Книга Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - читать онлайн бесплатно, автор Виктор Васильевич Петелин. Cтраница 6
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

В наше время заметной инфляции художественного слова всего полезнее было бы, особенно молодым литераторам, использовать способ медленного прочтения, прежде всего, «Тихого Дона», чтоб войти в «студию Шолохова», воспринять красоту выражения поэтической мысли. Так А. Чехов готов был разбирать по фразам повесть «Тамань».

Полезно такое занятие и тем, кто до сих пор упражняется в подыскивании кандидатов на подлинное авторство эпопеи. Их каждый раз подводит несопоставимость шолоховского слова – вершинного достижения русской культуры. Как только дело доходит до стилистического сопоставления текстов, так становится очевидным, насколько выше мастерство Шолохова.

Изобретателям версий следует учесть умный совет М. Ломоносова в его «Рассуждении об обязанностях журналистов»:

«Всякий, кто берет на себя труд осведомлять публику о том, что содержится в новых сочинениях, должен прежде всего взвесить свои силы. Ведь он затевает трудную и очень сложную работу, при которой приходится докладывать не об обыкновенных вещах и не просто об общих местах, но схватывать то новое и существенное, что заключается в произведениях, создаваемых часто величайшими людьми. Высказывать при этом неточные и безвкусные суждения – значит сделать себя предметом презрения и насмешки; это значит уподобиться карлику, который хотел бы поднять горы».

В.В. Петелин. Михаил Михайлович! Что Вы скажете о романе «Они сражались за родину»?

М.М. Шолохов. Начат роман, как вам известно, в годы войны, отец и писал, и публиковал только военные главы, которые, как он сам говорил, могли бы хоть немного отвлечь солдата (кому в первую очередь он адресовал их) от тягот службы, подбодрить его, развеселить. Однако роман задумывался как трилогия, первая часть которой посвящалась предвоенным годам, вторая – войне и последняя – послевоенным, когда генерал Стрельцов прямо из плена попадал уже в наши лагеря и выходил из них, сохранив все свои высочайшие душевные качества.

Прототипом Стрельцова отец выбрал, после долгих поисков и раздумий, генерала Лукина. Я не могу говорить здесь более подробно, скажу лишь, что, похоже, отец действительно сжег очень большую папку рукописей «Они сражались за родину», поскольку после его смерти мы ее в его бумагах не обнаружили… Мне доводилось читать главу, в которой описывалась предвоенная «одиссея» генерала Стрельцова. Знаю, что, «запуская» эту главу в качестве «пробного шара», отец совершенно переделал ее, придав ей почти тот вид, какой известен из публикации, где эта «одиссея» уже просто рассказывается Стрельцовым. То есть отец пошел здесь тем же путем, что и в работе над «Тихим Доном». Я знаю, например, что в «Тихом Доне» у него была целая глава, посвященная описанию «подвигов» комиссара Малкина. Вся она, как вам известно, была им сведена к небольшому рассказу безымянного возницы, где уже не было множества подробностей, которые вытворял Малкин и о которых в нашей станице многие помнили, и мама многое об этом рассказывала отцу…

Вот эта «возня» с публикацией новых глав романа «Они сражались за родину» была полной неожиданностью; такая реакция на предельно и специально «смягченный» вариант его просто поразила. Это было для него настоящим ударом, полностью рушившим все его планы…

В.В. Петелин. Снова вопрос от нашей Шолоховской группы… При подготовке академического издания «Тихого Дона» мы сталкиваемся с трудным вопросом: какое из изданий романа можно было бы взять за основное? Не было ли у Вас с отцом разговоров по этому поводу?

М.М. Шолохов. Нет. Однако я знаю, что к отцу трижды обращался К.И. Прийма с письмами, где он с присущей ему дотошностью, по пунктам, постранично указывал на разночтения между довоенными и послевоенными изданиями. И всякий раз отец просил восстановить текст по предвоенным изданиям. Я лично не сомневаюсь, что поскольку издание 3-й книги «Тихого Дона» было санкционировано самим Сталиным, то очевидно, что самые первые издания ее (как и 4-й книги) менее всего подвергались правке. Наверное, именно эти издания и нужно считать за отправные. Думаю, что и первые две книги следует брать по их первым изданиям.

Оговорюсь, что имею в виду разночтения, в подоплеке которых ясно проглядывают политико-идеологические, цензурные соображения. Что же касается изменений текста, вызванных задачами литературно-художественного плана, то в этом случае вы разбираетесь лучше меня.

В. В. Кожинов

С большим интересом я прослушал все выступления, но, мне кажется, сейчас важнее всего – это заново прочитать «Тихий Дон». Поделюсь своими соображениями… Решусь сразу же сказать о наиболее важном: любовь, ставшая стержневым действием «Тихого Дона», не является неким развертывающимся в сфере «частной», «личной» жизни «фоном» Революции, и, в свою очередь, Революция не может быть понята как «фон» этой любви. Ибо любовь Григория и Аксиньи и есть, если угодно, Революция, одно из ее воплощений, а в самом художественном мире «Тихого Дона» – даже безусловно главнейшее, основополагающее ее воплощение.

Стихия жизни, созданная в «Тихом Доне», испытывает перелом, переворот именно с начала этой любви, когда она разразилась (этот резкий глагол тут вполне уместен). Вот фрагмент из переломного звена повествования:

«Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встрече почему-то люди стыдились смотреть».

То есть эта любовь изменяет, преобразует не только Григория и Аксинью, но и всю соприкасающуюся с ними жизнь. Я процитировал XII главку части первой; до этого момента жизнь в мире «Тихого Дона» течет размеренно, в какой-то степени даже патриархально-идиллически (хотя и ранее в повествовании является несколько предвещаний, предпосылок будущего взрыва), а далее – жизнь уже совсем иная, полная изломов и роковых столкновений.

В отлаженное за долгую историю бытие казацкой общины или, уместно даже будет сказать, огромной семьи тихого Дона (как его называли издавна) вторгается нечто разрушающее все устои и каноны.

Конечно, «преступление» Григория разрушает прямо и непосредственно его собственную семью. И уже в первой книге «Тихого Дона» отец Григория, Пантелей Прокофьевич, ясно осознает: «– Гришка наш, эх!.. – Старик горько закрутил головой. – Подковал он нас, стервец… Как ладно зажили было-к…»

Итак, надломлен создававшийся веками лад бытия. Пробитая брешь в конце концов приводит к полному крушению.

Кстати сказать, при появлении шолоховского повествования «преступная» любовь Григория и Аксиньи воспринималась и критиками, и читателями (или хотя бы их частью) в безусловно и сугубо положительном духе: да, мол, превосходно, что рушится эта косная, основанная на господстве обветшалых религиозно-этических догм жизнь тихого Дона – в том числе и то, что называли «деспотизмом семьи».

Сегодня, после прямо-таки глобального пересмотра оценки Революции, подобное безоговорочное одобрение едва ли возможно. И тем не менее образы Григория и Аксиньи, их трагедийная любовь воспринимаются и ныне с самым глубоким сочувствием. Нередко при этом пытаются как-то отделить их от Революции и, в частности, видеть в них только ее жертвы. Но реальное содержание «Тихого Дона» решительно противоречит таким попыткам.

Не приходится уже говорить о Григории Мелехове, который действительно становится жертвой лишь в конце повествования. Выразительна сцена (в конце «Книги третьей») его спора с дедом его жены Натальи – Гришакой. Мелехов в это время – один из вожаков мощного казацкого восстания, и девяностолетний Гришака (деду Гришаке – 69–70. – В. П.), проводящий дни за чтением Святого Писания, проклинает его: «Людей на смерть водишь, супротив власти поднял, грех великий примаешь!.. Все одно вас изничтожут. А заодно и нас. Бог – он вам свою стезю укажет».

Что ж Мелехов? «И вот сроду люди так, – думал Григорий, выходя из горенки. – Смолоду бесятся, а под старость, что ни лютей смолоду были, то больше начинает за бога хорониться… Ну уж ежеле мне доведется до старости дожить, я эту хреновину не буду читать! Я до библиев не охотник».

Вскоре Григорий, словно бы исполняя заветы деда Гришаки, идет сдаваться новой власти, добровольно и окончательно превращая себя в жертву. Но это вовсе не отменяет, не перечеркивает его предшествующую судьбу, это всего лишь конец ее.

Нет никаких оснований видеть только жертву и в Аксинье. Сквозь все повествование проходит настойчивый мотив: «…в первый раз заметил Григорий, что губы у нее бесстыдно-жадные…», «жадные губы ее беспокойно и вызывающе смеялись», «бесстыдно-зазывно глядела», «порочно-жадные красные губы» и т. д. «Какая порочная красота!» – вырывается при взгляде на Аксинью у одной из «интеллигентных» героинь «Тихого Дона». Сохранившие нравственные устои казаки согласно называют Аксинью «змеей», «выползнем змеиным», «гадюкой»…

И как страшно воздействие любви Григория и Аксиньи на судьбу Натальи, которая сначала пытается покончить с собой, а позднее, не желая рожать ребенка от покинувшего ее Григория, идет вытравлять плод к неумелой старухе и гибнет от неостановимой потери крови. Можно с полным правом сказать, что жестокость любви Григория и Аксиньи по отношению к Наталье не уступает жестокости Революции как таковой…

Но почему же мы все-таки неоспоримо сочувствуем и сострадаем Григорию и Аксинье и, более того, любуемся, восхищаемся ими? Великая правда «Тихого Дона» (сам Шолохов говорил, что вся его цель «большая человеческая правда») – правда, роднящая его с гомеровскими и шекспировскими творениями, заключается в том, что в его героях, если мерить их вековыми или, вернее, «вечными» понятиями, постоянно и поистине смертельно борются Божеское и сатанинское… И именно потому они (хотя это и может на первый взгляд показаться ложным, даже нелепым утверждением) прекрасны. Достоевский вложил в уста одного из своих любимых героев, Мити Карамазова, проникновенные слова: «…красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Мысль эта – не изобретение Достоевского; его герой только сильно и лаконично выразил то тысячелетнее русское сознание истины, которое воплощено даже в житиях святых подвижников, в чьих сердцах постоянно совершается эта самая битва.

«Тихий Дон» чаще всего пытались истолковать как воссоздание смертельной битвы красных и белых, – притом толкования получались разные: согласно одним, вся «правда» на стороне красных, согласно другим – белых. Последнее характерно для зарубежных толкователей, но во время появления «Тихого Дона» его автора обвиняли в «белогвардейщине» и в СССР.

Однако все подобные споры имеют заведомо поверхностный характер. Истинный смысл «Тихого Дона» (в отличие от множества повествований о Революции) пребывает глубже борьбы красных и белых: «Бог с дьяволом борется» в сердцах и тех и других – и в равной мере.

«Тихий Дон» – подобно творениям Гомера и Шекспира – обращен не к сегодняшнему, а к вечному противостоянию. Казалось бы, это не соответствует молодости его автора; но в действительности мировосприятие еще только недавно вступившего в жизнь и, с другой стороны, умудренного долгими годами, уже готовящегося к уходу из жизни человека наиболее способно (пусть и по-разному) обнять целостность бытия. Именно для юношей и стариков характерна сосредоточенность на вечном; сознание же людей средних лет, уже занявших свое место в жизни и еще активно отстаивающих его, в большей мере захватывают «текущие» дела и идеи.

Извечная «битва дьявола с богом» крайне разрастается и обостряется во время Революции, представляющей собой как бы обнажение этой трагедийной основы человеческого бытия. И «Тихий Дон», мощно воплотивший эту суть Революции, дает нам возможность глубоко и полно воспринять истинный смысл совершившегося. И сейчас, когда в умах едва ли не господствует необдуманное или вообще бездумное «отрицание» Революции, это особенно важно и ценно.

В «Тихом Доне» без каких-либо прикрас предстает безмерно жестокий, поистине чудовищный лик Революции. Если подойти к делу всерьез, нетрудно понять, что те книги – а их в последние годы издано и переиздано много, – в которых, так сказать, специально поставлена задача разоблачить звериную беспощадность революционного террора, в сущности, менее «страшны», нежели шолоховское повестование. Ибо в них жестокость предстает все же как нечто «противоестественное» и исключительное, как плоды поведения некоторых нелюдей, между тем в «Тихом Доне» она воссоздана в качестве, если угодно, «обычной», естественной реальности человеческой жизни в революционную эпоху.

Но совершающие страшные деяния герои «Тихого Дона» в конечном счете остаются людьми в полном смысле этого слова.

М.А. Айвазян, заведующий отделом рукописей и художественной иллюстрации ИМЛИ

В настоящее время, когда со всей очевидностью встает вопрос об издании полного академического собрания сочинений М.А. Шолохова, необходимо решить проблемы, связанные с формированием фондов документов и рукописей.

На сегодняшний день ни один из известных архивов не имеет какого-либо серьезного собрания и рукописей и документов М.А. Шолохова. Так, в РГАЛИ хранится 13 ед. хр., в Государственном литературном музее 1 ед. хр., в Санкт-Петербурге около 10 ед. хр., в ИРЛИ и Публичной научной библиотеке.

Пока не поздно, необходимо провести широкую археографическую экспедицию по разысканию, описанию и учету всего, написанного великим русским писателем XX века. Это и собрание, хранящееся в доме-музее в станице Вешенской; конечно, надо учесть и всю многочисленную переписку, его выступления в Союзе писателей, где он был много лет секретарем. Его записки к редакторам журналов и газет и издателям в московских издательствах. Я считаю, что в рамках академической программы по формированию фондов русской культуры XX века необходимо составить археографическую карту хранящихся в личном владении и в государственных хранилищах рукописных материалов М.А. Шолохова. Большую помощь в проведении такой работы мог бы оказать Российский фонд фундаментальных исследований Отделу рукописей НМЛ И РАН.

Вот какие первоочередные задачи могли бы поставить пред собой Шолоховская группа НМЛН РАН и Межрегиональный фонд им. М.А. Шолохова, прежде чем приступать к созданию академического собрания сочинений.

Часть первая

Корни. Детство. Юность

В.Н. Запевалов

Первоистоки личности и судьбы

К творческой биографии М.А. Шолохова


Одной из важнейших задач современного шолоховедения является разработка вопросов научной биографии писателя. Многое еще предстоит открыть и осмыслить в этой великой, поистине трагедийной судьбе большого русского художника, сполна вобравшей муки и радости отпущенного ей Времени. Полная драматизма и часто неожиданная в своем движении и переходах, она таит в себе немало загадок. Исследователи до сих пор, например, почти не обращали внимания на некоторые судьбоносные моменты в шолоховской биографии. Осмысление их позволяет внести существенные уточнения в понимание творческого развития писателя.

Интерес к долитературной биографии Шолохова побуждает нас пристально всматриваться в эпоху – события и реалии, формировавшие вектор его личной и творческой судьбы. Остановимся на тех из них, которые, на наш взгляд, имели решающее значение в становлении Шолохова как в личностно-психологическом, так и в мировоззренческом плане и не учитывались в должной мере при изучении его творчества.

Как формировалось шолоховское «русло представлений» о мире и человеке? Как складывался его жизненный путь?

«Я вырос в среде трудового казачества, – с гордостью говорил писатель в беседе с корреспондентом «Комсомольской правды», – того, которое потом, в годы гражданской войны, называлось красным за поддержку Советской власти… Обновлялась жизнь, обновлялся Дон и его обитатели – люди трудолюбивые, упорные, с характером. Часть этой жизни, этого обновления – в моих произведениях»1.

Изначально жизнь Шолохова была связана с Доном – своеобразным степным регионом России. Как личность он формировался в специфичной среде казачества, взаимодействие с которой во многом предопределило его судьбу, направленность творческих поисков. На основе непосредственного и целостного восприятия этой среды – со всеми особенностями ее социального бытия, традициями, богатством и многооттеночностью языка – складывался крестьянский в своей основе художественный мир писателя.

Дон, как и каждая российская область, будь то Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, по-своему необычен – в географическом, историческом, экономическом, этнографическом и других отношениях – и накладывает свой отпечаток на жизнь человеческую.

На Дону исторически сложился особый тип «землевладения за службу», определивший сохранение в казачьем быту многих средневековых черт. Ленин отмечал, что казачество является «привилегированным крестьянством», характеризующимся сословной и областной замкнутостью, типичной для феодальных отношений. Он относил область Войска Донского к числу самых патриархальных.

Специфический жизненный уклад этого военно-земледельческо-го сословия («народа в народе», или субэтноса, если прибегнуть к точному научному определению) сохранился в почти неизменном виде до 1917 года.

Своеобразие экономического положения казачества состояло в том, что патриархальный семейный уклад (крестьянский труд, всецело подчиненный природному календарю, вносил в жизнь казака подлинно эпический элемент) сочетался с укладом сословия (военная служба, лагерные сборы, походы и т. д.). С раннего детства и до глубокой старости казак ощущал себя хлеборобом и одновременно профессиональным воином. Этим объясняется сила и глубина связей казака с семьей, миром природы, натуральным хозяйством и конечно же с профессиональным военным коллективом, каким было Войско Донское2.

Бурные события капиталистической эпохи существенно меняли уклад сословия. К тому моменту, когда Шолохов вступал в жизнь, казачество уже не представляло собой, как прежде, единого целого: с каждым годом усиливался процесс разложения казачьей земельной общины. В казачьих хуторах и станицах, с одной стороны, вырастала и укреплялась зажиточная верхушка, с другой стороны, увеличивалось количество маломощных хозяйств. Как и крестьянство Центральной России, казачество делилось на кулаков, середняков и бедняков.

Находясь в стесненном экономическом положении, казачья беднота не имела средств для выполнения священной для сословия обязанности – снаряжать своих сыновей, идущих на военную службу, конем и амуницией. (Вспомним в этой связи Андрея Разметнова, которому, дабы не посрамить хутор, коня «справили» на общественные деньги.)

Резко ухудшила положение трудящихся масс казачества империалистическая война, ускорившая процессы классовой дифференциации. Масштабы мобилизации казачьего населения в этот период были значительно выше, чем где бы то ни было. Подавляющее большинство хозяйств осталось без рабочей силы.

И все же, несмотря на это, значительная часть казачества продолжала оставаться мелкими привилегированными землевладельцами. Величина казачьего пая, вплоть до Октябрьской эволюции, превышала средний земельный надел крестьянина почти в 10 раз. Казачья беднота не знала той крайней нужды, какую испытывали коренные крестьяне («мужики»), иногородние, «тавричане», составлявшие большую часть населения Донской области.

Гражданская война на Дону, резко размежевавшая население области, не была, однако, войной сословной («всех казаков против всех иногородних»), как утверждали некоторые историки 20-х годов, а войной классовой, принявшей невиданно жестокие формы.

Казачество воспринимало перспективы всякого рода преобразований и новшеств, особенно в землевладении, весьма враждебно. Старое на Дону держалось особенно долго, новое приживалось медленно и болезненно.

Все эти бурные исторические процессы начала XX века послужили социально-историческим фоном, на котором развертывалась шолоховская биография. Выросший в среде казачества, он явился живым свидетелем распада казачьей земельной общины. Перевернутая революцией жизнь поражала контрастами и противоречиями, побуждала к размышлению над социальной природой развертывающихся в быту человеческих драм.

Социальные перемены в народной жизни, происшедшие в результате революции и войн – империалистической и гражданской, – создали предпосылки для самоопределения шолоховского таланта, одновременно наделив его драматической, трагедийной силой.

На примере детства и юности писателя воочию убеждаешься, как общественные и экономические сдвиги сказались на человеческой биографии, вторглись в нее.

Шолоховская биография поражает своей необычностью. Происхождение писателя, его семейное положение в первые годы жизни заслуживают гораздо большего внимания, чем им обычно уделяют исследователи.

Шолоховы не принадлежали к казачьему служилому сословию, были «иногородними». Корни семейного рода – в старинном подмосковном городе Зарайске, некогда входившем в состав Рязанской губернии. По платежным, ревизским и писцовым книгам литературовед В.И. Стариков установил, что упоминания о первых Шолоховых, живших в Пушкарской слободе, относятся к 1715 году. Здесь жили прапрапрадед писателя Сергей Фирсович Шолохов, прапрадед Иван Сергеевич, прадед Михаил Иванович.

Подростком приехал на Дон дед писателя, Михаил Михайлович Шолохов. Он поступил по найму приказчиком в лавку к местному купцу Мохову. Женившись позднее на его дочери, Марии Васильевне, сам вышел в купцы. Их второй сын, Александр Михайлович Шолохов (1865–1925), и был отцом великого писателя.

Александр Михайлович продолжил торговые традиции шолоховского рода. Он служил приказчиком в мануфактурной лавке отца, в хуторе Кружилине. Недвижимой собственности Александр Михайлович не имел, но, будучи человеком предприимчивым, с хозяйской сметкой, он всячески стремился обрести экономическую самостоятельность: сеял хлеб на арендованной казачьей земле, торговал мелкими хозяйственными товарами, разъезжая по хуторам и станицам, был «шибаем» (скупщиком скота). Он мог бы составить себе хорошую партию – жениться, например, на одной из дочерей местной помещицы Поповой из хутора Ясеновка, в доме которой был частым и желанным гостем, однако купеческий сын сделал иной выбор. У Поповых ему приглянулась горничная – крестьянская девушка Анастасия Черникова, происходившая из многодетной семьи бывших крепостных переселенцев Черниговской губернии. Она отличалась природным умом и сильным характером. Их знакомство переросло в глубокое взаимное чувство. Эта романтичная история заслуживает особого внимания.

Александр Михайлович намерен был жениться на Анастасии, но для купеческого сына женитьба на бесприданнице, да еще иногородней, как называли на Дону тех, кто не имел собственного пая земли, было, по законам патриархальной морали, неслыханной дерзостью. Родители А.М. Шолохова решительно воспротивились этому неравному браку и, прибегнув к хитрости – помощи наказного атамана, насильно выдали Анастасию Даниловну за вдовца, казака Кузнецова. (Иногородняя, выходившая замуж за казака, становилась казачкой.) Александр Михайлович в знак протеста обозлился на отца. Вроде бы и конец этой истории.

Однако вскоре Анастасия ушла от Кузнецова и под видом экономки поселилась в Кружилине, в доме Александра Михайловича. Здесь и родился 24 мая 1905 года будущий писатель.

Восемь мучительно долгих лет переживала Анастасия Даниловна унизительное положение «двухмужней», пока неожиданная смерть ее первого мужа, Кузнецова, не избавила ее от страданий. Родители Шолохова обвенчались лишь в 1913 году.

В «Метрической книге бракосочетавшихся в 1913 году» церкви хутора Каргинского краеведом П.Я. Донсковым обнаружена следующая запись: «Мещанин Рязанской губернии города Зарайска Александр Михайлович Шолохов, православного вероисповедания, первым браком. Лет жениху 48».

О невесте сделана такая запись:

«Еланской станицы (хутора Каргина) вдова казака Кузнецова, православного исповедания, вторым браком. Лет невесте: 42».

Обряд венчания совершали священник Емельян Борисов и псаломщик Яков Проторчин в присутствии поручителей: от жениха – «мещанин Иван Сергеев Левочкин и мещанин Петр Михайлов Шолохов», от невесты – «крестьянин Тамбовской губернии Шацкого уезда Атиевской волости Козьма Кондрашев и мещанин Воронежской губернии города Острогожского Владимир Николаев Шерстюков».

Подписи: «?Священник Емельян Георгиев Борисов и псаломщик Яков Проторчин».

В графе «месяц и день» отмечено: «июль, 29»3.


Первоначально жизненные обстоятельства складывались отнюдь не в их пользу. Казалось, нельзя соединить «несоединимое» – сына купца и простую крестьянку-бесприданницу. Но жизнь диктует свои, иные законы. Поправ условности среды, женщина уходит от законного мужа и возвращается в дом того, кому по праву принадлежало ее сердце. Так, вопреки всему, соединили свои судьбы русский и украинка, сын купца и простая крестьянка. Непредсказуемостью развязки этот жизненный сюжет напоминает скорее сюжет новеллистический. Возможно, этот биографический факт (а его отзвуки угадываются в ранних рассказах «Двухмужняя», «Нахаленок», а также в «Тихом Доне» (линия отношений Григорий Мелехов – Аксинья – Степан Астахов) послужил толчком для многих раздумий Шолохова над социальной диалектикой бытия и, художественно переосмысленный, явился одним из определяющих мотивов шолоховского творчества – соединение подчас несоединимого среди взаимоисключающих начал жизни. (Вспомним в этой связи Дуняшку Мелехову, вышедшую замуж за убийцу брата – Мишку Кошевого.)