Убить Каина. Хроники 18-го века

      Скоморохи – други.

      Через лес и через горы

      Гнал их голод в путь.

      Тащится за ними горе,

      И с дороги не свернуть…

Ванька пел с душой. «Други» слушали песню и не заметили, как к ним сзади подошли управитель с князем. Князь, маленький, седовласый, управителя рукой придержал, не мешай, мол. И когда Ванька допел, сказал:

– Славно поешь.

Мужики повернулись, по тканому золотом камзолу поняли, что перед ними сам хозяин, вскочили.

– С таким голосом тебе не тоску наводить, а народ веселить надо, – сказал князь.

– Так он и вселит, – признался Демид. – Скоморохи мы, ваша милость. – И тут же засомневался, нужно ли было говорить правду. Благожелательный взгляд князя вызывал доверие, но взгляд взглядом, а что человек при этом думает, не известно. Зачастую от правды только вред.

– Скоморохи? – Князь повернулся к управителю. – Что ж ты их в корабельщики записал?

– Так не сказали же, Павел Николаевич.

– Определи их на постой в людскую, в субботу покажут людям свое искусство, – решил князь. – К лодке староста пусть других поставит.

Демид вздохнул с облегчением: обошлось, не прогнал князь, напротив – приветил.

3

Мужики устроились в барской людской с удобствами. И пока в сытости развлекали байками дворовых, слух о скоморохах разнесся по селу и дошел до приходского священника. Священник был молод и честолюбив. Стремясь заслужить одобрение епископа и получить приход в большом городе, даже не женился. Появление в селе скоморохов воспринял, как удачу: появилась возможность привлечь к себе внимание начальства. И стал смущать прихожан.

– Скоморохи есть оборотни, – говорил он. – Сатане молятся, на освященных кладбищах бесовское действие народу являют. Забыв Бога, сходятся вечером на улицах, богомерзкие пляски устраивают, скверные крамольные песни орут, личины зверей на себя накладывают. И велено иерархами нашими их изгонять из сел, а бесовские бубны, гудки и хари звериные отнимать и жечь.

Управитель сообщил о речах священника князю.

– Дурак наш поп, – усмехнулся Павел Николаевич. – Дремучий, как пень замшелый, на триста лет опоздал родиться. Сейчас даже сама императрица театр при дворе держит. Ладно, при случае поговорю с епископом, пусть растолкует болвану.

       А священник не унимался, продолжал свои речи.       Уже и князя ругать начал. Скоморохам стало неуютно ходить по селу, – бабы глаза опускали, проходя мимо, мальчишки кидались комьями грязи. Задумались о том, чтобы покинуть Ям. Но управитель удержал.

– Не обижайте его милость, – сказал. И пообещал денег за выступление.

Поскольку днем тепло, устроили представление на берегу у лодки. Народу пришло много, но не все, на некоторых слова священника подействовали. Для князя поставили кресло. Павел Николаевич явился со всей своей дворней.

Скоморохи укрылись в сарае, развязали свои мешки, достали маски, водрузили их на головы, вывернули полушубки мехом наружу, надели на голый торс. Ванька привычно намазал рожу углем, прицепил рога. Медведь и козел под звуки бубна и звон колокольчиков выскочили на поляну, притворно бросились на людей. Медведь рычит, бьет в бубен, козел блеет, баб рогами боднуть пытается. Бабы от козлиных рогов шарахаются, к мужикам жмутся. А мужики ничего, смеются. Но когда козел и медведь дружно заорали: – «Водки хочу!..» – тут и бабы развеселились.

– Себя узнаешь? – повернулась одна из них к мужу.

– Отстань! – и к соседу: – Сколько ж такому медведю надо?

– Бадью, думаю.

– Бадью не бадью, а бутыль сглотнет, не заметит, – вмешался третий.

Появился Петрушка и объявил, что сейчас будет бороться с чертом.

– Ну-ка, бес, выходи!

Ванька выскочил. Рожу скорчил, взвыл, заскакал из стороны в сторону. Увидев черта, мужики и бабы креститься начали. Ванька в образ вошел, орет благим матом:

– Не сметь креститься! Не сметь! Не то отправлю всех к чертовой бабушке!..

– У тебя что, и бабушка есть? – удивился Петрушка. – Ну-ка, изобрази, как она выглядит?

Ванька головой завертел, словно ищет что-то. Медведь и козел тут как тут – подали ему метлу с платком и бабью юбку. Ванька в юбку влез, платок поверх рогов повязал, вскочил на метлу и помчался по кругу с гиканьем. В скачке устроил такую рожу, что все заржали. И князь улыбнулся.

Представление, давно проверенное в деревнях, шло своим чередом. Петрушка гонялся за чертом, угрожая палкой. Черт удирал, вскочив на козла, погонял его ударами пяток. Затем черт сыграл в прятки с медведем на щелбаны. Медведь выиграл, и от каждого щелчка черт падал на землю, корчился; прощаясь с жизнью, звал попа, чтоб грехи отпустил.

– Наш поп суров, – лукаво усмехнулся князь, вступив в игру. – Он черту спуску не даст.

– Значит, помру без покаяния, – выл черт.

И, наконец, взмолился:

– Что хочешь, сделаю, Михайло, только больше не щелкай меня по лбу.

– Пусть споет, – подсказал медведю Петрушка.

– Не надо! – закричал козел. – У черта песни срамные, а тут дети и бабы!

– Пускай поет! – хором потребовали мужики. А бабы, естественно, насторожились. Некоторые даже уши из-под платков вытащили, чтобы лучше слышать.

Ванька вытер пот со лба, взял балалайку, запел:

      Шел я лесом, видел беса,

      Бес картошечку варил.

      Котелок на хер повесил,

      А из жопы дым валил.

Мужики и бабы схватились за животы от хохота.

Ванька подождал, пока стихнет хохот, и продолжил:

      Вышел милый на крыльцо

      Почесать себе яйцо.

      Сунул руку – нет яйца.

      Так и ебнулся с крыльца.

Тут даже князь затрясся от смеха, а у некоторых баб потекли слезы.

На этом представление кончилось.

Князь остался доволен, хвалил. А Ваньке велел после ужина спеть еще ему лично.

Вечером Ваньку пустили в гостиную. Ванька, войдя, оробел: мебель вся белая с позолотой, на столе подсвечник – три обнаженных девы сплелись в танце и держат в руках свечи, над головой люстра с хрустальными подвесками, на каминной полке часы золоченые, опять же с девами, у стены клавесин. Такой роскоши даже у Мятлева не было. А тут мужик в лаптях, онучах и с балалайкой. От робости вначале даже спел неудачно. Но вскоре пришел в себя. Пел долго, почти все свои песни спел. Князь не останавливал, слушал, сидя в кресле. Когда нужно – грустил, когда нужно – смеялся. Потом встал, протянул певцу серебряный полтинник – богатство, Ванькой невиданное – и по плечу похлопал.

Часть третья. Тать

1

Утром скоморохи покинули Ям. Шли радостные, ощущая себя богачами: семьдесят копеек в кармане (еще двадцать копеек серебром им управитель дал), а хлеб, сало и водка лежали у Архипа в мешке. Что еще людям для счастья нужно?

Бодро вышли из села. И тут им навстречу из-за поворота появился крестный ход: священник с крестом в руках и человек десять мужиков.

Шествие приблизилось. Священник поднял крест над собой:

– Изыди, дьявольское отродье!..

Мужики рванули вперед, навалились скопом на скоморохов, повалили на землю. На них посыпался град ударов. Сопротивление от неожиданности оказать не успели, скрючились на земле, прикрывая руками живот и голову.

Мужики били их по-крестьянски молча и обстоятельно, с каждым ударом всё больше входя в раж. Слышалось только их усердное сопенье и стоны избитых. Затем сорвали дорожные мешки, вытряхнули содержимое, разломали все, что смогли, схватили оружие и продукты и скрылись так же внезапно, как появились.

Окровавленные скоморохи с трудом поднялись. Вокруг валялись переломанные музыкальные инструменты и разорванные маски. И один нож поодаль, видно в спешке не заметили его нападавшие. Скоморохи, забыв о собственной боли, с тоской смотрели на остатки своих богатств.

Ванька попытался встать, но не смог, повалился.

– Ты чего? – спросил Демид. – Вставай, идти надо.

– Не могу… Голова кружится…

Архип и Афанасий подхватили Ваньку, подняли. Поддерживая его с обеих сторон, заковыляли дальше.

Ванька, волоча по земле безвольные ноги, шептал опухшими губами: – Тащится за ними горе, и с дороги не свернуть…

К ночи добрели до какой-то деревеньки. Устроились в общинном сенном сарае – нужно было вылечиться от побоев, подождать пока синяки и ссадины с лиц сойдут.

А Ванька вдруг стал бредить.

– Жар, – потрогав его лоб, сказал Демид. – Льда добудьте.

Архип сбегал к колодцу. Подход к колодцу был еще обложен тающим льдом, выломил несколько кусков, принес. Лоб Ваньки обложили льдом. Но лед не помог, Ванька продолжал метаться и бредить.

– Знахарка нужна, – сказал Архип и отправился в деревню.

Вскоре вернулся с какой-то бабой и слепой старухой. Баба несла бутылку с коричневой жидкостью.

Ванька стонал в беспамятстве.

Из тьмы возник ямской поп с крестом. Поп приблизился и, зло посмотрев на Ваньку, опустился на колени. Лицо его удлинилось, превратилась в волчью морду, лапы заскребли землю. Оборотень, ужаснулся Ванька. Оборотень ощерился, оскалил зубы и изготовился к прыжку. Затем появился другой поп, третий. Попы множились, превращались в волков, стая росла и заполнила всё пространство до горизонта. Если бежать, придется прыгать по их спинам.

Старуха ощупала лицо Ваньки.

Первый оборотень протянул к Ваньке когтистую лапу. Когти удлинились и стали рвать его голову.

– Срежьте ему когти… – стонал Ванька.

Оборотень превратился в черную старуху с пустыми глазницами. Ванька догадался, что это – Смерть. А где твоя коса, спросил. Но Смерть то таяла в тумане, то вновь появлялась. Горячка, говорила она. Сильно разволновался. Сонного отвару ему выпить надо, уснет, и жар пройдет. Дай ему попить, милая, велела она волку.

Сейчас, ответил оборотень женским голосом и, подняв Ванькину голову, влил в рот какую-то горечь. Отравила, понял Ванька. Хотел сплюнуть, но не сумел, проглотил отраву.

Волк продолжал рвать когтями его голову. Голова пылала в огне. Боль была жуткая. Ванька хотел закричать, но губы не слушались. Внезапно боль стала стихать. Смерть оказалась не страшной, напротив – ласковой. Гладила его голову, что-то шептала. И стало темно. Только вдали еще мерцал какой-то огонек. Но вскоре и тот пропал.

– Спит, – сказала старуха. – Давайте ему отвар все время. Завтра Евдокия еще принесет.

Из записей отца Иоанна.

«Не выходит у меня из головы Ванька. Искал всюду, – и в монастырях, и в трактирах, даже у разбойного люда спрашивал, – нигде его не было, никто не видел. Значит, точно в бега подался. И не из страха перед поркой, он и дыбы не испугался. Мыслю, не захотел жить рабом бесправным, где барин может сделать с тобой, что пожелает. Вот и сбежал, проявил неповиновение. Лихим парнем оказался; из таких парней Болотники и Разины, упаси Бог, получаются. А ведь дай ему волю, он бы сам русский выучил, как выучил немецкий. И механику выучил бы или медицину. Но он боярину неучем нужен, чтоб ночные горшки выносить. И чтоб пикнуть не смел; чтоб за случайную оплошность покорно на порку шел. Потому баре своих людей с детства к покорности и приучают кнутом и пряником. Сто раз в году кнут, один раз – пряник…»

2

Неделю скоморохи провели в деревне. Из денег, благоразумно зашитых Афанасием в исподнее, купили в деревне нитки с иголкой, тряпки на заплаты, залатали рваную одежду. Вырезали из дерева новые маски и свирели. Демид хотел еще бубен сделать. Нужный обруч и бычий пузырь у бочкаря достал, а вот колокольчики достать не удалось. Не унывал: