Обладание Черниговом некоторое время колеблется между двумя отраслями Святослава Ярославича: Давидовичами и Ольговичами. Последние в качестве младшей линии наследуют собственно удел Новгород-Северский; но это честолюбивое племя не довольствуется второстепенною ролью. Известно, что Всеволод Ольгович не только изгнал из Чернигова своего дядю Ярослава (Рязанского), но потом занял и самый Киев, предоставив Черниговскую область Владимиру и Изяславу Давидовичам, а Северскую – своим братьям Игорю и Святославу. Младшие, в свою очередь, стремятся по следам старшего брата. Игорь, добиваясь великого стола, погиб жертвой киевской черни; а Святослав, после сражения на Руте, только потому не занял Чернигова, что Изяслав Давидович успел ранее его прискакать туда с поля битвы. Однако он достиг своей цели с удалением Изяслава Давидовича в Киев. Вскоре затем и самый род Давидовичей пресекся. Ольговичи остались владетелями всей Чернигово-Северской земли. Тогда не замедлило повториться прежнее явление: род Ольговичей двоится на старшую, или черниговскую, линию и младшую, или северскую. Последняя снова не успевает обособиться благодаря преимущественно тому, что старшие родичи стремятся постоянно за Днепр в Киев, и иногда очищают Чернигов для младшей линии. Таким образом, Новгород-Северский довольно долгое время служит как бы переходным столом, то есть переходной ступенью в Чернигов.
15 февраля 1164 года скончался в Чернигове последний из сыновей Олега Гориславича, Святослав. Старшинство в роде Ольговичей принадлежало теперь его племяннику Святославу Всеволодовичу, князю Новгород-Северскому. Но бояре черниговские желали доставить свой стол старшему сыну умершего князя Олегу Стародубскому (известному нам по московскому свиданию 1147 г.). Вдовая княгиня, сговорясь с боярами и епископом Антонием, три дня таила от народа смерть своего мужа; а между тем отправила гонца за своим пасынком Олегом в его удел. Все соучастники присягнули на том, чтобы до его приезда в Чернигов никто не извещал Святослава Всеволодовича. Но между присягнувшими нашелся клятвопреступник, и это был сам епископ. Тысяцкий Юрий даже не советовал брать с него клятву, как со святителя, и притом известного своей преданностью покойному князю. Антоний сам захотел поцеловать крест. А вслед за тем он послал тайком грамоту в Новгород-Северский к Святославу Всеволодовичу с известием, что дядя умер, дружина рассеяна по городам, а княгиня находится в смущении со своими детьми и оставшимся от мужа великим имуществом; епископ приглашал князя поспешить в Чернигов. Летописец объясняет такое поведение епископа только тем, что он был грек, то есть подтверждает распространенное в то время мнение о нравственной испорченности византийских греков. Следовательно, повторялось то же явление, которое произошло после битвы на Руте: Чернигов должен был достаться тому из двоюродных братьев, кто ранее в него прискачет. Получив грамоту Антония, Святослав Всеволодович немедленно отправил одного из сыновей захватить Гомель-на-Сожи и разослал своих посадников в некоторые черниговские города. Но сам он не поспел вовремя в Чернигов; Олег предупредил его. Тогда князья вступили в переговоры и начали «ладиться о волостях». Олег признал старшинство Святослава и уступил ему Чернигов, а сам получил Новгород-Северский. Спор о волостях, однако, скоро возобновился, потому что старший князь, вопреки условию, не наделил как должно братьев Олега, будущих героев «Слова о полку Игореве», и дело доходило до междоусобия северских князей с черниговскими. Епископ Антоний, преступивший клятву из усердия к Святославу Всеволодовичу, недолго ладил с этим князем. Четыре года спустя он, как известно, был лишен епископии за то, что воспрещал черниговскому князю вкушать мясо в Господские праздники, которые приходились на среду или пятницу.
Когда Святослав Всеволодович после долгих стараний добился наконец великого киевского стола и поделил Киевскую область со своим соперником Рюриком Ростиславичем, он передал Чернигов родному брату Ярославу. Около того же времени (в 1180 г.) скончался Олег Святославич и главою младшей линии Ольговичей остался родной его брат Игорь, который и получил в удел Новгород-Северский. Известны его подвиги в борьбе с половцами, и особенно поход 1185 года, предпринятый совокупно с братом удалым Всеволодом Трубчевским, сыном Владимиром Путивльским и племянником Святославом Ольговичем Рыльским, – поход, столь прославленный неизвестным нам северским поэтом.
Нельзя сказать, чтобы Ярослав Всеволодович с большой честью занимал старший черниговский стол; так, в оживленной тогда борьбе южнорусских князей с половцами, он не обнаружил ни энергии, ни охоты. Летопись, вопреки обычаю, даже не нашла ничего сказать в похвалу этого князя, упоминая о его смерти под 1198 годом. Представитель младшей ветви, Игорь Северский, получил теперь старшинство в целом роде Ольговичей и беспрепятственно занял черниговский стол, но ненадолго: в 1202 году он скончался, не достигши еще преклонных лет. Тогда Чернигов снова переходит к старшей ветви, именно к сыну Святослава Всеволодича, Всеволоду Чермному. Этот беспокойный, честолюбивый князь, верный стремлениям старшей линии, как известно, после упорной борьбы добился киевского стола; но потом был изгнан оттуда союзом князей Волынских и Смоленских. При появлении татар мы находим в Чернигове его младшего брата Мстислава; а в Северском уделе княжили потомки знаменитого Игоря Святославича и супруги его Евфросинии Ярославны Галицкой. Мы видели, какой трагический конец имела их попытка наследовать землю Галицкую, когда там пресеклось мужское колено Владимирка. Только старший Игоревич, Владимир, успел вовремя бежать из Галича.
Таким образом, несмотря на родовые счеты, возводившие иногда младшую линию Ольговичей на черниговский стол, история, однако, вела к некоторому обособлению Новгород-Северского удела, пока татарский погром не нарушил естественного хода в развитии Чернигово-Северского края. Впрочем, этому обособлению мешало и самое положение Северской области; вся юго-восточная половина ее лежала на пограничье с Половецкой степью и должна была постоянно бороться с хищными кочевниками. В борьбе с ними удалые северские князья совершили много подвигов; но при этом они нуждались в деятельной поддержке своих старших родичей. Мы видели, как после поражения северского ополчения на берегах Каялы только энергичные меры главы Ольговичей, Святослава Всеволодовича Киевского, спасли Посемье от грозившего ему погрома.
Ядро Чернигово-Северской земли составлял угол, заключающийся между Десной, с одной стороны, и ее притоками Остром и Семью – с другой, а также примыкающая к нему полоса правого Подесенья. Если будем подниматься вверх по Десне от ее низовьев, то первые черниговские города, которые здесь встречаем, назывались Лутава и Моравийск. Они были расположены на правом берегу реки, как и другие подесенские города, потому что правый ее берег обыкновенно господствует над левым. Лутава находилась почти насупротив Остёрского устья, а Моравийск несколько выше ее. Последний известен нам по миру, заключенному здесь в 1139 году после жестокой войны между Мономаховичами и Ольговичами. Вообще оба названных города упоминаются обыкновенно по поводу междоусобий этих двух княжеских поколений из-за киевского стола. Находясь на прямом судоходном пути между Киевом и Черниговом, они, вероятно, принимали деятельное участие в торговом движении. Это географическое положение их объясняет, почему они нередко служили местом княжеских съездов при заключении мира, а также оборонительного или наступательного союза. Но то же положение подвергало их частым неприятельским осадам и разорениям во время междоусобий черниговских и киевских князей. Однажды (в 1159 г.) Изяслав Давидович, временно владевший Киевом, разгневался на своего двоюродного брата Святослава Ольговича, которому уступил Чернигов. Он велел сказать Святославу, что заставит его уйти обратно в Новгород-Северский.
Услыхав такую угрозу, Ольгович сказал: «Господи! видишь смирение мое. Не желая проливать кровь христианскую и погубить отчину, я согласился взять Чернигов с семью пустыми городами, в которых сидят псари и половцы; а он с своим племянником держит за собою всю волость Черниговскую, и того ему мало». Первым из этих пустых городов Святослав назвал Моравийск; но в его презрительном отзыве о них видно несомненное преувеличение.
Поднимаясь далее вверх по Десне, мы пристанем к стольному Чернигову, который красуется на ее правом берегу, при впадении в нее речки Стрижня. От устья этой речки направо вниз по Десне, на расстоянии нескольких верст, идут довольно значительные береговые холмы, оставляя небольшую луговую полосу, заливаемую вешнею водою. Это так называемые Болдины горы, по гребню которых и раскинулся самый город, со своими двумя древнейшими монастырями. Внутренний город, или «детинец», огороженный валом и деревянными стенами, был расположен на довольно плоском возвышении, ограниченном с одной стороны долиною Десны, с другой – Стрижня, а с остальных сторон лощинами и оврагами. Лицом он был обращен к Десне или к своей судовой пристани. С противоположной стороны к нему примыкает город «внешний», или «окольный», иначе называемый «острог»; последний был опоясан земляным валом, который одним концом упирался в Стрижень, а другим в Десну. Ворота этого окольного города, обращенные к Стрижню, судя по летописи, назывались Восточными. Остатки еще третьего окружного вала, отстоящего на значительное расстояние от города, подтверждают, что насыпка валов долго служила в Южной Руси обычным способом защиты от соседних народов, особенно от хищных кочевников, которых набеги в те времена простирались не только до Чернигова, но и далее его к северу. Внутри этого последнего вала, вероятно, находились загородные дворы, княжеские и боярские, а также подгородные хутора, огороды и пастбища. В случае нашествия степной конницы за этими валами укрывались, конечно, окрестные сельские жители со своими стадами и хлебными запасами.
Главную святыню Чернигова и главное его украшение составлял изящный соборный храм Спаса Преображения, построенный, если верить преданию, на месте древнего языческого капища. Храм этот есть современник Киевской Софии и даже несколькими годами старше ее. Основание ему положено Мстиславом Тмутараканским. При кончине сего князя стены собора, по словам летописи, были сложены уже на такую вышину, что человек, стоя на коне, едва мог достать рукой верх, следовательно, сажени[6] на две. Вероятно, он был заложен года за два, вскоре после удачного похода Мстислава с братом Ярославом на ляхов: поход этот (предпринятый в 1031 году) окончился завоеванием Червонной Руси. Может быть, и самый храм задуман в память сего славного события, подобно Киевской Софии, которая спустя лет пять заложена в память великой победы Ярослава над печенегами. Построение Спасского собора, по всей вероятности, докончено племянником Мстислава и его преемником Святославом Ярославичем. Мы знаем обычное желание русских князей быть погребенными в храмах, ими самими построенных. А в Спасском соборе погребены не только Мстислав Владимирович, но и Святослав Ярославич, хотя последний скончался, занимая великий стол киевский.
Архитектурный стиль, кладка стен и украшения черниговского собора совершенно те же, что и главных киевских храмов; бесспорно, его строили также византийские зодчие. По своему основному плану и трем алтарным полукружиям он более подходит к киевской Десятинной церкви, нежели к Софийской; но много уступает в размерах и той и другой. Число верхов, или куполов, по-видимому, не превышало обычных пяти. Киевскую Софию он напоминает своею вежей, или круглой башней, которая примыкает к северо-западному углу здания, то есть по левую сторону главного входа. Эта вежа заключает в себе каменную витую лестницу, ведущую на полати храма, или на хоры, назначавшиеся для женского пола, и особенно для княжеского семейства. Как и в киевском соборе, хоры огибают три внутренних стены, то есть за исключением восточной, или алтарной. Восемь стройных колонн из красноватого мрамора, по четыре на северной и южной сторонах, поддерживают эти полати; восемь других колонн меньшего размера составляют верхний ярус, то есть обрамляют хоры и, в свою очередь, поддерживают верхи храма. Стенное расписание, по-видимому, исключительно составляла фресковая иконопись. Незаметно, чтобы стены алтаря и предалтария когда-либо украшались мозаичными изображениями. Мозаика в те времена была на Руси весьма дорогим украшением, доступным только главнейшим храмам первопрестольного города.
В Спасском кафедральном соборе, кроме его строителей Мстислава и Святослава, погребены: сын последнего Олег, внук Владимир Давидович и правнук Ярослав Всеволодович, а также киевский митрополит Константин, соперник известного Климента Смолятича. Любопытно следующее известие. В 1150 году, когда Юрий Долгорукий временно занимал киевский стол, союзник его Святослав Ольгович взял из киевского Симеонова монастыря тело своего брата Игоря, убитого киевлянами, и перенес его в родной Чернигов, где оно было погребено, по словам летописи, «у Святого Спаса в тереме», следовательно, не в самом соборе, а в его пристройке. И действительно, на южной стороне храма видно основание какого-то здания с абсидой, или алтарным полукружием. Может быть, это и был упомянутый терем, то есть небольшой придельный храм с покоем, предназначенным удовлетворять каким-либо нуждам кафедрального собора или епископии.
Главный княжеский дворец стоял тут же неподалеку от Святого Спаса. На восточной стороне последнего находилась каменная церковь во имя Архангела Михаила, основанная Святославом Всеволодичем, когда он сидел на черниговском столе. Тот же князь, очевидно усердный храмоздатель, построил и другую церковь на княжем дворе, в честь Благовещения Пресвятой Богородицы; она отстояла от Святого Спаса несколько далее, чем Святой Михаил, и ближе к берегу Стрижня. В этой Благовещенской церкви в 1196 году был погребен двоюродный брат ее основателя Всеволод Святославич Трубчевский, известный Буй-Тур «Слова о полку Игореве». Летопись замечает по сему поводу, что он всех Ольговичей превосходил добротою своего сердца, мужественным характером и величественной наружностью. Погребение Всеволода совершили с великой честью епископ и все черниговские игумены, в присутствии «всей его братьи Ольговичей». Владимир Мономах в «Поучении детям» вспоминает, что однажды, в бытность свою князем Черниговским, он угощал у себя на Красном дворе отца своего Всеволода и двоюродного брата Олега Святославича, причем поднес отцу в дар 300 гривен золота. Не знаем, где находился этот Красный двор: был ли он то же, что главный княжий терем в детинце, или, что вероятнее, особый загородный дворец.
Почитание и прославление двух князей-мучеников началось в Чернигове так же рано, как и в Киеве. Между тем как Олег Святославич докончил каменный Борисоглебский храм, начатый его отцом в Вышгороде, а Владимир Мономах сооружал такой же под Переяславлем, черниговский храм во имя этих мучеников, по всем признакам, был построен старшим братом Олега Давидом. Он был соименником святому Глебу, в крещении Давиду, и любопытно, что черниговский храм назывался не Борисоглебским, как везде, а Глебо-Борисовским. При нем был устроен и монастырь. Давид Святославич, известный своим кротким, незлобивым характером и благочестием, погребен здесь, конечно, как его основатель. Тут же нашел успокоение и сын его Изяслав Давидович, неудачный князь Киевский, своим беспокойным нравом и честолюбием составлявший противоположность отцу. Был в самом городе и женский монастырь во имя Параскевы Пятницы, может быть основанный княжною Предиславой, сестрой того же Давида Святославича; по крайней мере известно, что она скончалась монахиней. Храм Святой Параскевы своими высокими арками, столбами и куполом и теперь еще напоминает характер византийско-русской архитектуры домонгольской эпохи. Но главное место между черниговскими монастырями всегда занимали обители Ильинская и Елецкая. Обе они расположены на Болдиных горах: Елецкая – возле самого города, посреди садов и огородов, а Ильинская – в расстоянии от него около двух верст, на крутом лесистом обрыве в долине Десны. Происхождение Ильинской обители предание приписывает святому Антонию Печерскому и относит его именно к тому времени, когда Антоний вследствие клеветы подвергся гневу великого князя Изяслава Ярославича и нашел покровительство у его брата Святослава в Чернигове. Здесь он поселился также в пещере, которую сам ископал в Болдиных горах, и около него не замедлила собраться пещерная братия. После его возвращения в Киев черниговский князь построил над этими пещерами монастырский храм во имя Святого Илии. Следовательно, происхождение черниговского Ильинского монастыря было одинаковое с Киево-Печерским. Тому же князю Святославу предание приписывает и основание Елецкой обители с главным храмом в честь Успения Богородицы, может быть, также по примеру Печерской в Киеве. Елецкий Успенский храм и доселе сохраняет общие архитектурные черты с Киево-Печерским. Как Спасский кафедральный собор, так и упомянутые монастыри были щедро наделены землями, разными угодьями и доходами от своих благочестивых основателей и их преемников.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Для очерка Киевской области и города Киева, кроме летописных известий и личного знакомства с топографией и древностями, я имел под руками следующие пособия: Митрополита Евгения «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии». Киев, 1825. Его же «Описание Киево-Печерской лавры». К., 1826. Изданный Фундуклеем: «Обозрение Киева в отношении к древностям». К., 1848 и «Статистическое описание Киевской губернии». СПб., 1852. Пахилевича – «Сказания о населенных местностях Киевской губернии». К., 1864. Блазиуса – Reise im Europaischen Russland. Braunschweig, 1844. Петцольда – Reise im westlichen und sudlichen europaischen Russland. Leipzig. 1864. Гакстгаузена – Studien uber die Zustande Russlands. Hannover – Berlin, 1847–1852. Беляева – «О географических сведениях в древней России» (Зап. Географич. об-ва. Кн. VI. 1852). Погодина – «Исследования, замечания и лекции». Т. III. Глава 3. Н. Барсова – «Материалы для историко-географического словаря России». Вильна, 1865. Кандидатское сочинение Н. Линниченка «Вече в Киевской области». К., 1881. Обстоятельное сочинение М. Грушевского «Очерки истории Киевской земли». К., 1891. Самым богатым пособием для знакомства собственно с древним городом Киевом и его древностями, а также и с самою литературою этого предмета служит обширный и добросовестный труд Н. Закревского «Описание Киева». М., 1868, два тома, с атласом, издание Московского археологического общества. Затем следует весьма полезное издание Киевской комиссии для разбора древних актов – «Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей». К., 1874 (под редакцией профессоров Антоновича и Терновского). Хорошим дополнением к этим изданиям являются исследования софийского протоиерея Лебединцева «О Св. Софии Киевской» и профессора Лашкарева «Киевская архитектура X–XII вв.» (см. Труды Третьего археологического съезда. К., 1878), «Развалины церкви Св. Симеона и Копырев Конец» – также Лашкарева (Труды Киевской духовной академии за 1879 г.). Профессоров Айналова и Редина «Киево-Софийский собор». Исследование древней мозаичной и фресковой живописи. СПб., 1889. Заметка проф. Кондакова «О фресках лестницы в Софийском соборе» (Зап. Археол. об-ва. Т. III. СПб., 1888). Заметка гр. Бобринского об одной из сих фресок (Ibid. IV. 1889). Того же Лебединцева «Возобновление Киево-Софийского собора в 1843–1853 гг.». К., 1879. «Древнейшая в России церковь Спас на Берестове» – Сементовского. К., 1877. Кроме того, упомяну «Киевские мозаики» – Крыжановского (в Записках Археологич. об-ва. Т. VIII. СПб., 1856). Проф. Прахова «Открытие фресок Киево-Кирилловской церкви» (СПб., 1883). Его же «Киевские памятники византийско-русского искусства» (Древности Моск. археол. об-ва. Т. XI. 1889). Н. В. Покровского «Древнейшие стенописи в России» (Труды VII Археологич. съезда. М., 1890) и «Очерки памятников православной иконографии». СПб., 1883. Не привожу многих других относящихся к Киеву и его древностям описаний, объяснений, заметок и т. п., принадлежащих, например, Берлинскому, Сементовскому, Муравьеву, особенно Максимовичу (см. 2-й том его сочинений. К., 1877). Что касается до писателей иностранных, польских и малорусских, преимущественно таких, которые были очевидцами многих уже исчезнувших теперь остатков древнего Киева, то все существенное извлечено из них в упомянутом «Сборнике материалов» (Ляссота, Сильвестр Коссов, Кальнофойский, Павел Алепский и другие). Наконец, заслуживает особого внимания труд гр. Толстого и проф. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства». Вып. IV. СПб., 1891 (Древности Крыма, Кавказа и Киева). См. также «Археологический атлас» ко 2-й половине I тома «Истории Русской церкви» проф. Голубинского (Чт. Об-ва ист. и древн. 1906. Кн. 2). Хойновского «Раскопки великокняжеского двора». Киев, 1893. Проф. Антоновича «Археологич. находки и раскопки в Киеве и Киев. губ. в 1876 г.» (Чт. Об-ва Нестора лет. Кн. I). Его же «Археологическая карта Киевской губ.» (в изд. Моск. археол. об-ва, 1895). Разные заметки его и других ученых в «Чтениях Об-ва Нестора летописца», каковы: помянутый протоиерей Лебединцев, Воронов, профессора Лашкарев, Котляревский, Дашкевич, Завитневич, Малышевский, Соболевский и некоторые др. Между прочим, см. Малышевского о евреях в Киеве в X–XII вв. Кн. 2. В книге 6 чтений, 1892, приведены невероятные объяснения достоуважаемого проф. Соболевского: «немцы» от «немой», «чудь» от «чужой», Олег и Ольга от скандинав. Helgi, а также отождествление обезов нашей летописи с грузинами. Ссылка на Плано Карпини (Obesi; sive Georgiani) будто бы «решает вопрос об обезах». Нисколько Карпини тут не авторитет: о кавказских и закавказских народах он не имел точных сведений и смешивал их. Русская летопись знала их лучше. Абазги византийских известий и суть обезы наших летописей или, по позднейшей терминологии, абхазы. В той же книге «Чтений» находим такое же крайне гадательное объяснение имени русь профессором Завитневичем: будто бы оно было дано греками, и от них уже усвоено себе русскими. О том см. в моих «Разысканиях». Правдоподобные объяснения имени народа русь от такого же названия в древности р. Волги у проф. Кнауэра (Труды XI Археологич. съезда в Киеве. М., 1901). Первоначальное Киевское поселение было внизу на Подоле и имело торговый характер. Проф. Антонович возводит его к IV в. См. его заметку о Киевском кладе с римскими монетами III и IV ст. (Древности Моск. археол. об-ва. Т. VII. 1878).
Считаю необходимым присоединить следующее замечание относительно урочища или местности, известной в летописи под именем Угорского. Шлецер в своем Несторе (II. С. 236 перевода Языкова) производил это название от горы, то есть объяснял его угорьем. Закревский такое объяснение называет странным (с. 191) и стоит за обычное производство от народа Угры. Это словопроизводство основано на словах русской летописи под 986 г.: «Идоша угри мимо Киев горою, еже ся зовет ныне Угорское, и пришедше к Днепру, сташа вежами». Но такое известие не выдерживает ни малейшей критики. С ним обыкновенно связывается представление о каком-то переходе угров из их родины от Уральских степей на Дунай. Представление совершенно ложное. Во-первых, угры, по византийским известиям, находились в Южной России и около Дуная еще в первой половине IX в. и уже прежде 898 г. разрушили Великоморавскую державу в союзе с немцами. А во-вторых, ни в каком случае им не лежал путь от Уральских степей к Дунаю по правому, нагорному и лесистому берегу Днепра мимо Киева. Невозможно также представить себе (как это делали) и переправу кочевой орды с левого берега на правый под Угорским и стоянку вежами на этом обрыве, покрытом тогда дебрями, притом переправу через упомянутую сеть днепровских рукавов, протоков, заливов и болот и стоянку дикой степной орды почти в самой столице сильного Русского княжества! Нет сведения, что летописное известие об этой стоянке было плодом местного домысла, пытавшегося объяснить название Угорское, которое невольно напоминало народ угров. Здесь в летописи все та же попытка осмыслить местные топографические названия, какую мы видим в легендах о Кие, Щеке, Хориве, Лыбеди, Аскольдовой и Дировой могиле. Между тем и доселе в Северной России слово «угор» значит крутой, землистый берег реки (Очерки русской исторической географии Барсова. Примеч. 33).
Сюда же относится вопрос о месте княжего загородного дворца Угорского. Например, летопись говорит, что в 1151 г., когда Изяслав II призвал на великое княжение дядю Вячеслава, то дядя поместился на Великом дворе Ярослава, а племянник – «под Угорским». Этот угорский дворец не знали куда отнести и связывали его с местом Аскольдовой могилы (Закрев. С. 197). Но невозможно предположить, чтобы княжеский загородный двор, для которого требовался порядочный простор, лепился где-нибудь на уступе горы или внизу у подошвы этой горы, спускающейся почти в самую реку. Мы думаем, что Угорским двором назывался в XII в. не что иное, как княжий двор на Берестове, расположенный на Угорье. Этот дворец по своему значению, очевидно, занимал первое место между княжескими загородными теремами и вообще второе место после Великого двора Ярославова в Киеве. В летописи еще упоминаются однажды ворота Угорские (1151). Возможно, что названный двор входил в черту какого-либо внешнего вала, примыкавшего к укреплениям города. Вот место летописи: «А Коуеве и Торчи и Печенези туда сташа от Золотых ворот по тем огородом до Лядьских ворот, а оттоле они и до Клова и до Берестоваго и до Угорьских ворот и до Днепра». Берестово упоминается здесь по соседству с Угорскими воротами; что ясно может указывать на тождество двора Угорского с Берестовским.