том же месте, где их опустили под воду. При этом шахматное расположение этих зарядов гарантировало, что на всем протяжении этого минного заграждения вдоль речного русла не останется ни одного кусочка льда, на котором мог бы удержаться хоть конный, хоть пеший.

Когда командовавший засадой капитан Коломийцев (куда же без него) увидел, что на заминированный участок русла в полном составе втянулся весь татарский авангард, то он, вместо того чтобы нажать кнопку на дистанционном пульте или крутануть ручку подрывной машинки, просто дал команду «взрывай» лежавшей рядом с ним бывшей жрице храма Вечного Огня по имени Лариса, которой Кобра передала инициирующее заклинание для управления как раз такими магическими фугасами.

Услышав эту команду, Лариса прошептала несколько слов, являющихся ключом к инициации уже готового заклинания, после чего шары-носители, лежащие на дне Оки, практически одновременно высвободили закачанную в них энергию Хаоса. Капитану Коломийцеву больше всего запомнились огромные, высотой с десятиэтажный дом, столбы водяных брызг, перемешанных с битой ледяной крошкой, которые снизу подсвечивало багровое адское пламя – кратковременное, но впечатляющее зрелище, исполненное грозного величия и устрашающей мощи. Любо-дорого было посмотреть и на то, как монголо-татары вместе со своими конями летали по воздуху аки птицы. Бумс тоже был вполне замечательный, и от него чуть не оглохли бойцы разведбатальона, которых капитан Коломийцев вытащил к самому руслу Оки вместе со станковыми пулеметами и АГСами для добивания врагов, спасшихся при подрыве фугасов.

Сделал он это потому, что ни он, ни старший лейтенант Антонов с магическими фугасами непосредственно на поле боя еще не работали и ничего не знали об их боевых возможностях. А возможности оказались просто замечательные. Те из татар, которые не были убиты сразу, получили тяжелые контузии и мгновенно с головой оказались в ледяной воде русской реки, что смертельно и само по себе, а не только в сочетании с минно-взрывными травмами. Некоторые из тех монголов, которых взрыв подкинул в воздух, пролетели от ста пятидесяти до двухсот метров, поднявшись выше верхушек самых высоких деревьев, а другие вместе с конями грохнулись чуть ли не на головы сидящих в засаде.

Когда метрах в десяти от тебя в кусты падает болтающая в полете руками и ногами вонючая монгольская тушка, а совсем неподалеку от нее с отчаянным ржанием валится и насмерть разбивается лохматый конек в полной сбруе и при седле, то незабываемые впечатления гарантированы на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, капитан Коломийцев, убедившись, что выживших при подрыве фугасов нет, приказал своим бойцам подниматься, вставать на лыжи и уматывать туда, где теперь должен был открыться эвакуационный портал.

Слышали этот взрыв и в Рязани, где он неумеренно переполошил всех – от самого рязанского князя Юрия Игоревича и высшего духовенства до простых горожан. К тому же от этого взрыва в теремах богатых и знатных вылетели все дорогущие слюдяные окошки, а вот бычьи пузыри и промасленный тонкий холст в окнах домов простых людей по причине своей эластичности отреагировали на взрывную волну не так бурно, вследствие чего уцелели. Напрасно караульные, дивясь и недоумевая, смотрели со стен в сторону клонящегося к горизонту багрового солнечного диска – ничего, кроме края огромной полыньи, в которую одномоментно превратилась Ока, на месте подрыва не наблюдалось.

Высланная к месту происшествия разведывательная партия из нескольких опытных воев вернулась ни с чем, оставив князя в тягостном недоумении от всего происходящего. Не считать же результатом разведки зрелище туши монгольского коня, заброшенного взрывом на вершину высокого дерева, где он представлял собой бесплатное угощение для слетевшихся отовсюду ворон. Правда, потом нашлись видоки (очевидцы), которые утверждали, что перед самым большим громом, раздробившим лед на Оке, видели в небе лики Иисуса Христа, а также одетой в полный воинский доспех Богородицы, Святого Георгия, Ильи-пророка или архангела-архистратига Михаила – у кого на что хватило фантазии, взбудораженной необычными событиями.

Сорванный взрывом с головы Кюльхана богато изукрашенный шлем найдут в окрестностях Рязани только через пару сотен лет. В те времена все произошедшее зимой 1237-38 годов уже станет далекой историей и обрастет различными былями и легендами, а князь Серегин окончательно обретет облик сурового архангела с огненным мечом, посланного Творцом для спасения самого лучшего его творения – Святой Руси.

Тогда же и там же полтора часа спустя

Когда к месту уничтожения авангарда прибыл сам Батый со всеми своими туменами, то зрелище уже подмерзающей полыньи и разбросанных по окрестному лесу лошадиных и человеческих трупов привело его в состояние неописуемой ярости, тем более что лесные следопыты из числа пошедших на службу к монголам мокшан26 тут же бросились в лес – и на противоположном от Рязани берегу Оки почти сразу нашли лежки засады, незаметные только со стороны речного русла, но легко обнаруживаемые, если идти прямо по лесу. Люди, которые там находились, явно наблюдали за уничтожением авангарда, после чего собрались, встали на лыжи и ушли по тропам вглубь леса, где их следы неожиданно обрывались, будто они улетели на небо или провалились сквозь землю.

Батый кричал и топал ногами на своего вынужденного вассала мокшанского каназора (царя) Пуреша, требуя найти этих неизвестных, являвшихся очевидцами и, быть может, виновниками гибели монгольского авангарда, но и сам Пуреш, и его сын Атямас только пожимали в ответ плечами и говорили, что они сами ничего не понимают. Но судя по всем признакам, на монголов разозлились очень могущественные лесные духи, потому что только они могут ходить по лесу не оставляя следов (иначе какие же они духи) и переносить людей с места на место. Тем более и сами мокшанские проводники тоже находятся в немилости у этих духов. Множество воинов мокши, пошедших разведать лесные тропы, пропало безвестно, другие же потом были найдены убитыми, обычно повешенными на осине за шею…