Человек, который пытался жить

День 1. Базз говорит

В то облаянное дворнягами утро я стоял на балконе, зная, что вечер пятницы и утро субботы, и целое воскресенье я проведу за хоккеем, результат которого не устроит меня, особенно когда дело дойдет до «Ред Уингз». Можно было бы начать делать ставки против них, но тогда с этого момента они начали бы выигрывать. Так всегда бывает. Впрочем, меньше всего меня должны беспокоить трудности спортивных команд.

На одной из опустевших и блеклых улиц громадного города еще не светало, и свирепому ветру удавалось сминать сонные физиономии лишь двух-трех прохожих. Тут мне почему-то вспомнилась песенка из кинофильма. А я иду, шагаю по Москве, и я не знаю, сколько еще смогу пройти. Каждый планирует сам, полагаю я.

Курилка, самостоятельно основанная сотрудниками на балконе одного из этажей офиса почтеннейшей банковской конторы, в которой я работаю, каким-то образом всю историю здания протягивала свою соседскую руку худенькой сиротке-яблоне по ближнюю сторону дороги. Должно быть, это была одна из тех маленьких шуток природы, которые мы просто оставляем без внимания и проглатываем.

Эта яблоня уставилась на меня с весьма плаксивым взглядом. Ее хиленькие ветки беспокойно стучались снизу, а свист птиц рассеивался в воздухе так же быстро, как сменялись фигуры людей на балконе, способном уместить годовой запас дымовых гранат известных военных деятелей с винтовками M16 и их заклятых врагов с автоматами Калашникова. Иногда тебе не хватает слов, иногда ты делаешь такие глупые отсылки.

На улице похолодало. Пришлось выйти в своем черном пальто, которое уже изрядно потрепалось, но никто на это еще не указывал, поэтому сам я не захотел его менять. Привычку носить пальто я когда-то подсмотрел у детективов в стареньких фильмах.

Чтобы занять себя во время курения, я попытался подумать о том, как мы стали такими мелочными, и я тоже стал мелочным и, например, начал пытаться излагать свои мысли для кого-то, а не для себя. В своем амбициозном размышлении я не продвинулся дальше того, что череда неудач, которая связана с иллюзорными планами всякого многострадального человека, заставляет его все чаще оглядываться и прислушиваться к мнению окружения – единственному существующему без определенной экзистенциальной тяготы. Но в тебя никто не верит. Запомни это раз и навсегда: в тебя никто не верит. И пока мы по отдельности так и будем рушиться и исчезать на дне этой ноющей тьмы, подобно бледному пеплу, какие-то люди будут всегда служить для нас последними путеводными звездами.

В это время позади меня отворилась дверь.

– Здарова-а, Фома, – я услышал воодушевленный голос Алисы.

Веселой и яркой девушки, которой с виду было либо восемнадцать лет, либо за тридцать. Она была одной из тех симпатяг, кого короткая стрижка и тяга к развлечениям выбрали сами.

Алиса с не меньшей элегантностью, чем той, что она придавала своим стильным и выразительным нарядам, убедительно скрывала от меня стойкое ощущение тоски каждый раз, когда мы обменивались сводками о самочувствии. Когда мне было грустно, ей было очень даже хорошо. Мне казалось, что она врет, но смысла в том, чтобы упрекать ее, я не видел. В этот раз я лишь решил ее позлить для шутки и не стал реагировать на ее приветствие сразу.

– Ну знаешь, иногда люди здороваются в ответ, иногда нет. Всякое бывает.

Алиса мило проворчала и закурила тонкую сигарету марки Esse. Ее выбор всегда забавлял меня, потому что ей бы, наверное, следовало курить черного «Петра». Как раз вид ее спичечной сигареты и выбил из меня смешок, который она не заметила. Я повернулся к Алисе и спросил:

– Как ты думаешь, Алиса, ангелы-хранители правда существуют?

– Ой, как я люблю твои неординарные способы приветствия, – с радостью откликнулась Алиса и ответила: – Думаю, да.

– А они могут спасти от злых замыслов?

– Хм, мне кажется, они больше наблюдают. Типа сидят на диване, и покачивают головой, и вмешиваются, когда надо пулю остановить перед башкой твоей дурацкой.

Алиса не преминула воспользоваться возможностью потрогать мои волосы, которые ранний порывистый ветер превратил в хаотичную шевелюру с Головы-ластика. Помимо шаловливых рук, Алиса также имела привычку пританцовывать во время разговора. Допускаю, что у нее в голове в эти моменты играл целый кабаре-бэнд. Тогда хотелось бы оказаться внутри ее головы. Я продолжил разговор о фатализме:

– Да, вот только как они, собственно, выбирают, для кого остановить, а кого уже достаточно охранять?

– Эх, все же относительно. Значит, заслужил. А что у тебя за замыслы там, а?

Я замешкался, прежде чем произнес:

– Ну, как минимум я собираюсь уволиться через пару месяцев.

Лицо Алисы с ее большими карузоподобными глазками в один миг стало гигантской палитрой удивленности в арсенале художника, а я отвлекся, чтобы сорвать листок с яблочного дерева, и дополнил:

– Я забыл спросить, как у тебя дела.

Но, по-видимому, Алиса лишилась дара речи. Нехорошо было сломать Алису.

– Вы бы с этой яблоней могли быть лучшими подружками. Тебе все нравится, ей уже ничего не нравится. Такие особенно хорошо дополняют друг друга.

Эта реплика разбудила Алису, и она вдруг провопила, нагнувшись к веткам:

– Чего, нахрен, Фома?! Тебе это реально ветки нашептали?

– О чем ты?

– Ты действительно собираешься уходить?

– Да, – я почувствовал нужду объясниться. – Я просто думаю, что теперь мне следует разобраться во многом и устроить наконец бал с скелетами в шкафу.

– А зачем уходить? – Алиса активно жестикулировала, когда возмущалась. – У тебя же есть выходные для этого!

– Это место тоже часть моей проблемы.

Алиса покачала головой так, как качают головой родственники, когда узнают о пробелах в вашем воспитании.

– Блин, да что с ним не так?! Сидишь, как настоящий царь, за прекрасным футуристическим столом в своей кабинке, отвечаешь на звонки всяких… ну, скажем, людей. По мне, так ты главная звезда платежной ведомости!

– Я не знаю… – из-за природной убедительности Алисы я смутился, но смог продолжить: – Немного дело и в Денисе Анатольевиче. Этот вечно деловой урод бесит и одновременно пугает как человек, понимаешь?

Алиса принялась молча поддакивать. Вряд ли любое следующее мое изречение было способно убедить ее.

– Хотя и он далеко не самая существенная фигура в том представлении, что разворачивается у меня в голове, – продолжил я. – Мне вообще кажется, что, если бы кто-то захотел сунуться в мою голову, ему бы пришлось надеть скафандр поверх скафандра для безопасной изоляции от негативной среды.

Мне захотелось рассказать ей про то, что все герои этой пьески давно поседели и обезумели, но я не смог заставить себя заговорить дальше. С разочарованием я уже уставился вниз на землю, ставшую кладбищем для попадавших и прогнивших яблок. Меня перехватила Алиса:

– В любом случае от злых замыслов спасают квалифицированные специалисты, а не ангелы-хранители.

Она начала рыться в кармане брюк и через какое-то время достала карточку из бумажника, в котором она носила порядка 250 различных карт – от игральных до скидок на танец на коленях в стрип-клубе.

– Вот, – Алиса протянула мне какую-то нелепую визитную карточку, – если тебе нужна помощь, навожу тебя на очень хорошего доктора. Посмею даже предположить, что вы с ним сразу найдете общий язык!

Я взял карточку и принялся разглядывать ее умилительно любительский дизайн: на афише со старой фотографией красовался усатый дяденька во фраке, похожий, скорее, не на доктора, а на владельца кафе где-то в Армении (скорее всего, с двумя видами пирожков в меню). Чуть ниже был напечатан перечень его профессиональных заслуг: Доктор наук… Представитель ученого совета факультета психологии… Рационалист года… Самый быстрый надуватель воздушных шаров в условиях современной ирландской пост-панк сцены и все в таком духе. Я произнес его имя вслух, и ничего не произошло:

– Доктор Годард… А Анна Карина будет?

– Для тебя хоть Джульетта Мазина, Фома! – воскликнула Алиса.

– Ну нет, у меня сейчас не такое настроение… – я еще раз взглянул на изображение мрачного молочника на карте. – А это вообще кто? Психолог, что ли? Как-то жутко немного.

Алиса рассмеялась, понимая, как сильно меня смутил броский дизайн визитки, но то, что она открыла мне далее, оказалось еще более абсурдным явлением современной комедии. Дело в том, что под воздействием общего вида карточки я не стал разглядывать обратную сторону с подозрением, что там вообще ничего нет. Однако тут Алиса перевернула визитку в моих руках, и я увидел все ту же фотографию доктора только уже с подписью: «Не видно конца? Доктор Годард и его психотерапия помогут Вам в поиске!»

– Теперь я еще больше не хочу к нему, – прокомментировал я эту краткую юмореску и снова принялся атаковать вербально загадочного мужчину с карты: – Доктор Годард и его психотерапия… Звучит как название забытой психоделичной группы из 60-х. Ты уверена, что это доктор, а не ведущий вечеринок в ресторанах?

– Да, все нормально. Ты только позвони, узнай, что и как у него с сеансами, – Алиса продолжала смеяться.

– А ты была у него хоть раз?

– Нет, конечно.

– И откуда у тебя эта карта?

– Я ее на улице нашла недавно. Смешная такая.

Мое стремление еще раз поразиться странности Алисы и поинтересоваться, почему она посчитала нужным направить меня к доктору, визитку которого она нашла на улице и сохранила только из-за ее смехотворного оформления, прервал скрип балконной дверцы.

Я обернулся и увидел, как руководитель отдела Денис Анатольевич вывалил свою тушу на балкон. Для большей циничности стоит пошутить, что на всякий случай мы с Алисой ухватились за одну из каменных балясин. Это и вправду был полноватый человек средних лет с мелкими остатками волос на голове. С собой он на утро захватил и свою врожденную предприимчивость, и ту надуманную статность, в которую он сам все же охотно верил.

– В мой кабинет побыстрее, Фома, – произнес Денис Анатольевич.

Алиса, увидев Дениса Анатольевича, мгновенно скинула еще не докуренную сигарету вниз по балкону. Он не выглядел счастливым и исчез так же быстро, как появился.

– Черт, сегодня он тоже не сдох.

Я смог порадовать Алису шуткой напоследок. Она засмеялась. Когда я уже направился к двери, она вдруг развернула меня и с необъяснимой теплотой кинулась в объятия. Словно она тогда что-то знала.

…Войдите!

Войдите и посмотрите, как в своем кабинете вальяжно раскинулся в любимом кресле золотой мальчик офшоров, разместив свои короткие ноги на пуфе бежевого цвета для достижения максимально доступного смертным людям уровня комфорта. Денис Анатольевич не раз хвастался, что это кресло было сделано каким-то немецким дизайнером, и кожей для его обивки послужила как будто плоть целого поселения чистокровных девственниц.

Выбор лосниться в роскоши протянулся дальше по стенам офиса, на одной из которых красовались огромные интерьерные часы из фарфора и бронзы, выполненные по специальному заказу на одной из итальянских фабрик. Каждый их стук раздавался с особым чувством и предназначался только для оттопыренных ушей главного слушателя. На столе с богатой отделкой, украденном Денисом Анатольевичем с королевского обеда во Франции, расположилась дорогая керамическая ваза, сияющая под дорогим блеском дорогой хрустальной люстры богемного стиля. Вид комнаты кричал о вычурных дорогих украшениях, и центром ее был Денис Анатольевич. Самая дорогая тварь.

Чик-чик-чик… После непродолжительной игры на колесике винтажной зажигалки в зубах у Дениса Анатольевича задымился пятидесятый «Магнум», коробку которого для него достал дух Пьера Сэлинджера во время спонтанного визита в Гавану. Неоспоримо, что улыбка у сигары, находящейся в данный момент во рту такого человека, была не менее жадной, чем у самого владельца.

– Фома, присядь, – пробормотал Денис Анатольевич с большим наслаждением от сладостного аромата богатства, словно и не планируя обращаться ко мне.

Я присел на стул напротив служебного стола Дениса Анатольевича, хотя сам он находился совершенно в другой стороне. Внезапно он скомандовал:

– Хотя знаешь что, встань.

Я встал, но мне пришлось изрядно постараться, чтобы скрыть все раздражение, которое я испытывал. Денис Анатольевич громко откашлялся и задал интересный вопрос:

– Фома, сколько сейчас времени?

Я перевел взгляд с голденбоя на часы на стене и начал понимать, к чему он клонит, поэтому скромно признался:

– Половина девятого…

Денис Анатольевич уставился на собственные часы дорогущей марки, бриллиантовую инкрустацию которых подсвечивало рыжеватое солнце за окном. Казалось, что его сконцентрированный взгляд в этот момент мог ощутить на себе даже бедный швейцарский часовщик, который ими занимался.

– Так какого черта, Фома, я вижу тебя в курилке через пятнадцать минут после начала рабочего дня?

– Эм…

– Э-э, а, да мне насрать! Если я еще хоть раз увижу тебя с утра в курилке, я привяжу твою жопу к стулу. Ты будешь ночевать здесь, смекнул?

– Да, это больше не повторится, даю Вам свое обещание.

– Ой, ты думаешь, мне твое обещание нужно? – тихо сказал Денис Анатольевич и принялся выкуривать все табачные листья, который он растерял за время разговора.

Я посмотрел в сторону двери и спросил, достаточно выждав паузу:

– Можно идти?

Денис Анатольевич погрузился в области мозга в поиске новой порции плохих новостей и произнес:

– Нет, еще кое-что, – он важно вздохнул и наклонился в кресле. – Боюсь, Фома, в голубиной почте тебя не особо любят, потому что у меня снова плохие новости для тебя. Мы приняли решение урезать тебе зарплату.

Новости и вправду оказались не из разряда веселых.

– А я могу узнать причину? – я поинтересовался.

– А что, ты такой тупой, что не можешь догадаться? В мире кризис, убыточные времена. Наш аналитик Базз говорит, что из-за вируса экономике надолго светит жопа. А тем более в нашем отделе даже никто не умер…

– Разве я не должен получить хоть какое-то уведомление?

– А я тебе сейчас былину на привале рассказал, что ли? Я уведомил тебя, умник.

– Я не понимаю, у меня уже уменьшилась зарплата? Я ведь ничего не подписывал.

Денис Анатольевич резко вскочил с кресла. Моя реакция, которую он посчитал слишком настойчивой, разозлила его, хотя я просто проявил начальный интерес к проблеме. Для меня настойчивость в финансовых вопросах была признаком бедности, а считать себя бедным, даже когда ты таковым являешься, это небольшой отказ от свободы.

– Послушай, я ведь мог спокойно убить тебя, и все, никто бы даже не заметил! «Фома уволился…». Вот так бы называлась эта сказка, – пригрозил Денис Анатольевич. Его лицо резко покраснело от ярости.

Мне же понадобилось проявить немало усилий, чтобы не засмеяться, ведь я не планировал подвергать его темперамент проверке. Я поспешил успокоить Дениса Анатольевича:

– Ну, хорошо, меня и так все устраивает.

Денис Анатольевич тогда снова откинулся на высокую спинку кожаного кресла и с большой долей удовлетворения сказал:

– Тогда можешь идти.

Я направился к выходу и поблагодарил его в унисон с захлопывающейся дверью кабинета:

– Спасибо.

Остаток дня я провел в четырех серых стенах угнетающего рабочего места, поскольку я не смог отыскать Алису во время перерыва, а в курилке мне одному появляться не хотелось. Кабинки сотрудников выглядели жалко и в отместку придавали их обитателям такой же удрученный вид. Маленький стол, вовсе не футуристический. Неплохой компьютер. Рядом календарь. Рабочий телефон японской фирмы.

Находясь здесь, мне сложно было не думать о той персоне, которую представлял из себя Денис Анатольевич. Властные люди всегда пугали меня своей непобедимой уверенностью в себе, хотя этот страх виделся мне в большей мере некоторым комплексом. Агрессия наскучила мне еще до моего рождения. Так, мне категорически не хотелось пересекаться с подобными людьми на жизненном пути, но их в моей жизни было больше всего, и мне нужно было быть уверенным, что я точно не зависел от их убеждений. Да, они и я – это просто не идеальная пара. И теперь я даже не знаю, что страшнее: то, что им всегда найдется место на земле, или то, что во многом они бывают правы – пропаганда и террор всегда были «серпом и молотом» величайших лидеров истории, и эти лидеры были теми, кто так или иначе написал нашу историю.

Я продолжал листать картинки на компьютере. Внезапно зазвонил телефон на столе. Пришлось в тысячный раз за день открыть базу данных и произнести слова:

– Добрый вечер. Как я могу Вам помочь?

Вообще-то, в начале мы должны были произносить название компании и представляться клиентам, но мне это казалось глупостью, поэтому, даже зная, что звонки записываются, я не мог заставить себя это делать.

На этот раз пришлось выслушивать противную женщину лет тридцати пяти с голосом, принадлежащим неистовствующему пикетчику. Она была недовольна мною еще до того, как набрала номер, и к тому же одинока. Я попытался побыть ее компаньоном, но мои усилия были лишними.

– Я бы хотела заказать карту вашего банка, но не могу разобраться! – она провизжала в трубку.

– В чем конкретно Вы не можете разобраться?

– Как мне ее заказать!

– Ну, Вы можете сделать это сейчас или оставить заявку для получения нашей карты онлайн на сайте.

– Я отлично знаю, что я могу! Я не просто так вам позвонила! – она перебила меня, как будто заранее знала, что я скажу именно это.

– Я понимаю, что Вы позвонили не просто так, я просто говорю, что существуют различные варианты…

– Вы будете делать мне карту? – снова вклинилась нетерпеливая женщина.

– Хорошо! Я заполню форму за Вас.

Я открыл новую вкладку в программе, в которой я, к слову, ничего не смыслил. Правда, оказалось, что привыкнуть можно ко всему.

– Так, а скажите мне свои…

– Так, а можно как-то без Вашей грубости или нет? – ее голос приобрел серьезность военного масштаба.

– Но я не грубил Вам, – я начал недоумевать всерьез. Почему я вообще должен оправдываться перед этой женщиной?

– Кто допустил Вас до работы? – моя собеседница начала предъявлять претензии в тональности ударов кулаком по клавишам контроктавы на фортепиано. – Если у меня нет компьютера, то я обязательно должна общаться с таким быдлом? Вы ведете себя по-хамски, обслуживая потенциальных клиентов, или Вы так вовсе не считаете?

– О нет, я не считаю себя грубым в контексте ситуации. А Вы, например, пробовали хотя бы не кричать во время разговора?

– Да пошел ты, уродливая мразь!

– Ага, взаимно.

Я уже не стал вслушиваться в ту гневную тираду, которая последовала после этой реплики, и лишь крикнул в трубку в последний момент:

– Купи гребаный компьютер!

Разговор оборвался. Возможно, я не до конца понимал общие правила общения между людьми в обществе, но данный случай невольно заставил меня примерить образ неуместного шута. Люди не любят, когда кто-то говорит, что его не понимают, но понять людей мне было сложнее всего.

Я задержал долгий безжизненный взгляд на экране компьютера и закрыл глаза. Ведь это был только один звонок. Механический алгоритм, который вызывает механическую реакцию на обоих концах телефонной линии.

Ночью собак на сгорающие улицы города выплескивалась вся нечисть. Ничего удивительного в этом нет. Шумные компании отдыхали от всего того, что в дневное время казалось им невыносимой ношей бытия. Для молодежи сама потребность заниматься какой-то деятельностью всегда была сродни кресту господнему, поэтому они требовали пышных зрелищ хотя бы в концовке дня. Все это недовольство застрявшим колесом жизни достигало апогея ночью в городе, где высотки сливались с небом, и свет неоновых вывесок завлекал на ночную аферу, переливаясь в лужах алкоголя. Бурная развратная жизнь, звуки полицейских машин и скорой помощи где-то вдалеке, но поблизости, один сплошной пахучий караоке-бар – все эти образы сочетались в одном этом времени суток. Никаких правил. Клоунам тоже свойственно уставать. Любая пролитая в ночь кровь казалась для человека данностью, и только утром она приобретала тот зловещий оттенок, который мы так боимся увидеть.

Домой я часто добирался на метро, потому что, согласитесь, было бы странно приезжать на работу на блестящем «Линкольне», сохранившемся со времен Никсона. Серебристый Континенталь незаконно приехал ко мне со свалки автотрупов в Флориде еще до правительственных ухищрений и до сих пор служил отличным экземпляром для колымаги с пометкой люкс, коей он давно являлся. Да и если говорить про поездку домой с работы, спокойная атмосфера метро меня всегда увлекала, и порой мне, наоборот, не хотелось покидать подъезжающий к станции поезд. Особенно если там было на кого посмотреть секунды две.

Эта ночка выдалась немного прохладной. Ветерок, живо присвистывая, окутывал мою шею через воротник пальто и бесследно растворялся в воздухе. По мере того, как я плелся по многолюдным улицам, бредущий за мной следом перегар баров, звон открывающихся кассовых аппаратов магазинов и панорамы ярких строб переходили в привычные монотонные ряды многоквартирных домов старенького жилого комплекса. Руки не покидали карманы моего пальто никогда.

Еще один день высосал из меня все силы. Когда-то я не мог себе представить, что это можно делать и через трубочку, чтобы не расставаться с чувством превосходства. Теперь я не мог перестать думать об этом. Вам когда-нибудь казалось, что кто-то методично оттесняет вас, закладывает в омут, стреляет в вас без промаха? И казалось ли вам когда-нибудь, что внутри вас бесконечная яма – вонючая, липкая, слишком мерзкая, чтобы даже пытаться выбраться?

Фары проезжающей по шоссе машины осветили силуэт на стене дома. Я остановился. Этот силуэт принадлежал моему телу, но я не мог назвать его моим собственным. То же самое происходило с тенью, которая падала на землю у моих ног. Скверная иллюминация аллеи только подчеркивала это. Я стиснул новую сигарету в зубах и свернул во двор к парковочным площадкам, где я ожидал увидеть неотесанного бездомного мужика, усевшегося на скамейке неподалеку от детской площадки.

В такие времена вы начинаете видеть мир в полном спектре человеческих страданий. Фрагменты, обрывки памяти, воображения, настолько жалкие, что перестают казаться реальными. Мне могло показаться, что он водит пальцем по горлу специально для меня, или то, что я намеренно выдумал его враждебный взгляд. Внезапно вы обнаружите, что затачиваете топор по дороге к дому, и отдаленная мысль об избиении какого-нибудь пьяницы до смерти кажется ясным намерением. Но много ли ты выиграешь, вытащив одну ногу из порочного круга, когда ты затащил себя туда с головой?

Бродяга заметил меня, но я не стал смотреть в его комично маленькие глаза. На подходе к дому лучше вообще никого не замечать. Больше шансов, что твоя роковая прогулка не закончится из-за чужой глупости.

Ведь никто не ждет тебя с заряженным карабином у подъезда, потому что ты ничего не расследовал. Тебя не застукают, когда ты будешь совершать важные ошибки, и даже Мария Киселева вряд ли позвонит тебе, чтобы сказать, что ты самое слабое звено. Ты, скорее, пустое звено.

Для рыхлой земли возле тротуара я подготовил удобрение в виде догорающего окурка. Когда-то тетя Тутован обустроила под окнами замечательный палисадник, но ей тоже надоело. Наверное, мне стоит принести извинения будущим черным копателям за столь бесполезный артефакт, прежде чем идти.

Подъезд в доме ничем не отличался от соседских в том, что он в точности был таким же унылым. Обшарпанные стены, устаревший лифт и темный лестничный пролет, заваленный не долетевшими до пепельницы окурками. Повсюду все ваши любимые цитаты о смерти.

Малоспособные на осознание возможностей своего интеллекта неформалы снова осквернили двери лифта наклейками с символами, представляющимися интересными только им самим. С левой стороны тоже можно было увидеть много наклеек оскорбительного характера. Удивительно, как просто и глубоко эти люди могли заглатывать собственные убеждения и делать вид, что так и надо. До того, как этот лифт превратился в Мекку славянофилов и маргиналов, он служил обыкновенным методом перевозки всех видов пассажиров – от кошек до странных ребят в шортах, обычно сажающих людей на наркоту. Несмотря на свой устарелый вид, он был весьма прочной конструкцией.