Веселые истории про Петрова и Васечкина

Вильгельм Телль

Папа Петров, вдохновенно жестикулируя и упиваясь собственным голосом, читал сыну пьесу Шиллера «Вильгельм Телль».

– Слушай внимательно, Вася! – предупредил он. – Сейчас самый драматический момент.

– Я слушаю, слушаю! – отозвался Петров-младший.

Петров-сын напряжённо слушал Петрова-папу. Каждый раз, когда упоминалось слово «яблоко», он просто впивался взглядом в чтеца, и тот, чувствуя вопросительный взгляд, вкладывал в чтение всю душу.

Папа захлопнул книжку и торжественно взглянул на сына. Петров-младший, не мигая, смотрел прямо перед собой. Папа решил его ободрить.

– Ну, что ты, Вася, – участливо сказал он, – успокойся. Видишь, всё ведь хорошо кончилось. Вильгельм Телль попал не в сына, а в яблоко, которое было у него на голове…

– И что с ним стало? – волнуясь, перебил его Петров.

– Как что? – удивился отец. – Я же прочёл – его отпускают на свободу.

– Да не с Теллем! – рассердился Петров. – Яблоко кто съел, я спрашиваю?!

Петюня, держи себя в руках

В саду на скамейке сидели отдыхающие люди и поневоле наблюдали, как какой-то паренёк лет десяти возился с малышом в коляске. Собственно, паренёк не возился, а только энергично качал коляску, в которой вовсю ревел малыш.

– Спокойно, Петюня! – сдержанно говорил паренёк. – Держи себя в руках! Не выходи из себя!

Малыш ревел всё пуще.

– Хладнокровней, Петюня! – говорил паренёк. – Главное – это спокойствие!

Соседи на скамейке с восхищением наблюдали за юным воспитателем. Наконец одна женщина не выдержала.

– Молодец, мальчик! – сказала она. – Поздравляю! Ты правильно разговариваешь с младенцами – спокойно и ласково. Это гораздо лучше, чем кричать на них. Умница!

Она склонилась над коляской и ласково засюсюкала:

– Гули, гули, гули! Что ж ты так расхныкался, Петюня?

– Какой он вам Петюня?! – вдруг возмутился паренёк. – Это я – Петюня! А он – брат мой, Григорий, то есть Гошенька. Гули, гули!

И, провожаемый взглядами потрясённых соседей, Васечкин гордо удалился.

Он яростно качал перед собой коляску с разбушевавшимся младенцем и тихо, но упорно приговаривал: «Спокойно, Петюня! Главное – держать себя в руках!»

Реванш

То ли в классики они играли, то ли в пинг-понг, то ли ещё во что-то – не в этом дело, но факт в том, что Люда Яблочкина проиграла, а Маша Старцева выиграла, и вот этого-то Люда пережить не могла. Может быть, она успела бы отыграться, но Маша торопилась домой, и Люде ничего другого не оставалось, как до дна испить горечь поражения.

Уныло она брела по улице и сама не заметила, как ноги вынесли её к Машиному дому, подняли на третий этаж и поставили перед Машиной дверью.

Рука сама потянулась к звонку.

Дверь отворилась. На лестницу хлынули весёлые голоса, смех, музыка. Перед Людой стояла в нарядном платье Маша.

– Давай доиграем, а? – угрюмо спросила Яблочкина.

– Ты что! – ахнула Маша. – Я сейчас не могу. Гости у нас.

Дверь захлопнулась.

Яблочкина тупо стояла перед дверью.

Потом начала спускаться по лестнице.

Поздно вечером в квартиру Старцевых опять позвонили.

– Машу можно? – всё так же угрюмо попросила Люда.

Вскоре появилась Маша в ночной рубашке и вытаращила глаза:

– Тебе чего?

– Может, сыграем, а?

– Ты что! – поразилась Маша. – Я уже спать легла!

И опять захлопнулась дверь.

И опять в той же тупиковой задумчивости стояла перед ней Люда. Глаза её уныло шарили по лестничной площадке.

Вдруг она увидела кусок отвалившейся штукатурки. Лицо её приняло осмысленное выражение.

В следующую секунду Яблочкина схватила этот кусок и крупными буквами вывела по свежевыкрашенной стене: «Машка – дура!!!»

Потом она вытерла взмокший от напряжения лоб и со счастливой, облегчённой улыбкой направилась домой.

Босой горький

В 4-м «Б» шёл урок литературы. Сан Саныч рассказывал о детстве Максима Горького. Детство было, конечно, трудное, но класс почему-то внимал тяготам великого пролетарского писателя довольно рассеянно.

Лишь Люда Яблочкина явно сопереживала рассказу. Она то страдальчески морщила лоб, то кусала губы, и это повышенное внимание, надо сказать, приятно волновало учителя. Он уже и рассказывал, собственно, только для неё, глядя вдохновенно в её голубые глаза, на которых чуть ли не наворачивались слёзы, на её взмокший от чрезмерного напряжения лобик.

Наконец рассказ был закончен. Алёша Пешков стал Максимом Горьким.

Люда Яблочкина с облегчением вздохнула и вытерла мокрый лоб.

Сан Саныч улыбнулся. В ответ ему просияла понимающей улыбкой Яблочкина.

Дело в том, что конец рассказа счастливо совпал с концом её истинных мучений – ей всё-таки удалось влезть в новенькие туфли, в которых она собиралась пощеголять на перемене.

И оттого, что мечта её практически уже сбылась и старые туфли валялись под партой, она и улыбалась так радостно.

– Скажи-ка нам, Яблочкина! – обратился к ней Сан Саныч. – Как ты считаешь, какие минуты были самыми счастливыми в детстве Горького?

Люда Яблочкина встала. Улыбка медленно сползла с её лица. Новенькие туфли страшно жали.

Лицо её страдальчески искривилось.

– Ну, что же ты, Яблочкина? – удивлённый её молчанием и видом спросил участливо Сан Саныч.

– Счастливых минут в детстве Горького было немного, – тяжело произнесла Люда, пытаясь устоять на злосчастных туфлях.

Сан Саныч радостно покивал такому началу.

– Это были те минуты, – изнемогая, мужественно продолжала Люда (проклятые туфли словно жгли её ноги!), – когда Горький ходил босой! – на последнем дыхании закончила она и рухнула на парту.

Родительское собрание

В 1-м «А» шло родительское собрание. Молоденькая Марь Иванна, классная руководительница, только что окончившая педучилище, взволнованно говорила:

– В общем, классом я довольна. Дети очень хорошие. Но просто некоторые не очень пока аккуратные. Вот, например, Валя Ланских. Мало того что она ходит в школу в не очень, извините, целых джинсах…

– Не она, а он! – раздался вдруг голос с задней парты, принадлежавший длинноволосому созданию в очках, свитере и джинсах.

– Простите, – озаботилась Марь Иванна. – Не поняла.

– Не она, а он, – повторило создание.

– Валя Ланских – это он? – растерялась учительница. – Надо же…

– Он! – создание невозмутимо смотрело сквозь дымчатые очки.

– Извините, – заторопилась Марь Иванна, до конца осознав случившееся. – Год только начался, и я ещё не очень хорошо знаю детей… Но у неё такие длинные волосы…

– У него! – возмутилось создание.

– Да, да, конечно, у него. И почему это я решила, что Валя – это она. – Марь Иванна хихикнула, но её никто не поддержал.

Она смолкла, затем решительно набрала в грудь воздуху:

– Если разрешите, я продолжу. Так вот, дело в том, что Валя не очень аккуратный (последний слог она произнесла с усилием), и вы, наверное, вполне могли бы, как старшая сестра…

– Я – не сестра! – окончательно вышло из себя создание.

– А кто же? – оторопела бедная Марь Иванна.

– Я – брат! – создание встало из-за парты. – Вам понятно?

– Понятно, – пролепетала учительница, в ужасе оглядывая класс, и, собравшись с духом, попросила: – Мужчины, встаньте.

«Злоумышленник»

(почти по Чехову)

Инна Андреевна, классный руководитель 4-го «Б», решительной походкой вошла в школьный двор и намётанным взглядом сразу увидела сидящих в тенистом углу двора за небольшим, вкопанным в землю столиком доминошников. Обнаружив среди них знакомые лица своих учеников, Инна Андреевна, не сбавляя темпа, направилась к ним.

– Вот что, Васечкин, – твёрдо сказала она, приблизившись, – перестань играть и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа железнодорожный сторож, проходя по линии, застал тебя за отвинчиванием гайки. Вот она, эта гайка!

Инна Андреевна для пущей убедительности извлекла из кармана и продемонстрировала собравшимся внушительных размеров гайку.

– Так ли это было? – строго спросила она.

– Чего? – удивился Васечкин, лихо забивая «козла».

– Ты это своё «чего» брось! – рассердилась Инна Андреевна. – И отвечай на вопрос. Зачем ты отвинчивал гайку?

– Была бы не нужна, не отвинчивал бы, – невозмутимо заметил Васечкин, не отрываясь при этом от игры.

– Для чего же тебе понадобилась гайка? – взмолилась Инна Андреевна, неожиданно почувствовавшая, что весь её пыл куда-то улетучился.

– Мы их сдаём, – сжалился Васечкин и смачно шлёпнул очередную костяшку об стол.

– Куда сдаёте? – поразилась Инна Андреевна.

– Знамо куда, в металлолом, – усмехнулся Васечкин.

– Но для металлолома ты мог бы взять кастрюлю какую-нибудь ржавую, корыто, да гвоздик, наконец! – воскликнула потрясённая услышанным руководительница.

– Корыто на дороге не валяется, – терпеливо объяснил ей Васечкин, по-прежнему не отвлекаясь от игры. – А гвоздик… что, гвоздик? Тьфу! Лучше гайки не найти. Тяжёлая, и дыра есть! – резонно заключил он.

– Неужели ты, Васечкин, не понимаешь, к чему ведёт это отвинчивание? – всё больше уставая от этого разговора, спросила Инна Андреевна. – Отчего, по-твоему, происходит крушение поездов?

– Уж сколько лет всем классом отвинчиваем – и хоть бы что! – возмутился Васечкин, наконец отрываясь от домино. – А тут крушение, скажете тоже!

– Говорят, у тебя есть ещё одна гайка! – всё ещё не сдавалась учительница. – Эту ты в каком месте отвинтил и когда?

– Эту не я отвинтил, эту мне Петров дал, – доверительно сообщил Васечкин, кивая на просиявшего при этом Петрова. – А если вы вот про эту, – при этих словах Васечкин извлёк из кармана здоровенную ржавую гайку, – то эту мы вместе с Митрофановым вывинтили из 4-го «А». Они по металлолому здорово отстали. Им этих гаек много требуется, штук сорок, не меньше!

– Ты что, Васечкин? – прошептала ошеломлённая Инна Андреевна. – Завтра приведёшь в школу родителей! – сказала она, беря себя в руки.

– Чего? – в свою очередь поразился Васечкин.

– Родителей, говорю, приведёшь! – твёрдо повторила Инна Андреевна.

– За что это? – возмутился Васечкин. – Было бы за что, привёл бы. А то так, за здорово живёшь. И не курил, кажись, и не дрался! А если вы насчёт успеваемости сомневаетесь, то не верьте старосте. Нас два друга, вон Петров Василий и я, стало быть, Пётр Васечкин!..

– Хватит, хватит, Васечкин! – неожиданно тонким голосом закричала Инна Андреевна. – Ты… ты… ты… – Так и не найдя нужных слов, она безнадёжно махнула рукой, повернулась и пошла прочь.

Петров поглядел ей вслед, пожал плечами и покосился на друга.

– Мой выигрыш! – довольно сказал Васечкин и что было сил влепил костяшку домино в деревянную поверхность стола.

В мире прекрасного

Была зима. Петров и Васечкин прогуливали контрольную по математике. Они шли по аллее красивого заснеженного парка вдоль прекрасных античных статуй.

– Слышь, Петь, это кто такой? – неожиданно поинтересовался Петров, останавливаясь около статуи могучего с курчавой бородой.

– Это? – переспросил Васечкин, никогда не признающийся в том, что он чего-то не знает.

– Это Геракл, – быстро прочёл он имя на постаменте. – Древнегреческий богатырь, – пояснил он другу.

– Ну, морда! – восхитился Петров, разглядывая Геракла.

– А это ещё кто такая? – удивился он, подходя к статуе, стоящей на другой стороне аллеи.

– А это мы сейчас поглядим, – солидно ответил Васечкин, в свою очередь приблизившись к мраморному изваянию.

– Ага! – удовлетворённо сказал он. – Это Афродита – богиня любви и красоты.

– Во, морда! – почему-то обрадовался Петров.

– Ща я ей зафинидилю! – пообещал Васечкин, нагибаясь и сгребая снег, чтобы сделать хороший снежок. – В глаз!

Он размахнулся и залепил Афродите в правый глаз.

– Класс! – восхитился Петров. – Ну-ка я попробую!

И он залепил Афродите в левый глаз.

– Ща я ей в нос вмажу! – разгорячился Васечкин.

– А я в лоб! – не уступал Петров.

Друзья побросали портфели и открыли по Афродите настоящий ураганный огонь.

Геракл, неподвижно стоящий напротив богини красоты в течение последних трехсот лет, неожиданно вздрогнул. Его мраморное сердце не смогло перенести подобного поведения по отношению к прекрасной даме.

Геракл ожил, с некоторым скрежетом нагнулся, слепил огромный, диаметром в полметра, снежный ком, размахнулся и запустил его в увлечённых своим занятием друзей.

После чего с чувством исполненного долга выпрямился и опять замер в прежней позе ещё на последующие триста лет.

– Это кто здесь хулиганит? – возмущённо спросил Васечкин, выбираясь из сугроба, в который его опрокинул меткий бросок греческого героя.

– А?! – грозно спросил вылезший вслед за ним Петров, выплёвывая изо рта снег.

Но вокруг никого не было.

Только неподвижный Геракл безмолвно взирал на обоих друзей. И казалось, лёгкая усмешка прячется в уголке его твёрдо очерченных мраморных губ.

Пролетая над родной школой

В 3-м «Б» шёл урок литературы.

– «Кабы я была царица, – читала пушкинские строки Алла Иванна, – говорит её сестрица, то на весь бы мир одна наткала бы полотна».

Люда Яблочкина посмотрела на свою давнишнюю соперницу Машу Старцеву. Её очень интересовало, что бы сделала Маша, будучи царицей. Та, однако, никак не прореагировала на яблочкинский взгляд. Раскрыв рот, она внимала великой поэзии.

– «Кабы я была царица, – продолжала Алла Иванна, – третья молвила сестрица, я б для батюшки царя родила богатыря».

На этот раз Маша Старцева почему-то очень гордо окинула взглядом Люду Яблочкину. Было впечатление, что именно этого она и ожидала от третьей сестрицы.

– «Только вымолвить успела, дверь тихонько заскрипела…»

Не успела Алла Иванна произнести эти строки, как дверь действительно заскрипела, и в класс бочком просунулся Васечкин.

– «…и в светлицу входит царь», – иронически закончила Алла Иванна.

Класс засмеялся.

– Ах, Васечкин, Васечкин! – вздохнула учительница. – Ты опять опоздал!

– Я не виноват, – деловито объяснил Васечкин. – Меня бабушка не разбудила.

Класс покатился со смеху.

– Проходи, садись быстрее, Васечкин! – сказала Алла Иванна с некоторым раздражением.

Васечкин поплёлся на место. Как Люда Яблочкина, так и Маша Старцева проводили его скептическими взглядами. Впрочем, Васечкин не обратил на это ни малейшего внимания.

– Здорово, Петров! – сказал он, садясь за парту рядом с другом.

– Здорово! – сказал Петров.

– Ах, Васечкин, Васечкин! – снова вздохнула Алла Иванна. – Что из тебя получится? Я всё время думаю… что из тебя выйдет? Кем ты вырастешь?

Васечкин бойко вскочил с места.

– Я, Алла Ванна, когда вырасту, космонавтом стану! – громко отрапортовал он.

Класс грохнул от смеха.

Васечкин огляделся. Смеялись все: и Маша Старцева, и Люда Яблочкина, и Вова Сидоров, и Горошко, и даже его друг Петров.

Васечкину стало обидно.

Он представил себе, как в костюме летчика-космонавта он, задыхаясь, торопится, бежит к ракете по космодрому. Однако ракета неожиданно взлетает, оставив на земле Васечкина и небольшую толпу провожающих.

– Товарищ председатель государственной комиссии, – обращается Васечкин к самому главному генералу. – Я не виноват. Меня бабушка не разбудила.

Генерал поворачивает голову и строго смотрит на Васечкина. Генерал почему-то очень похож на учительницу литературы Аллу Иванну.

– Мы не могли вас ждать, Васечкин, – говорит генерал Алла Иванна. – Вместо вас полетел товарищ Петров.

А Петров, сидя в это время в улетающей ракете, гордо ухмыляется. Он щёлкает каким-то рычажком на пульте управления и объявляет в микрофон:

– Пролетая над родной школой, передаю горячий привет своему соседу по парте!

Голос Петрова, усиленный мощными динамиками, разносится по всему космодрому.

– Привет, Васечкин! Пиши! – провозглашает он.

Васечкин, задрав голову, тщетно смотрит ввысь, пытаясь разглядеть удаляющуюся ракету. Но только ехидный петровский смех доносится из заоблачных высот.

– О чём ты только думаешь, Васечкин? – раздался голос Аллы Иванны где-то совсем рядом.

Васечкин вздрогнул и перевёл взгляд с улыбающегося Петрова на расстроенную учительницу.

– Ни о чём, – сказал он. – Можно сесть, Алла Иванна?

– Садись, – вздохнула Алла Иванна.

Васечкин сел.

– Такой ты, значит, друг? – сказал он Петрову. – Да?

– Ты что, Васечкин? – удивился Петров. – Ты чего, обиделся, что ли? Просто смешно было, вот и всё.

– Ладно, ладно, – сказал Васечкин. – Мы ещё посмотрим, кто пролетит над родной школой!

И он покосился на Машу Старцеву.

Мыслитель

Петров и Васечкин сидели на заборе. Делать им было особо нечего. Они глазели по сторонам и лузгали семечки. При этом старались выплюнуть шелуху как можно дальше.

Это интересное занятие захватило обоих настолько, что они даже не разговаривали между собой.

Так прошло примерно полчаса.

– Всё, – неожиданно объявил Васечкин. – Я выиграл.

– Как же так, – удивился Петров, – я же дальше плюнул?

– Зато я метче, – возразил Васечкин, – я вон в тот камень попал.

– Но ведь мы про тот камень не договаривались! – возмутился честный Петров. – Это не по правилам. Если ты такой, так я вообще уйду.

– Ладно, – сдался Васечкин. – Я не выиграл.

– А кто же выиграл? – подозрительно уточнил Петров.

– Никто не выиграл! – заявил Васечкин. – Победила дружба! Ясно?

– Ясно, – буркнул Петров.

Оба помолчали.

Васечкинское решение не совсем устраивало Петрова, но он решил не обострять ситуацию.

Что же касается самого Васечкина, то ему почему-то было обидно. Неожиданно какая-то идея блеснула в его глазах.

– Слушай, Петров, – сказал он невинным голосом. – А ты не знаешь, почему умные люди, когда думают, чешут лоб, а глупые затылок?

Петров напрягся. Он смутно чувствовал подвох, но не понимал, в чём именно он заключается.

– Надо подумать! – наконец осторожно произнёс он и почесал затылок.

Васечкин просиял.

Он был полностью удовлетворён ответом.

Страшная история

– Выходи, Горбатый! – крикнул капитан Жеглов. – Я сказал, Горбатый!

Банда «Чёрная кошка» была поймана. Фильм кончился. В комнате вспыхнул свет.

– Я бы смогла полюбить капитана Жеглова, – задумчиво сказала Яблочкина.

Васечкин вздохнул.

– Потому что его все боялись, – объяснила Яблочкина.

– Подумаешь, если я захочу, меня тоже все будут бояться, – сказал Васечкин.

– Тебя? – ехидно усмехнулась Яблочкина и скрылась за дверью с надписью: «Спальня для девочек».

– А вот увидишь! – крикнул ей вслед Васечкин.

В лагере все спали. Большая круглая луна бесшумно плыла по небу.

Васечкин тихо встал, надел на голову маску аквалангиста, на ноги натянул перчатки, руки сунул в ласты и, шевеля ими, прокрался к спящему Вове Сидорову.

Луна спряталась за тучу.

– Сидоров! – страшным шёпотом позвал Васечкин.

Сидоров открыл глаза и непонимающе уставился на Васечкина.

– Не помешал? – басом спросил Васечкин.

– Отстань, Васечкин, – вздохнул Сидоров и повернулся на другой бок.

Васечкин поправил маску и пощекотал пятку Петрову. Тот дрыгнул ногой и поглубже залез под одеяло.

– Петров, открой глаза, – зашептал ему на ухо Васечкин.

Петров изогнулся и с головой нырнул под подуш ку, категорически отказываясь просыпаться.

Васечкин безнадёжно махнул ластой и подошёл к кровати Горошко.

– Горошко! – густым басом задышал ему в ухо Васечкин. – Немедленно встаньте, Горошко!

Горошко открыл один глаз.

– Встану – в лоб дам! – серьёзно пообещал он.

Васечкин вздохнул и вышел в коридор. Луна следом за ним обошла дом и теперь светила в большое коридорное окно.

Васечкин крался по стене к спальне девочек. Вдруг он замер на месте от ужаса. Прямо на него из другого конца коридора смотрело какое-то жуткое страшилище. У монстра были омерзительная свинячья морда, длинные щупальцы на ногах и лапы моржа вместо рук.

Васечкин попятился, но не удержался и упал. Объятый страхом, он тотчас же вскочил и сломя голову бросился по коридору, загребая ластами воздух. Один такой гребок зацепил портьеру, которая с грохотом полетела с окна и накрыла обалдевшего Васечкина с головой.

Двери обеих спален распахнулись. Мальчишки и девчонки посыпались в коридор, поднимая страшную суматоху.

Никто ничего не понимал.

Яблочкина, выбежав последней, стояла позади всех и зябко куталась в простыню.

Упавшая портьера вдруг зашевелилась и позвала:

– Яблочкина!

– А-а-а! – закричала Яблочкина и, как испуганное приведение, бросилась вон из дома.

Васечкин выбрался из-под портьеры и помчался за нею.

Он кричал:

– Стой! Стой!

Но не тут-то было.

Яблочкина во всю мочь летела по тёмной аллее.

Васечкин бросился ей наперерез.

– Стой, Яблочкина! – взмолился он, вырастая перед ней из-за кустов.

Яблочкина оцепенела.

Васечкин миролюбиво, успокаивающе поднял руки с ластами. Его лицо в лунном свете блестело как один стеклянный глаз.

Яблочкина задрожала.

– А-а-а! – закричала она и что было сил припустила вперёд.

Васечкин остался один и сразу же вспомнил про чудовище. Где оно?

Вдруг послышался нарастающий топот. Вне себя от ужаса Васечкин прыгнул в кусты и, продравшись сквозь них, уткнулся в пьедестал без скульптуры.

Решение пришло мгновенно. Васечкин вскарабкался на пьедестал и замер, притворяясь изваянием. От страха он зажмурился и открыл глаза, лишь когда топот промчался и стих.

Васечкин облегчённо перевёл дух, глянул вниз и, едва не заорав, чуть было не свалился с пьедестала.

Прямо на него укоризненно смотрело большое белое лицо поверженного наземь гипсового дискобола.

Васечкину стало очень не по себе. Не решаясь спрыгнуть на землю, он беспомощно оглянулся.