Бей в сердце
Когда Глинко по рации вызвал группу охранения, которую он оставил у озера, чтобы обезопасить себе тылы, он понял, что они попали. Наёмников атаковали превосходящие силы, и, судя по всему, это были бойцы отряда, часть которого они уничтожили в подводном столкновении. Он принял решение разделить своих людей. Первая часть – из четырёх человек – поплывёт обратно прежним путём и станет наживкой, отвлекающим манёвром, а вторая часть остальных бойцов пройдёт через второй вход, чтобы оказаться на вершине скалистого холма, под которым и блестело синее озерцо, в которое они погрузились час назад.
Варанги выскакивали на лысину холма из скрытого в зарослях подземного хода парами и сразу окунались в грохот боя. Глинко не спешил отдавать приказ на открытие огня. Он ждал, когда его четверо пловцов всплывут, дадут ему знак и отвлекут на себя внимание. Оставив учёных лежать в кустах у самой дыры входа, наёмник поползли к краю холма. Враги атаковали с трёх сторон: из гущи джунглей, в лоб; лезли с левой стороны холма, огибая его и заходя группе охранения во фланг; и вели огонь, прижимая наёмников ЧВК Ярыгина, засевших за валунами на берегу озера, не давая им и головы поднять. Трёх бойцов, посланных, как снайперы, на вершину холма, атакующие уничтожили. Видно, снайперов застали врасплох, подобрались и взяли на ножи. Их трупы с перерезанными глотками валялись под деревьями, растущими у края вершины холма. Но враг сделал ошибку, никого не оставив здесь, наверху: боевики спустились ниже, переместившись несколько вбок и вправо, чтобы сократить дистанцию, бить точнее и отрезать путь отхода группе прикрытия.
В ушах Глинко наушники рации перекликались голосами мексиканцев (ага, значит, их противник – местные), сканер прочёсывал эфир, вскрывая чужие каналы связи, перехватывая сообщения на автомате, транслируя их командиру наёмников, и, помимо прочих позывных, чаще всего звенело – «Минотауро». Ян сделал логичный вывод, что этот самый Минотавр был командиром, координатором действия мексиканского отряда в бою. Теперь его личной задачей стало вычислить Минотавра.
Мексиканцы в камуфляжной форме, с лицами, заштрихованными чёрной краской, стреляли длинными очередями, напирали. Три бойца из центральной части атакующего отряда, под прикрытием пулемётчика, щедро расходующего боеприпасы, вплотную приблизились к укрытию славян и бросили пару гранат. Одна граната вылетела из-за валунов к ним обратно и взорвалась в воздухе, другая хлопнула в расположении наёмников. Поднявшись, боевики запрыгнули на валуны. Не успели они сделать и выстрела, как их срезало несколькими перекрёстными очередями снизу. Мексиканцы задёргались, вскинули автоматы и дали погребальный салют по самим себе. Судорогой смерти сведённые пальцы жали на крючки до тех пор, пока не опустошили рожки. Отстрелявшись и получив сполна, боевики грохнулись с валунов спиной назад.
В наушники Глинко, в скороговорку испанской речи, вклинились пара русских слов: «Обед на плите», что означало всплытие – четверо застрельщиков вынырнули на поверхность озера – вынырнули и сразу стали стрелять. Их мексиканские боевики тоже заметили, сосредоточив огонь на них. Секунды решали – жить пловцам или нет.
– Огонь! – скомандовал Ян.
Каждый наёмник заранее взял себе на прицел по боевику, поэтому посланные ими пули нашли себе цели. Группа, залегшая на холме, была уничтожена сразу, центральная часть мексиканского отряда откатилась обратно, под прикрытие джунглей, оставляя трупы своих боевых товарищей остывать, а раненых корчиться на пропитанной кровью земле. Шедшие слева боевики затаились, прикрывшись под защитой особенностей пейзажа. В ушах Глинко снова запищало: «Минотауро, Минотауро». Ян послал двоих бойцов в обход, они должны были спуститься с холма и зайти в тыл боевикам, залегшим слева, а сам, взяв ещё четверых, пошёл направо.
Очень скоро, перегруппировавшись, мексиканцы пошли в повторную атаку. Вот теперь стало ясно, кто есть такой Минотавр: из джунглей выскочил рослый мужчина в белых одеждах, который в правой руке держал пулемёт, а в левой – горящую палку, но, нет, не палку – меч! Одновременно из леса заухали гранатомёты – заработали РПГ. С десяток реактивных гранат взлохматили вершину холма, а ещё парочка ударила по валунам. За Минотавром потянулись боевики: они бежали и безостановочно стреляли на ходу. Сам Минотавр обрабатывал склоны холма, умело подавляя огневые точки наёмников. Когда он подбегал к валунам, на левом фланге вспыхнула перестрелка – там две группы, столкнувшись лов в лоб, начали бой на встречных курсах. Мексиканцы тоже задумали совершить обходной манёвр: они поднимались, а бойцы ЧВК «Штраус» спускались.
Минотавр не стал лезть на валуны, а перепрыгнул полуметровое препятствие и приземлился прямо среди врагов. Всего за валунами защищались пятеро бойцов, ещё трое были убиты. Пётр, а это был он, это его позывной был «Минотавр», присел и дал очередь, разорвавшую в клочья бойца, не успевшего отреагировать на угрозу, внезапно очутившуюся у него за спиной, потом засадил раскалённый ствол в глаз первому оказавшемуся ближе стрелку и получил сапёрной лопаткой под рёбра. Не обращая внимание на ранение, Пётр круговым движением огненного меча срубил голову тому, кто исхитрился его ударить, и, продолжив орудовать мечом, зарубил оставшихся двух наёмников. Ещё кровь не престала дымиться на клинке, ещё Пётр стоял, опустив голову и меч, наблюдая дело своих рук, как железо царапнуло камень и хлопнул подствольный гранатомёт. Глинко, спустившись с горы, опоздал, но сумел отомстить за павших братьев. Пока остальные наёмники отжимали боевиков обратно в лес, он разобрался с Минотавром.
Граната угодила Петру в живот, раскрыв его тюльпаном, и отбросив тело на валуны, но и такое, для любого другого смертельное ранение, его не остановило. Практически располовиненный Пётр старался подняться, опираясь на меч. Ян, переведя прицел на голову, два раза нажал на спусковой крючок – две коротких очереди разнесли голову на красные хлопья, превратив во взвесь красного тумана, медленно осевшего каплями рубиновой росы на камни.
Бой гремел ещё четверть часа, боевики картеля из ячейки Ла Ресистенция, отправившиеся за артефактом, были выкошены под корень, но и чэвэкашники понесли значительные, невосполнимые в условиях джунглей, потери. Из двадцати восьми в строю оставалось всего двенадцать, из которых шестеро раненых, двое – тяжело.
Глинко, заинтересовавшись необыкновенной живучестью Минотавра, не преминул полюбопытствовать, осмотрел его труп. И у него глаза на лоб полезли, когда он понял, кто лежал у его ног. В каше внутренностей то тут, то там торчали какие-то замысловатые железки, в прозрачных изогнутых восьмёрками сосудах до сих пор кипели какие-то разноцветные жидкости, золотые гофрированные трубки вели к грозди керамических шариков, выпирающих в брюшную полость из грудной клетки; полупрозрачные, кожистые курдючки продолжали сокращаться, дышать – и всё это вместе тикало, бурлило кровавыми пузырьками. Ну а голова – то, что от неё осталось – вообще представляла собой нечто из фантастического фильма про будущее. Верхняя часть черепа отсутствовала, мозг выстрелы Яна распылили, а на нижней челюсти, на языке лежало что-то вроде повреждённого большого процессора, треснувшего по всей плоскости, и дымящие осколки электронной схемы.
Когда учёные спустились с холма, Глинко попросил профессора дать оценку трупу Минотавра.
– М-да. Что-то страшненькое. Небывалое.
– Ну так что это? Протезы?
– Да, для протезов слишком сложно. Если бы я верил в чудеса, то я бы сказал, что мы имеем дело с кибернетическим организмом, гибридом между живым человеком и компьютеризированной машиной. Но я в сказки не верю. Мы такое делать не умеем.
– Вы имеете в виду – люди не умеют?
– Да, конечно, люди. Кто же ещё? Не инопланетяне же. – Шаманов посмотрел на Глинко и добавил: – Надеюсь, в них вы не верите.
– Признаться, закралась мысль.
– Хотя я вас понимаю. И что, это двигалось?
– Ещё как. И не просто двигалось, она скакало, как безумное, по полю боя и убивало. А вот видите меч?
– Да. А с ним-то что не так? Понимаю, необычно, конечно, в условиях современного огневого противостояния, но вполне может быть прихотью.
– Прихотью… Угу. Профессор, пока был жив его хозяин, он горел.
– Что значит – горел?
– Пылал. Клинок окутывало настоящее пламя, о чём, кстати, говорят и останки моих людей, зарубленных этим Минотавром. Края ран обожжены – и обожжены сильно.
– Простите, кем?
– Это его так называли мексиканцы: «Минотауро», – по-нашему это Минотавр.
– Ясно. Ну и что же меч? Говорите, прямо-таки пылал?
– Да.
Шаманов, предварительно стерев кровь с рукоятки, взял в руки меч. Меч оказался удивительно лёгким, судя по виду, должен был весить килограмма 3–4, а весил вполовину. Профессор повертел его в руках, понажимал на рукоятку, зачем-то понюхал лезвие и объявил:
– Пожалуй, мы возьмём его с собой.
– Не возражаю.
Отряду варангов, тому, что от него осталось, предстояла долгая, тяжёлая дорога обратно на побережье. Там, в море, их ждала подводная лодка, отдых и квалифицированная медицинская помощь.
Глава 5
Женя Абель третью ночь подряд не мог спокойно спать: посередине ночи он с тяжким стоном пробуждался, шёл на кухню, открывал окно, садился на табуретку и до самого восхода сидел, курил, смотрел в сентябрь. Хорошо, что погода стояла почти летняя, а то так и простудиться недолго. Женя был всегда болезненным мальчиком, любое переохлаждение в детстве могло привести к воспалению лёгких. К третьему курсу московского универа, где он учился на экономиста, он перестал быть таким восприимчивым к переменам погоды, но всё равно, по старой памяти, выходя на улицу, укутывался так, словно и летом ожидал неожиданной бури. То, что он сидел у открытого окошка третью ночь напролёт, говорило о том, что в его жизни появилось что-то намного более важнее его здоровья, да и всего остального, например, его жизни.
Сны реалистичней самой жизни мучили Абеля. В первую ночь он увидел тёмный город, подсвеченный оранжевыми всполохами пожаров, лишённый привычного электрического освещения, улицы которого пульсировали, как артерии, чёрной кровью людей, прущих толпами во все стороны сразу, а на площадях и некоторых перекрёстах сгущались тромбы, и от них шёл будто бы пар – чёрный пар. Состояние гнетущего ужаса мешало ему сосредоточиться, ему хотелось убежать, спрятаться, закрыть глаза, но он не мог – его как бы и не было, он, как призрак, витал где-то сверху. Женя ни за что бы сам не догадался о сути происходящего, о его возможном символизме, если бы в сознание у него что-то не щёлкало, складывая кубики букв в слова: «Чистка, погром, судная ночь, резня», – и потом снова: «Резня, судная ночь, погром, чистка», – «Чистка!»
Женя с трепетом узнавал очертания города – они изменились, но… – он уже видел эти улицы и маяки зданий – произведения архитектурного искусства, да, и площади, и тени памятников, а вот границы окраин изменились, потучнели, расползлись опарой, заглотив ещё больше земли, сковав её в бетон и скрутив путами асфальтовых дорог. Город насиловали не сегодня, не в мире, в котором жил Абель, он это понимал отчётливо, а ещё понимал, что «чистка» ждала не только его город, но и всю страну, весь мир. Скоро, очень скоро произойдёт сдвиг, страшный сдвиг по фазе пульса жизненных процессов общества, тектонический разлом в головах людей. Чума новой идеологии-религии заразит большинство с упоением, по приказу, отгаданному тихим голосом, начавшее истребление, уничтожение собственных свобод. Могучий, форматирующий корни мозгов, соскребающий плодородный ил мыслей до костяного дна, ЗОВ!
После первого кошмара Абель находился под впечатлением не гаснущих на экране ума образов города, озарённого кострами ночи расплаты за легкомыслие и грехи, но успокаивал себя тем, что такое случается и что это, должно быть, последнее эхо периода полового созревания, перелом мировосприятия срастается и выпускает последние фантомные боли в душу. Женя ошибся: на вторую ночь ему прокрутили новое кино, точнее объясняющее предыдущий морок. Абелю показали инициатора всех бед падшего человечества, человека-феномен, в одиночку устроившего переворот, спихнувшего и свернувшего весь мир в выдуманную им колею, подчинённого одной идее существования. Учитель. Учитель никогда не улыбался, никогда не пожимал руки, никогда не повышал голос; никто не видел его со спины; награждая, не хвалил; наказывая, не порицал. Безжалостная, неумолимая сила, стихия, маскирующаяся человеческим телом. Во сне Абеля Учитель гудел, как трансформатор, но гудение он слышал не ушами, а сердцем: эфир заполняло мерное гудение и сердечный мир реагировал на внешнее влияние. Барабан сердца стучал реже, но мощнее, и под ложечкой щемило тоской. Жене хотелось в петлю влезть от безысходности. И когда лицо Учителя вкипающее во все его душевные поры, отравило кровь, пропитало страхом кости, случился взрыв, смена скорости: кадры сна из прямой трансляции погребения чувств перескочили на бешеный галоп эмоций. Всё что любил в этой жизни Женя – фильмы, музыка, теории, отношения – оказалось под запретом: символы свободы, такой, как её понимал Абель, появлялись из ниоткуда, дергались, как червь на крючке, а потом их зачёркивали красным и давили пластами стекла, делая из них позорную витрину слабости, глупости, подлости. В конце чудовищного фильма, на границе восприятия мелькнула она, та, которая приходила к нему лишь во снах, но которую он любил и не мог без неё жить, – у неё было отражение в реальной жизни, недостижимое, яркое, как солнце, желаемое, – позволяющая любить себя. И она мелькнула, обуглилась и рассыпалась от ветра слов Учителя.
Вторая ночь далась Жене с большим трудом, посмотрев на себя в зеркало, он удивился, что не поседел. Его лишали того, что было смыслом жизни. Фильмы, песни, любовь – без них его существование превращалось в бытие одиночной камеры, заключившей в себя самоё себя. Жестоко и бессмысленно. Абель начинал верить в реальность его кошмаров, в то, что они придут за ним, постучаться в дверь каменным кулаком чёрно-красного активиста – и не только к нему, но и ко всем, – выдернут за волосы руками лозунгов и поставят к стенке, под штыки постулатов новой идеологии. Он жертва, он никчёмный и слабый. Выхода нет – сиди и терпи, не смей протестовать, иначе окажешься в фургоне окончательно исправления. Женя не знал, что это такое – фургон исправления, – но даже и мысли о нём вызывали слабость и дрожь в коленках. Как же всё-таки к нему надувало в голову эти токсичные фантазии, кем? А главное – зачем? Третья ночь, которую Абель боялся так, как ни боялся ничего в своей жизни – ни пьяного отчима, поколачивающего мать, а заодно и регулярно избивающего его (хорошо, что он сдох пять лет назад под забором, замёрз зимой по пьянке, как собака); ни страшных крыс, от которых нет спасения (в семь лет, на даче, летом, Женю покусали крысы, пришлось уколы ставить: с тех пор он ненавидел всех четвероногих, пищащих и лающих тварей); ни уголовников, которые могут не просто избить, но и сделать девочкой; ни пьяных спортсменов, ищущих приключений на свои пудовые кулаки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги