Петр Великий – патриот и реформатор
«Когда все дворцы были объявлены общенародной собственностью, и толпа смогла ворваться и жить в чужих гостиных, нам удалось добиться того, что некоторое число лучших дворцов было объявлено общенародной собственностью. В них стали привозить на хранение произведения искусства с соседних улиц. Так были спасены дома графа Шереметева и графа Бобринского[11]. (…) Около семидесяти человек по доброй воле к концу прошлого лета разделили город на несколько частей. Они убедили местные советы дать им свободу в выборе произведений, которые следует считать „национальным достоянием”, и сумели спасти немало произведений искусства. Конечно, это было возможно только в больших городах. В провинции, где были великолепные вещи, многие из них погибли», – свидетельствовал Половцов[12].
Текст письма заканчивался словами, что большевики, «желая казаться просвещенными», осознали, сколь необходима им помощь «своих людей», и Половцов сумел стать таким человеком. Наделенный полномочиями, он ездил по разным дворцам и, если не мог защитить памятники сам, давал советы представителям власти, помогал найти компетентных специалистов, которые могли следить за сохранностью собраний и составляли их описи.
Письмо 100-летней давности сегодня порождает много вопросов. Зачем Половцов писал этот текст? Что и кому хотел объяснить? Что в тот момент понимал сам? Ответы на них крайне непросты. Скорее всего, имея на Западе большое количество знакомых и друзей-эмигрантов, он хотел заверить их, что многие частные художественные коллекции целы и находятся в безопасности, стремился обнадежить владельцев, что их собрания, введенные в состав государственный музеев, смогут к ним вернуться. Возможно, как многие другие, он рассчитывал на скорую смену режима и верил, что ему, очевидцу событий и эксперту с европейской репутацией, поверят, и это свидетельство поднимет его авторитет в антикварном мире Европы, с которым он готовился сотрудничать…
Однако пройдет менее 10 лет, и Половцов получит возможность убедиться в своих заблуждениях. Из Парижа он узнает о закрытии в Царском Селе музея во дворце Палей, часть произведений из него поступила в музеи города, но многие – проданы. В 1928 году на аукционе в Лондоне вещи Павла Александровича были распроданы, и скоро О.В. Палей обнаружила принадлежавшие ей произведения искусства в Англии. Она подала иск к их новому владельцу Норману Вейсу, но ответчик отрицал их незаконное присвоение, доказав, что приобрел коллекцию у Российского правительства, которое в 1924 году признано Британским правительством де-юре.
Протесты О.В. Палей и попытки вернуть свое собрание успеха не возымели, и Половцов ничем не смог ей помочь. Созданный юридический прецедент после дела «Вейс – Палей» привел к тому, что никто из бывших владельцев коллекций не смог требовать возврата своих вещей, продаваемых с аукционов. Княгиня Палей истратила на судебные процессы последние силы: печальная история стоила ей денег, здоровья и, в конечном итоге, жизни.
Впоследствии сам Половцов был обвинен в продаже в Европу уникальных ценностей: ему приписали кражу из Гатчинского дворца двух уникальных ювелирных изделий – яиц, изготовленных фирмой «Фаберже». Информация об этом до сих пор встречается в различных публикациях, хотя компетентные исследователи истории фирмы «Фаберже» давно аргументировано доказали несправедливость обвинения: А.А. Половцов на деле привлекался только в качестве эксперта для определения подлинности произведений, которые американский промышленник Джон Уолтерс пожелал приобрести для своей галереи. Став одним из самых важных клиентов Половцова, с его помощью Уолтерс в Париже в конце 1920-х – начале 1930-х годов сформировал свое собрание, которое хранится сегодня в Художественном музее Уолтерса в Балтиморе.
Остаток своей жизни Половцов провел в Париже, здесь написал книгу о работе во дворцах Павловска и Гатчины, с которыми был непосредственно связан. Его мемуары не дают представления о двадцати шести годах, проведенных в эмиграции, однако упоминают о его поездке в Копенгаген в 1929 году на похороны императрицы Марии Федоровны.
Половцов всю жизнь был чрезвычайно деятелен и сохранял интерес к русскому искусству, работал как профессиональный эксперт-искусствовед, владел антикварным магазином в Париже. Дважды его привлекали к созданию выставок произведений русского искусства в Брюсселе и Лондоне. «Выставка русского искусства старого и нового»[13] прошла в 1928 году во Дворце изящных искусств в Брюсселе, став одним из первых показов русского искусства в Европе. На ней было представлено более тысячи произведений русских художников – от иконописцев до театральных декораторов, а сам Половцов во время работы выставки прочел лекцию о создательнице Эрмитажа и покровительнице искусств – императрице Екатерине II. Скорее всего, именно в это время он задумал свои книги о Петре Великом и Екатерине Великой.
Вторая выставка состоялась в Лондоне в 1935 году, и ее устроители, возглавлявшие выставочный комитет, писали во введении к каталогу: «В трудной задаче выбора произведений для выставки комитету посчастливилось опираться на мнение непревзойденного знатока и преданного энтузиаста месье А. Половцова»[14].
Половцов умер в Париже в 1944 году и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа. Он не был профессиональным историком, хотя интересовался историей всю жизнь. Его отец стал одним из основателей, а затем председателем Императорского Русского исторического общества, при его инициативе и финансовой помощи выходил «Русский биографический словарь». В эмиграции занятия историей не стали для Половцова-младшего основным видом деятельности, его привлекла работа эксперта на аукционах русского искусства и антикварный бизнес. Научными исследованиями он не занимался – он по-житейски смотрел на биографии своих героев: Петра I, Екатерины II, Г.А. Потемкина, Г.Г. Орлова и других. Размышлял о роли личности в истории, он, вполне вероятно, думал и о себе…
Книга о Петре Великом – живое подтверждение связи Александра Александровича Половцова с родиной. В ее основе – взгляд человека «издалека» на свою страну, которым он был готов поделиться с западными читателями, мечтал, чтобы они обрели Россию, которую он утратил.
Елена Кальницкая,
генеральный директор ГМЗ «Петергоф»,
доктор культурологии, профессор
Образ императора Петра Великого в печатной графике
Во время первого пребывания в Голландии Петр, поступивший на работу на корабельную верфь, пользовался необыкновенным вниманием как у представителей высших сословий, так и у простого народа: публика ходила на него смотреть. Современники отмечали, что это ему не нравилось. Портретировался он только потому, что необходимо было дарить портреты по дипломатической необходимости, и нельзя утверждать, что он проявлял особенные усилия для распространения своих портретов среди широкой публики. Но жажда увидеть необычного русского царя с той поры в Европе никогда не иссякала. Его образ, настолько разнообразный, что порой неузнаваемый, постоянно присутствовал в западной культуре. В России потребность в распространенении портретов Петра Великого актуализировалась после того, как русские императрицы, определяя себя его преемницами, мифологизировали представление о предшественнике и четко определили историческую взаимосвязь между его правлением и своим. Образ был переосмыслен и обрел в русской печатной графике черты идеальные в сфере высокого искусства и сказочные – в сфере народного. Огромное количество умелых (и не очень) граверов, а в XIX столетии – литографов, брались за изображение Петра Великого и истории его жизни.
Для России всегда оставался важным вопрос репрезентативного представления первого императора. При этом именно у нас сложился самый «народный» образ Петра, такой, каким его хотели видеть простые горожане и крестьяне. В русских портретах мы видим Петра I в каноничном образе императора, победителя врагов и устроителя России. Хотя официальные портреты уже в середине XVIII века отличались друг от друга: Петр становился все более красивым и величественным, – идеальным [1,2]. И рядом существовал «народный» вариант, со всеми императорскими атрибутами, но «иной», – Отца Отечества [3], что проявлял попечение о людях: учреждал школы, больницы и разрешал воинам не поститься во время походов, ценил смекалку и находчивость. Такой портрет мог быть приколот к стене, к крышке сундука, даже рядом с иконами, с ним разговаривали.
За границей портретам Петра постоянно уделяли большое внимание: его гравировали и литографировали для книг, выпускали отдельными листами. В XIX столетии особенно преуспела в этом Франция. Среди исторических оригиналов выбирались для воспроизведения те, что подчеркивали его отличие от современных ему французских правителей. Так, получил распространение его образ в костюме, сочетавшем кирасу воина и «оплечье» с меховой отделкой и драгоценными камнями, ассоциирующееся с «руским костюмом» [4]. Другой крайностью стали образы русского императора как путешественника, искателя приключений, подвигов, славы, – какими были французские мушкетеры [5, б].
Особую группу портретов в XIX веке составили многочисленные воспроизведения самых популярных трех его образов. Два из них происходят от прижизненных изображений, написанных, один, в Англии придворным художником Нелл ером [7], другой – в Голландии Моором для дипломатического представления царя [8]. Третий был создан во Франции Деларошем в середине XIX века [9], но по популярности и частоте воспроизведений сравнялся с первыми. Интересно, что в эмоцинальных характеристиках они совпадают – портреты эмоциональны, представлен решительный, деятельный и серьезный правитель. Это образ новой России.
Среди деяний Петра I изображались разные, но особенно важными были представляющие его ипостась великого полководца и, конечно, в знаменитой Полтавской баталии успешного флотоводца [10], а также, безусловно, в битве при Гангуте [И]. Первая гравюра была заказана Петром во время его пребывания в Париже, одновременно с заказом картины оригинала. По сию пору эта классическая композиция, уравновешенная и созданная по европейским образцам, эталонна и широко известна, и в ней Петр – полководец из книги об искусстве воевать. Сражение на море изображено русским гравером, оно динамично и эмоционально до аффекта. Он было создано сразу после события, и в нем очевидна сиюминутность, есть впечатление натиска и удачливости флотоводца более, нежели его искусства. Такое прочтение образа петровых деяний более никогда не повторилось.
Из государственных реформ и преобразований императора изображалось много сюжетов. Среди них одним из основных была Северная война. В правление Александра II главным было показать значение ее результатов в становлении государства и в его развитии. Сюжет о провозглашении Ништадтского мира в этом смысле был показателен – это веха, которая отметила начало качественно нового этапа истории России [12]. Для формирования представления об основательности подхода Петра Великого ко всем делам важнейшими всегда оставались темы, связанные с его обучением мастерству кораблестроителя в Голландии, и они издавались во множестве [13]. Редким, но весьма показательным является сюжет о победе в словопрениях молодого Петра над раскольниками. Гравюра, заказанная к изданию «Деяний Петра» И.И. Голикова, показавшая благочестие царя и его внимание к проблемам православной церкви, выдержала несколько изданий [14]. Это демонстрирует попытки в конце XVIII века нивелировать все отрицательные моменты отношений первого императора с русской православной церковью. Что же касается сюжетов о женитьбе царя на женщине не родовитой и со странной репутацией, то здесь показывались и его воля, и его умение сделать так, как ему угодно было. И, конечно, это – о том, что Петр мог силой своих желаний, усилий и провидения даже из служанки сделать царицу [15].
Мария Платонова,
хранитель фонда гравюры ГМЗ «Петергоф»,
кандидат искусствоведения
[1] Зубов, А.Ф. (1682–1751) (?) по оригиналу Таннауэра И.Г. (Tannauer, J.G. 1680–1737)
Портрет императора Петра [I] Великого. 1742–1780
Бумага, гравюра меццо-тинто
Д.: 34,2 × 23,7; л.: 47,4 × 34,7 см
[2] Соколов И.А. (1717–1757) по оригиналу Каравака Л. (Caravaque, L. 1684–1752/54)
Портрет императора Петра [I] Великого. 1735–1755
Бумага, гравюра резцом
И.: 32,8 × 25,8; д.: 35,7 × 26,7; л.: 38,1 × 29,2 см
[3] Неизвестный гравер Портрет императора Петра I. 1760-1790
Бумага, гравюра резцом
И.: 13,2 × 11,5; л.: 15,4 × 11,9 см
[4] Педретти В. (Pedretti, V. 1779–1868) по оригиналу Верффа П. ван дер (Werff, P. van der 1665–1777)
Портрет императора Петра I. 1838
Бумага, гравюра на стали
И.: 11,4 × 9; л.: 23,3 × 17,3 см
[5] Бертонье П.Ф. (Bertonnier, P.F. 1791–1848) по оригиналу Девериа А. (Deveria, A. 1800–1857)
Портрет императора Петра I. 1825
Бумага, гравюра на стали
И.: 11,3 × 8,4; л.: 18,9 × 14,1 см
[6] Море Ж.-Б. (Moret, J.-B.) по оригиналу Верне О. (Vernet, H. 1789–1863)
Портрет императора Петра I. 1838
Бумага, гравюра на стали
Л.: 21,9 × 14,3 см
[7] Гритбах У. (Greatbach W около 1802–1885) по оригиналу Неллера Г. (Kneller G. 1646–1723)
Портрет императора Петра I. 1820–1850
Бумага, гравюра на стали
Л.: 27,3 × 19,3 см
[8] Меку И. (Mecou I. 1771–1837) по оригиналу Беннера Ж.А. (Benner J.H. 1776–1836)
Портрет императора Петра I. 1820
Бумага, гравюра пунктиром, резцом
И.: 18 × 14,5; д.: 29,9 × 22,1; л.: 42,4 × 28,8 см
[9] Борель П.Ф. (1829–1898)
Портрет императора Петра I. 1840-1860
Литография Прохорова.
Бумага, литография
И.: 17,2 × 12,2; л.: 23,6 × 15,3;
[10] Л’Армессин Н. (l’Armessin, N. de III или IV) по оригиналу Мартена Мл. (Martin, P. 1663–1742)
Изображение Полтавской баталии.
Оттиск XIX в.
Бумага, гравюра резцом, офортом, акварель И.: 47 × 72,5; л.: 52,6 × 72,6 см
[11] Зубов А.Ф. (1682/83-1751)
Битва при Гангуте [при урочище Рилакс] 25 июля 1714.
Оттиск 1980-х годов
Бумага, гравюра офортом
И.: 48,3 × 66,8; д.: 51,2 × 67,6; л.: 71,9 × 93,5 см
[12] Тимм В.Ф. (1820–1895) по оригиналу Шарлеманя А.И. (1826–1901)
Петр Великий возвещает в Санкт-Петербурге народу о заключении мира с Швецией, день 4 сентября 1721 года. 1860
Издание Тимма В.Ф. (1820–1895)
Бумага, литография
И.: 27,5 × 34,3; л.: 31,5 × 39,3 см
[13] Михельс Ж.-Б. (Michiels, J.-B., 1821–1890) по оригиналу Вапперса Г. (Wappers G. 1803–1874)
Петр Великий в Заандаме. 1858
Бумага, гравюра на стали
И.: 26,6 × 35,4; д.: 40,7 × 44,8; л.: 48,6 × 52,3 см
[14] Неизвестный гравер
История Петра Великого: Петр I усмиряет раскольников. 1800-1850
Бумага, гравюра резцом, пунктиром, акварель
И.: 34,4 × 49,9; л.: 41,8 × 52,7 см
[15] Неизвестный гравер
Петр Великий берет от князя Меньшикова Екатерину. 1830-1850
Бумага, гравюра пунктиром, акварель
И.: 23,5 × 31,5; л.: 30,7 × 35,6 см
I. Историческая роль Петра Великого
Никто из смертных не может избежать своей судьбы. Каков бы ни был он, сильный или слабый, внимательный или безмозглый, каждый из нас продвигается вперед по определенной тропе, и хотя ему кажется, что он сам ее себе выбирает, на самом деле главную роль в этом деле играет не его воля, но его бессознательные реакции на их, по-видимому, случайные обстоятельства, в которые его поставило Провидение. Он может использовать их или же в некоторой мере может ослабить их последствия, если сочтет таковые для себя невыгодными. Большинство только приспособляется к ним, не стараясь их менять, ибо у рода людского преобладает то стремление, которое сопряжено с наименьшим усилием.
Однако, если таково общее правило, оно не чуждо исключений всякого рода и порядка. Хотя многие довольствуются тем, что само идет им навстречу, не умея искать ничего другого, подчас рождаются существа иного склада: они не довольствуются столь посредственным уделом и нарочно отходят от той колеи, которая, казалось, должна была направить их земное поприще. Они ломают поставленные вокруг преграды, стараясь воплотить заложенный в них и только им понятный идеал. Для него они готовы пожертвовать всем. Ничто другое постороннее им не ценно. Их жизнь становится импровизацией, не связанной с тем, что обещала осуществить их наследственность, и они ставят ни во что те блага, коих ищут другие: личное благополучие, популярность, подчас даже доброе имя, традиции предков, обогащение родственников, словом, все, о чем хлопочут тысячи окружавших нас людей. Для них это не жертва, не ущерб, с которым надо мириться. Такого рода заботам попросту места нет в том нравственном горении, которое зажгла в этих людях их собственная искра. Соображения, чуждые их видению, им не интересны, и нельзя мерить их деятельность общепринятым мерилом, определенным по чуждым им началам.
Но то, что для них основная истина, часто кажется их современникам лишь причудой, обреченной на неуспех, и подвиг их бывает подчас оценен лишь позднее, когда новое поколение успело пожать плоды их усилий. Тогда только человечество видит, что эти безумцы направили хромые шаги цивилизации к новым, еще неведомым областям. Когда же рок вручил такому идеалисту судьбу целого народа, как это случилось с Петром Великим, его труды порождают мировой переворот.
На самом деле среди этих пионеров мышления царь Петр заслуживает внимания истории как выдающийся пример, ибо исполинская работа, им выполненная, была вдохновлена одной только двигательной силой – его патриотизмом. Этот несокрушимый патриотизм, толкавший его днем и ночью трудиться без устали, дабы приобщить его отечество к тому, что принято называть благами европейской культуры, был не только основой его ежедневных хлопот, но, скорее, категорическим и даже тираничным императивом, которому он все принес в жертву, и в первую очередь свое личное благополучие.
Трудно было бы придумать жизнь какого угодно государя более тяжелую и более лишенную удобства, чем жизнь Петра до последних четырех годов его царствования. Лишь по заключении Ништадтского мира в 1721 году, т. е. выдержав двадцать с лишним лет упорной войны против Швеции и видя, что создание его наконец стало на прочном основании, он позволяет себе предаться роскоши относительного покоя. До того необходимость ковать оружие и все проверять лично не дает ему ни минуты передышки и покоя. Маршруты его передвижений за двадцать один год Северной войны едва ли могут врезаться с точностью в самую твердую память. Возьмем для примера года, не отмеченные никаким первостепенным происшествием. 19 декабря 1705 года он вернулся в Москву из Польши, где пытался укрепить шаткий престол Августа II, курфюрста Саксонского, избранного в польские короли по почину Петра и одолеваемого сильными врагами. Меньше месяца спустя, 13 января 1706 года, он уже едет в Гродно, 28-го он в Смоленске, три дня спустя – в Орше; 15 марта снова в Смоленске и 1 апреля – в С.-Петербурге. Тут он остается два месяца и строит новый город, основанный тому назад три года, но 16 июня он снова в Смоленске, 21-го – в Орше, 22-го – в Могилеве, 8 июля – в Киеве, 30-го – в Чернигове. 22 августа он опять в С.-Петербурге, но 24 декабря, в Сочельник, он уже в Киеве, откуда возвращается в Польшу. Там он остается (все в разных местах) до осени 1707 года.
23 октября он снова в С.-Петербурге, еще успевает неделю спустя плавать по Балтийскому морю под угрозой наступающей зимы, и 5 декабря он в Москве. Однако месяц спустя, 6 января, он опять едет в Польшу, к армии. 28 марта он в С.-Петербурге. И эти беспрестанные переезды, вызванные потребностями войны, продолжаются безостановочно из года в год.
Меры, принятые Петром для улучшения своих войск, увенчались значительным успехом и дали ему наконец решительную победу под Полтавой 27 июня 1709 года. Этот день знаменует собою начало расцвета России и падения Карла XII, но десяти годам суждено было еще протечь, пока торжество Петра не стало окончательным. Тут выросла новая забота, старание поддержать хотя бы кажущееся единение между союзниками, которых он сумел собрать против Швеции: Пруссия, Дания, Польша, Саксония, Гольштиния, Мекленбург безостановочно обвиняют друг друга в самых злостных кознях; единодушны лишь требования их о денежных выдачах, но их рознь навязывает царю те же постоянные скитания. В 1716 году Петр едет 27 января с женой и племянницей Екатериной Ивановной, дочерью его покойного брата, царя Ивана Алексеевича, помолвленною с герцогом Мекленбургским. Через Нарву, Ригу, Митаву и Либаву они приезжают 18 февраля в Данциг, где их встречает жених царевны и где они празднуют свадьбу 8 апреля. Десять дней спустя Петр в Кенигсберге,
1 мая – в Штетине, 15 – в Зисмаре, 17 – в Гамбурге, 18 – в Альтоне. Здесь у него назначено свидание с его союзником, датским королем. 23 мая он едет через Гамбург в Пирмонт, где проделывает курс лечения минеральными водами до 14 июня. 15-го он в Ганновере, 19-го – в Шверине, 22-го – в Ростоке, 5 июля – в Копенгагене. В Дании он остается три месяца, все стараясь осуществить высадку в Швеции. Препоны и оттяжки, созданные его союзниками, заставляют его отказаться от этого замысла, и 16 октября, через Фридрихштадт и Любек, он возвращается в Шверин провести пять дней у молодой мекленбургской четы. Жена его, беременная, остается у племянницы, Петр же едет в Бремен и в Амстердам, куда приезжает в начале декабря. 2 января 1717 года царица разрешается от бремени сыном, прожившим всего сутки. Месяц спустя,
2 февраля, она уже с мужем в Голландии, где Петр остается до марта месяца, устраивая свою поезду во Францию. Тем временем он покупает картины и осматривает голландские города, в каждом из которых находит чему поучиться. 30 марта он в Антверпене, оттуда через Дюнкирхен въезжает во Францию. Тут он остается два с половиной месяца, проявляя неутомимую деятельность; 14 июня он в Спа, где опять проделывает лечение; месяц спустя он в Ахене и 22 июля – в Амстердаме. 22 августа, через Везель и Магдебург, он едет в Берлин, куда приезжает 8 сентября. 18-го он в Данциге, 7 октября – в Нарве и, наконец, 10 октября 1717 года он возвращается в С.-Петербург после 20-месячного отсутствия.
Если представить себе неудобства путешествий в те времена, почтовые клячи, тянущие громоздкие экипажи по разным дорогам, ночлеги в сельских харчевнях, поневоле преклоняешься перед энергией, потребной для таких долгих поездок.
Когда наконец великий преобразователь опять дома, ему предстоит упорная работа по управлению своей страной; плохо еще смазанные и налаженные колеса нового административного аппарата требуют от Петра того же забвения собственного покоя, вызывают тут же необходимость отдавать себе отчет обо всем самому, сколько бы это ни вызывало поездок в Архангельск, в Азов, в Воронеж, в Олонец, из конца в конец необъятной России.
Из всех знаменитых изречений Петра наиболее типичным остается то, которое он включил в свой приказ, обращенный к армии в то утро Полтавской битвы: «Вот пришел час, который решит судьбу отечества. И тако не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за Государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за прославленную нашу Веру и Церковь… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе».