Толпа

Суд графства Фарли

Декабрь 2019 года

Когда она достает из конверта фото, все присутствующие затихают; так бывает, когда притормаживаешь, чтобы посмотреть на аварию. Мы все хотим увидеть девочку, но стыдимся этого желания. Ее лицо мелькает передо мной лишь на секунду: никого не волнует, что видит или чего не видит судебный пристав, но лучше бы я не поднимал голову.

Ее лицо раздуто, словно воздушный шарик; губы покрыты язвами; рядом на подушке лежит розовый фламинго. Ради анонимности часть лица на фото, там, где глаза, размыта, но я все равно представляю себе эти красные набухшие веки, которые не могут открыться. На нее больно смотреть. Кажется, будто она уже умерла. Я думаю о собственных детях, и у меня комок подступает к горлу. Я скрещиваю руки поверх черной мантии, переминаюсь с ноги на ногу, поднимаю голову и смотрю прямо перед собой. Мои дети в безопасности. Каждый раз, мы, как положено, отвозили их к медсестре, закатывали им рукава. Без вопросов.

Истица заправляет волосы за ухо. У нее першит в горле, она делает глоток воды и спрашивает: «Когда вы смотрите на эту фотографию, что вы видите?» Она снова делает паузу. Пара человек на галерее качают головами, а пожилая дама, которую я каждое утро провожаю к ее месту, зажимает рот рукой.

– Я скажу вам, что вижу я. Я вижу ребенка, охваченного мучительной болью и ужасом. Хотя нет, я вижу нечто более жуткое. Я вижу ребенка, охваченного мучительной болью и ужасом, которых можно было легко избежать.

Последнюю часть она произносит так, будто у нее разрывается сердце, – возможно, так и есть, – и в тот же момент демонстранты на улице снова начинают скандировать. Их голоса доносятся приглушенно; мы едва можем разобрать слова. Я бы не разобрал, что они кричат, если бы не слушал их все чертово утро: «Мой ребенок – мой выбор! Мой ребенок – мой выбор!»

Они не знают, что их выкрики в это время играют на руку обвинителю. Истица делает паузу, позволяя им прокричаться, убеждается, что весь суд слышит их и одновременно смотрит на фото умирающей девочки. Она умна; она знает, как завоевать доверие аудитории. Ей ничего не нужно говорить. Пусть присутствующие сами увидят взаимосвязь. Если бы я не был связан клятвой и не был бы представителем Королевы и государства, я бы зааплодировал.

«Мой ребенок – мой выбор!»

Выглядит все это так, словно демонстранты желают детям боли, словно требуют защитить свои права, чтобы их дети могли страдать. Я обычно не выражаюсь грубо, но что это за гребаная логика?!

К горлу снова подступает комок. «Но мои дети в безопасности, – напоминаю я себе, – мои дети в безопасности».

6 июля 2019 года

В воскресенье в семь утра Эш открывает входную дверь – на пороге, изображая бег на месте, стоит Джек. Он в шортах и сетчатой майке, на запястье поблескивает фитнес-браслет, который Элизабет подарила ему в марте на день рождения; примерно тогда же Джек и Эш бегали вместе в последний раз.

– Доброе утро! – Джек ухмыляется приятелю.

Эш, в спортивных штанах, оставшихся еще со времен студенчества, и в футболке с Radiohead, зажмуривается и говорит:

– Это просто страшный сон. Я должен проснуться. Это всего лишь сон.

Джек хмыкает и начинает разминаться на ступеньках крыльца.

– Боюсь, что нет, толстячок. Надевай кроссовки.

Три мили спустя они бегут бок о бок по густому лесу, который начинается за Сейнтс-роуд. Они бегут в одном ритме и вместе вдыхают прохладный воздух летнего утра. Оно просто чудесное: небо раскрашено в нежные пастельные цвета, незаметно переходящие один в другой. Для Джека такие моменты, сколь бы мимолетными они ни были, просто бальзам на душу после изнуряющей скуки рабочей недели. Он поглядывает на Эша: у того уже покраснело лицо. Джек еще не устал, однако, чтобы Эшу не стало плохо, он слегка сбавляет темп. Впрочем, не настолько, чтобы задеть самолюбие друга. Год назад, во время такой же пробежки, Эш рассказал Джеку, что боится накосячить в отношениях с Брай, как уже случилось с его бывшей, Линетт. Признание стало основным правилом их пробежек: если они говорят, то только о реально важных вещах, а если нет, то бегают молча. Джек сосредоточенно смотрит на пятна света, который проникает сквозь крону молодых дубов, и травянистая дорожка перед ним кажется выложенной золотой галькой. Они не разговаривали серьезно уже несколько месяцев, но Джек напоминает себе, что ничем не рискует, если доверится Эшу. Что было сказано на пробежке, остается на пробежке. Раньше они говорили о женах, о страхе, который испытывают за детей, – да что там, одним дождливым ноябрьским утром Эш даже признался, что боится умереть. Они оба могут быть честными здесь, на этой тропинке – так почему бы и не поговорить об этом?

Джек прочищает горло.

– Слушай, чувак, на работе дела идут неважно.

Он чувствует взгляд Эша, но продолжает смотреть вперед. После Нового года Джек уже упоминал за кружкой пива, что недоволен работой. Правда в том, что как только он выходит из дома, ему хочется вернуться назад: он представляет, как заходит в прихожую, и дочь протягивает к нему ручонки. Он сидит на совещании по слиянию и думает о том, как проходит урок английского у Макса. Показывая иностранным инвесторам план нового многоквартирного дома, Джек мечтает, как будет болеть за Чарли на соревнованиях по плаванию.

– А что такое? – Эш проявляет интерес.

– Понимаешь, совсем ничего не хочется.

Джек не говорит Эшу, что частенько ставит в свой рабочий календарь вымышленные встречи, и вместо этого ходит в художественную галерею или в церковь – туда, где можно спокойно сидеть, уставившись перед собой, и не выглядеть странно.

– Не по душе тебе эта работа, чувак, заметно, – говорит Эш.

Джек молчит о том, что люди, которых он принимал на работу, теперь уже занимают более высокие должности, чем он сам.

– Ну да, я типа продаю Лондон богатеньким арабским бизнесменам. Стремно как-то.

– Ты как-то говорил, что тебе нравится преподавать…

Но Джек качает головой, перебивая Эша:

– Деньги, чувак. Преподавая, я буду получать треть от того, что имею сейчас, а мы и так едва справляемся, да еще Элизабет постоянно говорит о ремонте, и, кстати, ты в этом виноват…

Эш потратил на ремонт две тысячи фунтов. Элизабет, которая участвовала в процессе больше, чем Брай, присылала ему письма с пометками вроде «Дверные ручки моей мечты» или «Лучшая плитка – однозначно». Но он знает, что предлагать Джеку помочь деньгами – не вариант; однажды он уже так сделал, и после этого им обоим несколько дней было неловко.

– А что Элизабет? – пыхтит Эш. – Клемми пойдет в школу, и она могла бы работать на полставки. Это как минимум поможет оплачивать счета и позволит тебе вздохнуть свободнее.

Джек кивает.

– Да, я думал с ней поговорить. Хорошая идея.

Но Элизабет ничего не делает вполсилы. Когда после рождения Чарли она вышла на работу, то так нервничала, что вся покрылась аллергической сыпью.

Джек бросает взгляд на Эша, который почти обессилел: он тяжело дышит и наклонился вперед так, словно пытается заставить ноги поспевать за ним, кроссовки все чаще скребут землю. Эш поднимает руку и показывает, что ему нужно остановиться и размять ногу – Джек знает, что это повод передохнуть. Эш опирается рукой о дерево, опускает голову и морщится, ухватившись другой рукой за стопу и растягивая квадрицепс. Переведя дыхание, он говорит:

– Слушай, я знаю одного мужика, работает в рекрутинге – все та же корпоративная хрень, но с новыми интересными стартапами, – в свое время он собрал мне большую часть команды. В общем, могу ему позвонить. Уверен, он будет рад встретиться с тобой.

Эш отпускает ногу и разминает другую.

– Да, это было бы круто, большое спасибо.

Джеку чуть легче. Эш хлопает его по спине, говорит: «Ну, погнали», – и они продолжают пробежку, но через несколько минут Джек прочищает горло.

– И еще хотел с тобой посоветоваться. – Эш кивает. – Элизабет собирается написать всем родителям, которые через две недели придут с детьми на день рождения Клем.

– Ага, – выдыхает Эш.

Они преодолевают крутой подъем. Эш не может вымолвить ни слова, но его реакции достаточно, чтобы Джек мог продолжать.

– Я не знаю, что ей сказать, потому что она просит людей… Короче, она хочет знать, привиты ли их дети – те, кто придет на праздник.

Джек украдкой бросает взгляд на Эша: тот смотрит прямо перед собой. Он нахмурился? Или наморщил лоб от усилия? Эш, видимо, почувствовал взгляд и с трудом кивает. Эш один из немногих друзей Джека – возможно, даже единственный, – кто понимает, почему он женился на Элизабет. Остальные друзья в ее присутствии сжимаются в комок, словно в комнате сидит чья-то строгая мамаша. Джек познакомился с Элизабет, когда двадцать лет назад в пабе чуть не облил ее пивом. Она только начала работать солиситором, а он был начинающим, но весьма перспективным оценщиком недвижимости в международной медицинской благотворительной организации. В отличие от других его подружек, Элизабет точно знала, чего хочет. Не собиралась соответствовать представлениям других, не хотела быть «клевой» – она хотела быть собой. Ее самообладание и четкость мысли давали Джеку ощущение безопасности. Когда он не был уверен в себе, он мог быть уверен в Элизабет. Но любил в ней не только это – она была веселой, умной и готова была отдать жизнь за тех немногих, кто ей по-настоящему близок.

Эш жестами показывает Джеку, что он может продолжать.

– Ну, в общем, дело в том, что… – Джек глубоко вздыхает. Не будет ли это предательством? Да нет же, он всего лишь говорит откровенно, на чем Элизабет всегда сама настаивает. – Она пишет, что если кто-то из приглашенных детей не привит, то пусть не приходит на праздник. И вообще она, по сути, говорит, что им не стоит дружить с Клем.

На этот раз Эш резко тормозит. Джек сбавляет темп, останавливается чуть дальше на тропинке и поворачивается к приятелю, который держится за бок, закрыв глаза, и тяжело дышит, запрокинув голову к безоблачному небу. Ноги его все еще двигаются, словно не получили сигнала прекратить бег.

Со времени их последней пробежки Эш постарел, его живот округлился, а ноги стали тоньше. Когда пять лет назад Брай восторженно представила Джеку Эша, приехавшего на выходные из Лондона, его возраст – Эш на пять лет старше – казался чем-то особенным; примерно так дети Джека восхищаются старшеклассниками. Тогда Эш Коли выглядел, по выражению Элизабет, «холеным» и из-за этого он сразу стал похож, как пошутил Джек, на породистого пони. В моменты раздумий Джек беспокоился, не влюблена ли Элизабет в Эша. Тот был богат, разбирался в винах, обладал платиновой сединой и достаточно темным прошлым, чтобы казаться загадочным, – и, конечно же, он был холеным. Прошлое Джека, напротив, было скучно идеальным. Никто из его любимых внезапно не умирал, родители жили в Суррее, единственный кашемировый джемпер, который он смог себе позволить, сел после первой же стирки, да и вино он до сих пор выбирал по картинке на этикетке. Но потом Клемми начала болеть.

Через пару минут Эш подходит к Джеку и хлопает его по спине:

– Прости, чувак.

– Ты точно в порядке?

– Да, похоже, я что-то подхватил – у Альбы простуда, так что… – его голос звучит слабо и неубедительно.

Эш возобновляет бег, двигаясь мелкими осторожными шагами, как восьмидесятилетние старики, участвующие в марафонах. Пару минут спустя они через калитку выходят в поле, на пологий склон. Перед ними раскинулся миниатюрный Фарли; отсюда город, который прячется под защитой зеленых холмов, кажется идеальным, как на картинке. Джек сразу узнает главные достопримечательности – средневековый замок в центре города, уродливый квартал типовой застройки, спортивный комплекс с играющими в футбол ребятишками. Между ними втиснулись кафе, муниципальные здания, частные магазинчики и вездесущие супермаркеты «Уэйтроуз». Город не растет вширь, поскольку ограничен землями национального парка, и цены на недвижимость здесь стабильно высокие. Местные жители постоянно раздражаются из-за притока богатых иммигрантов из Лондона. Похоже, Эш пришел в норму: дорога спускается под горку, и дыхание у него выровнялось – поэтому Джек осторожно продолжает разговор.

– Так вот, это письмо, не знаю, не слишком ли это? То есть, я понимаю, что она беспокоится о Клемми, но вот так заявлять, что Клем не может дружить с непривитыми детьми – это перебор, нет? Мы будто выбираем, с кем может дружить наша дочь, и критерий отбора: совпадают ли ценности других родителей с нашими.

– Я так понимаю, – говорит Эш, продолжая смотреть прямо перед собой, – вы не из тех родителей, которые хотели бы держать Клемми взаперти, в тепличных условиях, да? Вы хотите, чтобы она жила полноценной жизнью. Значит, вам придется позволить ей рисковать. Ходить в школу, кататься на велике, переходить через чертову дорогу… Опасность повсюду, и возможно, все это еще более опасно, чем вероятность заразиться полиомиелитом или еще чем. Мне кажется, вам нужно прикинуть, насколько велик риск того, что Клемми подхватит один из этих, как их там, вирусов, и если подхватит, то насколько велик риск, что она серьезно заболеет. Я это все к чему: когда ты в последний раз слышал, чтобы кто-то заразился туберкулезом? Мне лично кажется, что риск минимален. Ну, серьезно…

Джек не знает, что и сказать. Он этого не ожидал. Он-то думал, что Эш, с его левыми взглядами, заботой об общественном благе и подпиской на научно-популярные журналы будет изо всех сил защищать необходимость вакцинации. С другой стороны, для него это все абстрактная теория. Конечно, его тут не было шесть лет назад, когда Клемми страшно болела, когда Джек приходил с работы и видел дикий взгляд Элизабет, которую била нервная дрожь. Кошмарные ночи, когда он просыпался от того, что Элизабет рыдала, прижимая к себе крепко спящую Клемми. Брай беспокоилась о подруге и пыталась поговорить о ней с Джеком, но он ее успокаивал: естественно, Элизабет временами чувствовала себя разбитой – у нее ведь двое сорванцов и маленькая дочь. Любой на ее месте чувствовал бы, что не справляется. Когда Клемми болела, Брай и Эш только начали встречаться, так что самый тяжелый период Эш не застал. Он не знал, какой ужас испытываешь, когда твоя малютка вся синяя оттого, что не может вздохнуть. Эша не было здесь, когда Элизабет не спала по две недели, с ужасом думая, что если она хоть на минуту закроет глаза, то ее ребенок умрет во время приступа. Ему не приходилось поднимать Элизабет с кухонного пола. Эшу не надо было отвозить дочь в отделение интенсивной терапии. Он не знал, что из-за навязчивого страха они стали ходить к психотерапевту и ездили на прием вместе с Клемми, которая агукала в детском кресле под неусыпным присмотром Элизабет. Эш не знал, каково это, когда твоя жена не доверяет тебе твоего же собственного ребенка.

Эш останавливается, когда они подбегают к калитке, которая выходит на Невилл-роуд, ведущей к кладбищу, а затем в город, а если пойти в другую сторону, то домой, к Сейнтс-роуд.

– Я думаю, вам стоит разослать письмо, но сформулировать все немного иначе: как вы знаете, Клемми не привита, бла-бла-бла, так что, если ваш ребенок не очень хорошо себя чувствует, мы будем признательны, если вы пропустите этот праздник, – что-то в этом роде.

Джек не выдерживает:

– Чувак, дело не в том, что она не привита, а в том, что ей нельзя делать прививки.

– Ладно, прости, но это в принципе одно и то же, разве нет?

Джек немного отстает и пропускает Эша в калитку первым.

«Это ни разу не одно и то же», – думает он.

– Да, пожалуй, хорошая идея. Спасибо.

Эш улыбается, довольный тем, что решил еще одну проблему друзей, и начинает бежать, на этот раз энергично, в сторону дома. Джек отстает. Лучше бы он не заводил разговор о письме и вообще не упоминал о нем. На сердце у него тяжело, тело словно налилось свинцом. Уже дома, в ду́ше, прокручивая в памяти весь разговор, Джек понимает, что его беспокоят не слова Эша, а то, как он их произнес: как будто они были заранее отрепетированы, как будто он ждал этого разговора, и все это тоже не давало ему покоя.

Пока Элизабет делает покупки в интернете, Джек ест мюсли. Клемми, молодчина, пытается играть в крикет вместе с мальчиками. Слышен звук удара мяча о биту, и Клемми в третий раз кричит: «Я возьму!»

Он с опаской следит за ней и кричит: «Отлично пробежала, Клемми!» Но он знает, что мальчишки станут над ней смеяться – над ее гордым раскрасневшимся личиком, неуклюжим бегом, – совсем скоро им надоест смотреть, как она изо всех сил старается, и оживление сменится раздражением. После ду́ша он просмотрел статью о малышке, которая умерла от менингита. А он-то занимался ерундой, разглагольствовал с Эшем, беспокоился о том, что подумают другие! Первое и единственное, что он должен делать, – это защищать тех, кого любит, а свою дочку он любит больше жизни.

– Кстати, милая, я думаю, что твой вариант письма просто идеальный.

Его жена отрывает взгляд от экрана, снимает очки:

– Ну что ж, хорошо. Я тогда отправляю его, да?

– Да, конечно, – он встает из-за стола, она выгибает длинную шею, пока он целует ее в губы. – Чем скорее, тем лучше.

Сейчас пять, и Эш вот уже час сидит у Джека и Элизабет в саду и пьет вино. Он чувствует умиротворение и приятное опьянение. После утренней пробежки вино действует быстрее и мягче. Бедняга Джек, как только приехал, вынужден был отправиться со всеми тремя детьми в «Неттлстоун» на школьную ярмарку. Эш помахал ему на прощание, довольный тем, что его задача, согласно плану Элизабет, – возиться с барбекю. Он с удовольствием следит за тем, как Элизабет хлопочет по хозяйству. Она абсолютно невозмутима. Как лебедь, который безмятежно плывет по речной глади, но при этом непрерывно работает мощными лапами. У нее полно забот, но она спокойна и все контролирует. Это потрясающе. Он смотрит, как она расправляет отутюженные белые скатерти на столах и добавляет последние штрихи, сервируя салаты, приготовленные вчера вечером, – с чечевицей, с бататом, с горошком и с латуком и другими овощами – все украшенные зеленью и нежными цветочками из сада.

Однако иногда Элизабет перегибает палку. Эш вспоминает про письмо, о котором Джек говорил на пробежке. Порой кажется, что ей нравится бесить людей. Но сейчас ему не хочется думать о письме, и он просто наблюдает за Элизабет – как она осторожно, на цыпочках, встает на клумбу, чтобы срезать несколько цветов. Она аккуратно причесана и отлично выглядит в своем легком голубом платье, сквозь которое просвечивает гладкая бледная кожа, а запачканный мукой фартук придает ей уютный домашний вид. Эшу потребовался год или два, чтобы привыкнуть к ее строгим принципам, но сейчас ему нравится, что он может восхищаться ею и при этом не испытывать романтических чувств. Это прекрасно: чувствовать к ней любовь, но не желание.

– Знаешь, Лиззи, ты удивительная, – провозглашает Эш со своего шезлонга возле барбекю.

В ответ на его слова она хмурит лоб: она ненавидит, когда ее называют Лиззи.

– Что такое, Эши? – спрашивает она и собирает волосы в пучок, перед тем как осмотреть расцветший розовый куст.

Заметно, что она слегка улыбается, и Эш понимает, что она услышала его с первого раза, но хочет еще комплиментов, а он и не прочь ей угодить.

– Я говорю, что ты совершенно удивительная. Профи. Кажется, ты всегда знаешь, как сделать так, чтобы все вокруг сияло, а гости чувствовали себя как дома.

Видно, как на стройных ногах Элизабет напрягаются мышцы, когда она поднимается с розой в руке и благодарно улыбается, а затем медленно говорит:

– Ну, а вот твоя жена так не думает…

– Что? Не говори глупостей. Конечно, она считает так же.

Эш старается скрыть удивление: если Элизбет заметит, то вновь замкнется в себе. Максимально непринужденно он спрашивает:

– Почему ты так думаешь?

Упираясь рукой в поясницу, Элизабет потягивается.

– Да она тут кое-что сказала недавно, когда новая соседка из восьмого дома нам помахала.

– И что же она сказала? – интересуется Эш тем острожным тоном, каким расспрашивал бы об Альбе, если бы она что-то натворила.

– Она сказала мне, чтобы я была с ней «милой».

У Эша вырывается отрывистый удивленный смешок.

– Нечего смеяться, Эш! Меня это очень задело.

Элизабет осторожно выбирается из цветника, забирает у него бокал, делает пару глотков, возвращает бокал и продолжает:

– Получается, она хотела сказать, что обычно я бываю не особо милой. Или что люди не считают меня милой. Конечно, я в курсе, что не всем нравлюсь, особенно хипповатым подружкам Брай, но если честно, то и они мне не слишком-то нравятся! Так что мне все равно.

Эш знает, что «хипповатые подружки» – это Роу и Эмма.

– Элизабет, я уверен, она ничего такого не имела в виду. Брай любит тебя как родную сестру.

Элизабет кивает; она знает это.

– Ты поговорила с ней?

– Нет.

Элизабет прищуривается и улыбается. Она похожа на Клемми, когда у той есть секрет.

– Я сделала круче: пригласила Розалин, новую соседку, на барбекю.

Эш снова смеется и предлагает Элизабет отпить у него еще вина, но она качает головой. Тогда он спрашивает:

– И что она?

Элизабет кивает и пожимает плечами.

– Ну-у, пока не знаю. Судя по ее одежде и по тому, что она художница, она та еще хиппушка – у нее в доме точно где-то горела ароматическая палочка, – но я стараюсь быть милой и воздерживаться от оценок.

Эш одобрительно показывает большой палец и интересуется:

– А кто еще придет?

Он поправляет тлеющие угли для барбекю, а Элизабет снова берется за секатор и набрасывается на куст лаванды.

– В этом году я решила, что гости в основном будут с Сейнтс-роуд. Понятное дело, вы, ребята. Моя старая школьная подружка Шарлотта приедет на машине из Лондона; мне кажется, вы пару раз встречались.