Волшебные сказки Афанасьева
– Молодо-зелено! Едят много, спят крепко, а дела, поди, ничего не сделали!
– А ты прежде посмотри, батюшка! – отзывается Заморышек.
Старик снарядился и поехал в луга; глянул – сорок стогов смётано:
– Ай да молодцы ребята! Сколько за одну неделю накосили и в стога сметали.
Иван Билибин. Баба Яга
На другой день старик опять собрался в луга, захотелось на своё добро полюбоваться; приехал – а одного стога как не бывало! Воротился домой и говорит:
– Ах, детки! Ведь один стог-то пропал.
– Ничего, батюшка! – отвечает Заморышек. – Мы этого вора поймаем; дай-ка мне сто рублёв, а уж я дело сделаю.
Взял у отца сто рублёв и пошёл к кузнецу:
– Можешь ли сковать мне такую цепь, чтоб хватило с ног до головы обвить человека?
– Отчего не сковать!
– Смотри же, делай покрепче; коли цепь выдержит – сто рублёв плачу, а коли лопнет – пропал твой труд!
Кузнец сковал железную цепь; Заморышек обвил её вокруг себя, потянул – она и лопнула. Кузнец вдвое крепче сделал; ну, та годилась. Заморышек взял эту цепь, заплатил сто рублёв и пошёл сено караулить; сел под стог и дожидается.
Вот в самую полуночь поднялась погода, всколыхалось море, и выходит из морской глубины чудная кобылица, подбежала к первому стогу и принялась пожирать сено. Заморышек подскочил, обротал её железной цепью и сел верхом. Стала его кобылица мыкать, по долам, по горам носить; нет, не в силах седока сбить! Остановилась она и говорит ему:
– Ну, добрый мо́лодец, когда сумел ты усидеть на мне, то возьми-владей моими жеребятами.
Подбежала кобылица к синю морю и громко заржала; тут сине море всколыхалося, и вышли на́ берег сорок один жеребец; конь коня лучше! Весь свет изойди, нигде таких не найдёшь! Утром слышит старик на дворе ржанье, топот; что такое? а это его сынок Заморышек целый табун пригнал.
– Здорово, – говорит, – братцы! Теперь у всех у нас по коню есть; поедемте невест себе искать.
– Поедем!
Отец с матерью благословили их, и поехали братья в путь-дорогу далёкую.
Долго они ездили по белому свету, да где столько невест найти? Порознь жениться не хочется, чтоб никому обидно не было; а какая мать похвалится, что у ней как раз сорок одна дочь народилась? Заехали мо́лодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали – сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их баба-яга:
– Ах вы, незваные-непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?
– Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напой-накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай.
Баба-яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать:
– Что, добрые мо́лодцы, дела пытаете иль от дела лытаете?
– Дела пытаем, бабушка!
– Чего ж вам надобно?
– Да невест ищем.
– У меня есть дочери, – говорит баба-яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну де́вицу.
Тут они сосватались, начали пить, гулять, свадьбы справлять. Вечером пошёл Заморышек на своего коня посмотреть. Увидел его добрый конь и промолвил человеческим голосом:
– Смотри, хозяин! Как ляжете вы спать с молодыми женами, нарядите их в свои платья, а на себя наденьте женины; не то все пропадём!
Заморышек сказал это братьям; нарядили они молодых жён в свои платья, а сами оделись в жёнины и легли спать. Все заснули, только Заморышек глаз не смыкает. В самую полночь закричала баба-яга зычным голосом:
– Эй вы, слуги мои верные! Рубите незваным гостям буйны головы.
Прибежали слуги верные и отрубили буйны головы дочерям бабы-яги. Заморышек разбудил своих братьев и рассказал всё, что было; взяли они отрубленные головы, воткнули на железные спицы кругом стены́, потом оседлали коней и поехали наскоро.
Поутру встала баба-яга, глянула в окошечко – кругом стены́ торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда мо́лодцам спрятаться? Впереди сине море, позади баба-яга – и жжёт и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у бабы-яги платочек, махнул тем платочком перед собою – и вдруг перекинулся мост через всё сине море; переехали добрые мо́лодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону – мост исчез, баба-яга воротилась назад, а братья домой поехали.
Баба яга и Жихарь
1Жил кот, воробей да жихарько третей. Кот да воробей пошли дрова рубить и говорят жихарьку:
– Домовничай да смотри: ежели придёт яга-баба да станет считать ложки, ты ничего не говори, молчи!
– Ладно, – ответил жихарь.
Кот да воробей ушли, а жихарь сел на печь за трубу. Вдруг является яга-баба, берёт ложки и считат:
– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, третья – жихарькова.
Жихарь не мог стерпеть, закричал:
– Не тронь, яга-баба, мою ложку.
Яга-баба схватила жихаря, села в ступу, поехала; едет в ступе, пестом понужат, а помелом следы заметат. Жихарь заревел:
– Кот, беги! Воробей, лети!
Те услышали, прибежали. Кот начал царапать ягу-бабу, а воробей клевать; отняли жихаря.
На другой день стали опять собираться в лес дрова рубить, заказывают жихарю:
– Смотри, ежели будет яга-баба, ничего не говори; мы теперь далеко уйдём.
Жихарь только сел за трубу на печь, яга-баба опять явилась, начала считать ложки:
– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, это – жихарькова.
Жихарько не мог утерпеть, заревел:
– Не тронь, яга-баба, мою ложку.
Яга-баба схватила жихаря, потащила, а жихарь ревёт:
– Кот, беги! Воробей, лети!
Те услышали, прибежали; кот царапать, воробей клевать ягу-бабу! Отняли жихаря, ушли домой.
На третий день собрались в лес дрова рубить, говорят жихарю:
– Смотри, ежели придёт яга-баба – молчи; мы теперь далеко уйдём.
Кот да воробей ушли, а жихарь третей уселся за трубу на печь; вдруг опять яга-баба берёт ложки и считат:
– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, третья – жихарькова.
Жихарь молчит. Яга-баба вдругорядь считат:
– Это – котова ложка, это – воробьёва, это – жихарькова.
Жихарь молчит. Яга-баба в третий раз считат:
– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, третья – жихарькова.
Жихарько не мог стерпеть, забазлал:
– Не тронь, курва, мою ложку.
Яга-баба схватила жихаря, потащила. Жихарь кричит:
– Кот, беги! Воробей, лети!
Братья его не слышат.
Притащила яга-баба жихаря домой, посадила в голбец, сама затопила печку, говорит большой дочери:
– Девка! Я пойду в Русь; ты изжарь к обеду мне жихарька.
– Ладно! – та говорит.
Печка истопилась, девка велит выходить жихарю. Жихарь вышел.
– Ложись на ла́дку! – говорит опять девка.
Жихарь лёг, уставил одну ногу в потолок, другу́ в на́волок. Девка говорит:
– Не так, не так!
Жихарь бает:
– А как? Ну-ка поучи.
Девка легла в ла́дку. Жихарь не оробел, схватил ухват, да и пихнул в печь ла́дку с ягишниной дочерью, сам ушёл опять в голбец, сидит – дожидатся ягой-бабы. Вдруг яга-баба прибежала и говорит:
– Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках!
А жихарь ей в ответ:
– Покатайся, поваляйся на дочерниных косточках!
Яга-баба спохватилась, посмотрела: дочь её изжарена, и заревела:
– А, ты, мошенник, постой! Не увернёшься!
Приказыват середней дочери изжарить жихарька, сама уехала. Середня дочь истопила печку, велит выходить жихарьку. Жихарь вышел, лег в ла́дку, одну ногу уставил в потолок, другу́ в наволок. Девка говорит:
– Не так, не так!
– А поучи: как?
Девка легла в ла́дку. Жихарь взял да и пихнул её в печь, сам ушёл в голбец, сидит там. Вдруг яга-баба:
– Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках!
Он в ответ:
– Поваляйся, покатайся на дочерниных косточках!
Ягишна взбесилась:
– Э, постой, – говорит, – не увернёшься!
Приказывает молодой дочери изжарить его. Не тут-то было, жихарь и эту изжарил.
Яга-баба пуще рассердилась:
– Погоди, – говорит, – у меня не увернёшься!
Истопила печь, кричит:
– Выходи, жихарько! Ложись вот на ла́дку.
Жихарь лёг, уставил одну ногу в потолок, другу́ в наволок, не уходит в чело. Яга-баба говорит:
– Не так, не так!
А жихарь будто не знат.
– Я, – говорит, – не знаю, поучи сама!
Яга-баба тотчас поджалась и легла в ла́дку. Жихарь не оробел, взял да её и пихнул в печь; сам ступай домой, прибежал, сказыват братьям:
– Вот чего я сделал с ягой-бабой!
2В одной семье было три брата: большего прозывали Бараном, середнего Козлом, а меньшего звали Чуфиль-Филюшка. Вот однажды все они трое пошли в лес, а в лесу жил караульщиком родной их дедушка. У этого дедушки Баран да Козел оставили своего родного брата Чуфиль-Филюшку, а сами пошли в лес на охоту. Филюшке была и воля и доля: дедушка был стар и большой недогад, а Филюшка тороват. Захотелось ему съесть яблочко; он отвернулся от дедушки да в сад, и залез на яблонь. Вдруг откуда ни взялась яга-бура в железной ступе с пехтилем в руке; прискакала к яблоне и сказала:
– Здорово, Филюшка! Зачем туда залез?
– Да вот яблочко сорвать, – сказал Филюшка.
– На-ка, родимый, тебе моего яблочка.
– Это гнилое, – сказал Филюшка.
– На́ вот другое!
– А это червивое.
– Ну, будет тебе дурачиться, Филюшка! А ты вот возьми-ка у меня яблочко-то из ручки в ручку.
Он протянул руку. Яга-бура как схватит его, посадила в ступу и поскакала по кустам, по лесам, по оврагам, борзо погоняет ступу пехтилем.
Тут Филюшка, опомнившись, начал кричать:
– Козёл, Баран! Бежите скорей! Меня яга утащила за те горы за крутые, за те леса за тёмные, за те степи за гусиновые.
Козёл и Баран отдыхали тогда; один лежал на земле, вот ему и слышится – кричит кто-то.
– Прислонись-ка ты к земле! – говорит лежачий сидячему.
– Ой, это кричит наш Филюшка!
Пустились они бежать, бежали-бежали и догнали ягу-буру, отбили Филюшку и привезли к дедушке, а дедушка с ума по нём сошёл! Вот приказали они дедушке смотреть за Филюшкой, а сами ушли. Филюшка по прежней уловке опять залез на яблонь; только залез, а яга-бура опять перед ним и даёт ему яблочко.
– Нет, не обманешь меня, злодейка! – сказал Филюшка.
– Да ты, Филюшка, хоть поймай у меня яблочко; я тебе брошу.
– Хорошо, кидай!
Яга нарочно кинула ему яблочко пониже; он потянулся за яблочком, хотел было схватить – вдруг хвать его за руку яга-бура и помчала без памяти опять по горам, по долам и по тёмным лесам; притащила его в свой дом, вымыла, вы́холила и посадила в коник.
Вот поутру собирается яга идти в лес и приказывает своей дочери:
– Ну, дочка моя, истопи печь жарко-на́жарко и зажарь мне Чуфиль-Филюшку к ужоткому! – а сама ушла на добычу.
Дочь истопила жарко печку, взяла, связала Филюшку и положила на лопату, и только хочет пихнуть его в печку – он упрёт да и упрёт в чело ногами.
– Ты не так, Филюшка! – сказала дочь яги-бурой.
– Да как же? – говорит Филюшка. – Я не умею.
– Вот как, пусти-ка, я тебя научу! – и легла на лопату, как надо, а Чуфиль-Филюшка был малый не промах: как вдруг сунет её в печь и закрыл заслоном крепко-накрепко.
Прошло не больше как часа два-три, Филюшка учуял, что запахло жареным, отслонил заслонку и вынул дочь яги-бурой изжаренную, помазал её маслом, прикрыл на сковороде полотенцем и положил в коник; а сам ушёл на потолок да взял с собою будничный пехтиль и ступу яги-бурой. Вот перед вечером приходит яга-бура, прямо сунулась в коник и вытащила жаркое; поела всё, собрала все кости, разложила их на земле рядом и начала по ним кататься, а про дочь и не встрянётся – думает, что она в другой избе шерсть прядёт. Вот яга, катаючись, приговаривает:
– Любезная моя дочь! Выйди ко мне и покатайся со мною на Филюшкиных косточках!
А Филюшка с потолка кричит:
– Покатайся, мать, поваляйся, мать, на дочерниных косточках!
– А, ты там, разбойник? Постой же, я тебе задам! – заскрипела зубами, застучала ногами и лезет на потолок. Чуфилюшка не испугался, схватил пехтиль и со всего маху ударил её по́ лбу: яга лишь брыкнула наземь.
Тут Филюшка залез на крышу; увидал, что летят гуси, он и кричит им:
– Дайте мне по перышку, я сделаю себе крылышки.
Они дали ему по пёрышку; он и полетел домой. А до́ма его уж давным-давно за упокой поминают; потом, как увидали его, все несказанно обрадовались и вместо упокойной затеяли превесёлую гульбу и стали себе жить-поживать да больше добра наживать.
Ивашко и ведьма
Жил себе дед да баба, у них был один сыночек Ивашечко; они его так-то уж любили, что и сказать нельзя! Вот просит Ивашечко у отца и матери:
– Пустите меня, я поеду рыбку ловить.
– Куда тебе! Ты ещё мал, пожалуй, утонешь, чего доброго!
– Нет, не утону; я буду вам рыбку ловить: пустите!
Баба надела на него белую рубашечку, красным поясом подпоясала и отпустила Ивашечка.
Вот он сел в лодку и говорит:
Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько!Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько!Челнок поплыл далеко-далеко, а Ивашко стал ловить рыбку. Прошло мало ли, много ли времени, притащилась баба на́ берег и зовёт своего сынка:
Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек!Приплынь, приплынь на бережочек;Я тебе есть и пить принесла.А Ивашко говорит:
Чо́вник, чо́вник, плыви к бережку:То меня матинька зовет.Челнок приплыл к бережку; баба забрала рыбу, накормила-напоила своего сына, переменила ему рубашечку и поясок и отпустила опять ловить рыбку.
Вот он сел в лодочку и говорит:
Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько!Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько!Челнок поплыл далеко-далеко, а Ивашко стал ловить рыбку. Прошло мало ли, много ли времени, притащился дед на́ берег и зовёт своего сынка:
Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек!Приплынь, приплынь на бережочек;Я тебе есть и пить принес.А Ивашко:
Чо́вник, чо́вник, плыви к бережку:То меня батинька зовет.Челнок приплыл к бережку; дед забрал рыбу, накормил-напоил сынка, переменил ему рубашечку и поясок и отпустил опять ловить рыбку.
Ведьма слышала, как дед и баба призывали Ивашку, и захотелось ей овладать мальчиком. Вот приходит она на́ берег и кричит хриплым голосом:
Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек!Приплынь, приплынь на бережочек;Я тебе есть и пить принесла.Ивашко слышит, что это голос не его матери, а голос ведьмы, и поёт:
Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько,Чо́вник, чо́вник, плыви дальшенько:То меня не мать зовет, то меня ведьма зовет.Ведьма увидела, что надобно звать Ивашку тем же голосом, каким его мать зовёт, побежала к кузнецу и просит его:
– Ковалику, ковалику! Скуй мне такой тонесенький голосок, как у Ивашкиной матери; а то я тебя съем!
Коваль сковал ей такой голосок, как у Ивашкиной матери. Вот ведьма пришла ночью на бережок и поёт:
Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек!Приплынь, приплынь на бережочек;Я тебе есть и пить принесла.Ивашко приплыл; она рыбу забрала, его самого схватила и унесла к себе. Пришла домой и заставляет свою дочь Алёнку:
– Истопи печь пожарче да сжарь хорошенько Ивашку, а я пойду соберу гостей – моих приятелей.
Вот Алёнка истопила печь жарко-жарко и говорит Ивашке:
– Ступай, садись на лопату!
– Я ещё мал и глуп, – отвечает Ивашко, – я ничего ещё не умею – не разумею; поучи меня, как надо сесть на лопату.
– Хорошо, – говорит Алёнка, – поучить недолго! – и только села она на лопату, Ивашко так и барахнул её в печь и закрыл заслонкой, а сам вышел из хаты, запер двери и влез на высокий-высокий дуб.
Ведьма приходит с гостями и стучится в хату; никто не отворяет ей дверей.
– Ах, проклятая Алёнка! Верно, ушла куда-нибудь играть.
Влезла ведьма в окно, отворила двери и впустила гостей; все уселись за стол, а ведьма открыла заслонку, достала жареную Алёнку – и на стол: ели-ели, пили-пили и вышли на двор и стали валяться на траве.
– Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись! – кричит ведьма. – Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись!
А Ивашко переговаривает её с верху дуба:
– Покатайся, поваляйся, Алёнкина мясца наевшись!
– Мне что-то послышалось, – говорит ведьма.
– Это листья шумят!
Опять ведьма говорит:
– Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись! а Ивашко своё:
– Покатися, повалися, Алёнкина мясца наевшись!
Ведьма посмотрела вверх и увидела Ивашку; бросилась она грызть дуб – тот самый, где сидел Ивашко, грызла, грызла, грызла – два передних зуба выломала и побежала в кузню. Прибежала и говорит:
– Ковалику, ковалику! Скуй мне железные зубы, а не то я тебя съем!
Коваль сковал ей два железных зуба.
Воротилась ведьма и стала опять грызть дуб; грызла, грызла, и только что перегрызла, как Ивашко взял да и перескочил на другой, соседний дуб, а тот, что ведьма перегрызла, рухнул наземь. Ведьма видит, что Ивашко сидит уже на другом дубе, заскрипела от злости зубами и принялась снова грызть дерево; грызла, грызла, грызла – два нижних зуба выломала и побежала в кузню. Прибежала и говорит:
– Ковалику, ковалику! Скуй мне железные зубы, а не то я тебя съем!
Коваль сковал ей ещё два железных зуба. Воротилась ведьма и стала опять грызть дуб. Ивашко не знает, что ему и делать теперь; смотрит: летят гуси-лебеди; он и просит их:
Гуси мои, лебедята,Возьмите меня на крылята,Понесите меня до батиньки, до матиньки;У батиньки, у матинькиПити-ести, хорошо ходити!– Пущай тебе середине во́зьмут, – говорят птицы.
Ивашко ждёт; летит другое стадо, он опять просит:
Гуси мои, лебедята,Возьмите меня на крылята,Понесите меня до батиньки, до матиньки;У батиньки, у матинькиПити-ести, хорошо ходити!– Пущай тебя задние во́зьмут.
Ивашко опять ждёт; летит третье стадо, он просит:
Гуси мои, лебедята,Возьмите меня на крылята,Понесите меня до батиньки, до матиньки;У батиньки, у матинькиПити-ести, хорошо ходити!Гуси-лебеди подхватили его и понесли домой, прилетели к хате и посадили Ивашку на чердак.
Рано поутру баба собралась печь блины, печет, а сама вспоминает сынка:
– Где-то мой Ивашечко? Хоть бы во сне его увидать!
А дед говорит:
– Мне снилось, будто гуси-лебеди принесли нашего Ивашку на своих крыльях.
Напекла баба блинов и говорит:
– Ну, старик, давай делить блины: это – тебе, дед, это – мне; это – тебе, дед, это – мне…
– А мне нема! – отзывается Ивашко.
– Это – тебе, дед, это – мне…
– А мне нема!
– А ну, старик, – говорит баба, – посмотри, щось там таке́?
Дед полез на чердак и достал оттуда Ивашку. Дед и баба обрадовались, расспросили сына обо всём, обо всём и стали вместе жить да поживать да добра наживать.
Терёшечка
Худое житьё было старику со старухою! Век они прожили, а детей не нажили; смолоду ещё перебивались так-сяк; состарились оба, напиться подать некому, и тужат и плачут. Вот сделали они колодочку, завернули её в пелёночку, положили в люлечку, стали качать да прибаюкивать – и вместо колодочки стал рость в пелёночках сынок Терёшечка, настоящая ягодка! Мальчик рос-подрастал, в разум приходил. Отец ему сделал челночок. Терёшечка поехал рыбу ловить; а мать ему и молочко и творожок стала носить. Придёт, бывало, на берег и зовёт:
– Терёшечка, мой сыночек! Плыви, плыви к бережочку; я, мать, пришла, молока принесла.
Терёшечка далеко услышит её голосок, подъедет к бережку, высыпет рыбку, напьётся-наестся и опять поедет ловить.
Один раз мать говорила ему:
– Сыночек, милочка! Будь осторожен, тебя караулит ведьма Чувилиха; не попадись ей в когти.
Сказала и пошла. А Чувилиха пришла к бережку и зовёт страшным голосом:
– Терёшечка, мой сыночек! Плыви, плыви к бережочку; я, мать, пришла, молока принесла.
А Терёшечка распознал и говорит:
– Дальше, дальше, мой челночок! Это не родимой матушки голосок, а злой ведьмы Чувилихи.
Чувилиха услышала, побежала, доку сыскала и добыла себе голосок, как у Терёшечкиной матери. Пришла мать, стала звать сына тоненьким голоском:
– Терёшечка, мой сыночек, плыви, плыви к бережочку.
Терёшечка услышал и говорит:
– Ближе, ближе, мой челночок! Это родимой матушки голосок.
Мать его накормила, напоила и опять за рыбкой пустила.
Пришла ведьма Чувилиха, запела выученным голоском, точь-в-точь родимая матушка. Терёшечка обознался, подъехал: она его схватила, да в куль, и помчала. Примчала в избушку на курьих ножках, велела дочери его сжарить; а сама, поднявши лытки, пошла опять на раздобытки. Терёшечка был мужичок не дурачок, в обиду девке не дался, вместо себя посадил её жариться в печь, а сам взобрался на высокий дуб.
Прибежала Чувилиха, вскочила в избу, напилась-наелась, вышла на двор, катается-валяется и приговаривает:
– Покатаюсь я, поваляюсь я, Терёшечкиного мяса наевшись!
А он ей с дуба кричит:
– Покатайся, поваляйся, ведьма, своей дочери мяса наевшись!
Услышала она, подняла голову, раскинула глаза на все стороны – нет никого! Опять затянула:
– Покатаюсь я, поваляюсь я, Терёшечкиного мяса наевшись!
А он отвечает:
– Покатайся, поваляйся, ведьма, своей дочери мяса наевшись!
Испугалась она, глянула и увидела его на высоком дубу. Вскочила, бросилась к кузнецу:
– Кузнец, кузнец! Скуй мне топорок.
Сковал кузнец топорок и говорит:
– Не руби же ты остриём, а руби обухом.
Послушалась, стучала-стучала, рубила-рубила, ничего не сделала. Припала к дереву, впилась в него зубами, дерево затрещало.
По небу летят гуси-лебеди; Терёшечка видит беду, видит гусей-лебедей, взмолился им, стал их упрашивать:
Гуси-лебеди, возьмите меня,Посадите меня на крылышки,Донесите меня к отцу, к матери;Там вас накормят-напоят.А гуси-лебеди отвечают:
– Ка-га! Вон летит другое стадо, поголоднее нас, оно тебя возьмёт, донесёт.
А ведьма грызёт, только щепки летят, а дуб трещит да шатается. Летит другое стадо. Терёшечка опять кричит:
– Гуси-лебеди! Возьмите меня, посадите меня на крылышки, донесите меня к отцу, к матери; там вас накормят-напоят.
– Ка-га! – отвечают гуси. – За нами летит защипанный гусенёк, он тебя возьмёт, донесёт.
Гусенёк не летит, а дерево трещит да шатается. Ведьма погрызёт-погрызёт, взглянет на Терёшечку – оближется и опять примется за дело; вот-вот к ней свалится!
По счастью, летит защипанный гусенёк, крылышками махает, а Терёшечка-то его просит, ублажает:
– Гусь-лебедь ты мой, возьми меня, посади меня на крылышки, донеси меня к отцу, к матери; там тебя накормят- напоят и чистой водицей обмоют.
Сжалился защипанный гусенёк, подставил Терёшечке крылышки, встрепенулся и полетел вместе с ним. Подлетели к окошечку родимого батюшки, сели на травке. А старушка напекла блинов, созвала гостей, поминает Терешечку и говорит:
– Это тебе, гостёк, это тебе, старичок, а это мне блинок!
А Терешечка под окном отзывается:
– А мне?
– Погляди-ка, старичок, кто там просит блинок?
Старик вышел, увидел Терёшечку, обхватил его, привёл к матери – пошло обниманье! А защипанного гусенька откормили, отпоили, на волю пустили, и стал он с тех пор широко крыльями махать, впереди всех летать да Терёшечку вспоминать.
Гуси-лебеди
Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький.
– Дочка, дочка! – говорила мать. – Мы пойдём на работу, принесём тебе булочку, сошьём платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.
Иван Билибин. Гуси-лебеди
Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках. Пришла девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда – нету. Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, – братец не откликнулся! Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за тёмным лесом. Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли её братца, бросилась их догонять. Бежала-бежала, стоит печка.
– Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?
– Съешь моего ржаного пирожка, скажу.
– О, у моего батюшки пшеничные не едятся!
Печь не сказала. Побежала дальше, стоит яблонь.
– Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?
– Съешь моего лесного яблока, скажу.
– О, у моего батюшки и садовые не едятся!