Ла-Манш
А. Вареник
А. Тунгус
Скрытая от глаз деканата вечерняя и ночная жизнь общежития одного из вузов. Деканат деканатом, факультет факультетом, выпускники выпускниками, а пятое общежитие было совершенно суверенным местом обитания студентов-лесников. В этой силикатной пятиэтажке действовал свой устав, свои нравы, жили свои герои…Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.
А. Вареник
Ла-Манш
Сколько прошло лет с тех пор… пятое общежитие- серая силикатная пятиэтажка, в которой обитали студенты лесоинженерного факультета, – с натуплением зимы напоминало новогоднюю елку. Такое сходство придавали зданию окна, из форточек которых свисали многочисленные гирлянды разноцветных наволочек, набитых различной домашней едой, которой сердобольные родители подкармливали своих чад, изнуряющих себя непривычным умственным трудом на поприще науки. И сами студенты лесники легко узнавались по внешности: мешковатые, неторопливые, красномордые увальни с распахнутой в любой мороз грудью.
Именно здесь, текла скрытая от посторонних глаз, студенченская жизнь
Джон
Вообще-то «кликух» у него было множество, но все они числились в ряду цензурно непроизносимых, и студенты употребляли их только в разговорах между собой. В глаза же Джону все говорили только «Джон», я до сих пор так и не знаю ни настоящего имени, ни фамилии этого парня с корявой нескладной судьбой, и в памяти моей он так и остался Джоном.
Джон был коренаст, силен, но мал ростом, длиннорук и кривоног. Если добавить к этому описанию низкий покатый лоб, черные, густые и широченные брови плюс плоский безгубый рот, то вся его неказистая фигура в целом очень напоминала «экстерьер» не то гориллы, не то орангутанга.
Почти каждый день с утра Джон отправлялся через «Ла-Манш» за пивом, прихватив с собой несколько мятых рублей, а то только пригоршню меди и десятилитровую канистру. Ла-Маншем все студенты-политехники, а вслед за ними и жители Северного микрорайона называли длинный и широкий овраг, заросший бурьяном и отделявший институтский комплекс от жил-массивов города. Из-за этих пивных вояжей на всех факультетах института не было, пожалуй, студента, которому не задолжал бы Джон. А мне казалось, что этот человек поступил в институт только лишь для того, чтобы нахлебаться «Жигулевского» и «Таежного» на всю остальную последипломную жизнь.
Занимать на пиво у студенток Джон считал ниже своего достоинства. Однако эта рыцарская установка не избавила девушек от вассальной зависимости от Дона-Джона. Примерно, за день-два до стипендии Джон поднимался на женский пятый этаж нашего общежития проведать коллег из прекрасной студенческой половины, и горе было той девичьей светелке, в которой легкомысленно оставили без присмотра духи, одеколоны, лосьоны и другие спиртосодержащие произведения парфюмерного искусства. Однажды визит Джона в «светелки» закончился по-варварски драматично.
Случилось это в разгар мая, когда природа буйно зеленела, студенты томились в ожидании каникул, а студентки ярко расцветали навстречу скоропалительным любовным романам. Именно в такой день, когда три обитательницы одной из комнат, заперев дверь и распахнув юные телеса на всесторонний обзор солнцу, загорали на подоконнике, из коридора кто-то не очень уверенно постучал. Одна из девчонок, с нетерпением ожидавшая прихода своего дружка, вихрем взметнулась с подоконника открывать. Вот тут-то, во всей своей похмельной красе и явился пред юными наядами сам мистер Джон. Комната взорвалась визгом, и через доли секунды все три обитательницы ее были уже в халатиках и чинно сидели на своих кроватях. Однако в данный момент хозяйки меньше всего интересовали Джона, его тяжелый и мутный взгляд устойчиво прилип к небольшому трельяжному столику, на котором, к великой горечи гостя ничего, кроме маникюрного набора и пудрениц, не лежало и не стояло.
– Одеколон! – прохрипел Джон, – Или духов дайте… Что-нибудь дайте! Мутит… тошнит, в глазах плывёт… Чего бы ни будь на спирту… Дайте!
– Нету! – пискнула одна из девиц и тут же испугалась своей отчаянной смелости.
– Чаю дать можем, – внесла свой вклад в обору-ну другая, – крепкого-прекрепкого!
Джон со стоном уселся за стол, дрожащей рук-кой утер пот со лба и тут его взгляд уперся в кухонный нож, контрастно черневший на белой скатерти.
– Значит, нет? – спросил Джон угрюмо, взявши нож в руки и подушечкой левого указательного пальца пробуя острие кончика.
Девушки перестали дышать.
– В последний раз спрашиваю: дадите одеколону?
Девицы на кроватях съежились, стиснув полы халатиков под самыми подбородками.
– Ну, глядите, я вас предупреждал…
Джон стиснул рукоять ножа, и вдруг резко взмах-нив им, пригвоздил распростертую на скатерти левую ладонь к крышке стола!
– Вам этого мало? – процедил он сквозь стиснуты зубы, с усилием вытаскивая лезвие из прессованной столешницы. – Мало?!
– Нее-те! – кинулась к нему самая смелая. – Не надо больше, Джон! Не надо!
А две другие поспешно метнулись к своим тайникам, и через считанные минуты рядом с окровавленной лапой Джона уже высилась целая батарея благоухающих склянок. Содрогаясь всем телом, Джон нетерпеливо вытряхнул в стакан флакон «Тройного». Кто-то из девиц, стуча зубами и горлышком графина о края стакана, разбавил одеколон водой, и Джон двумя глотками отправил эту адскую смесь в желудок. Минуты через три-четыре, явно разомлев от этого «эликсира», он царственно позволил забинтовать себе руку, и вальяжно развалюсь на стуле, говорил:
– Давайте, ласточки, в следующий раз без крови обойдёмся, лады? Я ее лучше, как донорскую, сдам. Тогда целую неделю могу пить пиво и вас никого не беспокоить…
Я лично не верю в чудеса, но свидетелем одного из них все же был. Невероятно, но факт: Джон получил диплом лесоинженера! В день защиты, говорят, он с бутылкой вина водрузился на вершину клумбы перед родным общежитием и, опрокинув первую чарку, вдруг заплакал навзрыд. На него никто не обращал внимания, но тем не менее он время от времени орал: «Прочь руки от дипломированного советского инженера! Да здравствует тайга и ее хозяин медведь!» И говорят, что вино он закусывал «анютиными глазками».
Себастьян
У парней в любой из комнат в нашем общежитиивсегда чего-то не хватало. В одной комнате не было утюга, например, в другой – поварешки, в третьей —стульев. Зато игральные карты были в каждой. Играли на всех этажах, иногда сутками напролет – в «очко», «покер», «храп» … Играли на деньги, и некоторые неудачники даже после окончания института года два-три, а то и больше, еще выплачивали карточные долги…
Конечно, большинство из нас ходило в неудачниках, а значит, и в должниках. Но были в этом деле общепризнанные авторитеты, которые пользовались глубоким уважением студентов. Таких почитали более, чем сенсея в клубах дзюдоистов и каратистов. Об одном таком «сенсее» я и хочу вам рассказать…
С Себастьяном я познакомился во время сдачи вступительных экзаменов, вернее, уже после них, когда вся наша триста четвертая комната в ожидании окончательной суммы баллов изнывала от безделья и мучилась от неопределенности. Чтобы хоть как-то убить время, мы резались в «очко». И вот в тот момент, когда скудный банк почти удвоился от не менее скудных «дотаций», дверь распахнулась, и на пороге впервые явился нам этот самый Себастьян.
Можно детально описать его глаза, наполовину яблока выкаченные из орбит, кривой нос, уродливую покатость плеч, причем такую, что, казалось, руки у Себастьяна росли прямо от шеи, животик, арбузиком висевший над брючным ремнем – ничего примечательного. Но вот с первого же мгновения, когда он возник вдверном проеме, я вдруг всей кожей своей почувствовал исходящую от него опасность. И не только я, как выяснилось позже, когда Себастьян ушел. Банкомет, едва за незванным гостем закрылась. дверь, зябко передернул плечами и произнес:
–Если такой попросит взаймы, то отказать емубудет очень трудно…
А пока Себастьян, не сказав даже «здравствуйте», стоял на пороге и острым взглядом изучал наш стол— перистый лук, сало, рыбные консервы. Наконец его кривой нос шумно втянул в себя прокуренный насквозь воздух, и Себастьян подошел к столу:
– Вот это жратва, я понимаю! Не подвела, значит, меня интуиция, удачненько дверь нашарил. Мне кажется, если хорошенько поразмыслить, то где-то недалеко, в тумбочке, например, и бутылка беленькой стоит, а? Не ошибся, а? О-о-о! Да тут, я смотрю, и конок уже раскинут… В очечко, да? Тогда я за стаканом и горбушкой, а вы кидайте и на меня – три в темную…
Обрадованный, он куда-то побежал, а мы все озадаченно переглянулись: во-первых, у нас действительно стояла в тумбочке бутылка водки, во-вторых, при условно обильной закуске мы не располагали ни кусочком хлеба, и каждому было лень идти за ним… Надо же, провидец чертов!
Часа через два оживленной игры вся наша комната лишилась сала, водки, консервов и плюс к тому – денег. Однако нового нашего знакомца это отнюдь необескуражило:
– Башлей нет – давайте играть на «пиявок»! Что такое «пиявки» мы не знали, но Себастьян нам с готовностью объяснил:
– Проиграл ты, допустим, десятку… Тогда я пальчиком левой руки оттягиваю указательный перст правой – вот так, и бью тебя по лбу… Или в лоб – кактебе будет угодно. Десять раз… Усвоили?
Усваивать практику игры на «пиявок» пришлось нашим головам. Бил Себастьян просто мастерски, но от этого нам легче не становилось. Проигравшего он сажал на стул, заставлял его пригибать голову и оттяну-тым пальцем бил прямо в темечко. После такого «расчета» в наших ушах стоял звон, глаза по-кроличьи краснели, а видимость вокруг уже не была видимостью, а каким-то густым, все искажающим маревом, исходящим от пола до потолка.
Однако боль можно было все-таки стерпеть. Невыносимы были пытки издевательской словесностью, граничащие с морально-психологическим садизмом… Язык не поворачивается, чтобы повторить те метафоры, которые он употреблял для характеристики наших черепушек, а писать их не поднимается рука, хотя и говорят,что бумага все терпит…
Себастьяна нельзя было назвать шулером. У него никогда не было своей карточной колоды, и постоянные его выигрыши ничем нельзя было объяснить. Например, в руках у меня три карты, и Себастьяну надо решить: прикупать ли ему или нет? Он пристально смотрит мне в глаза, затем ехидно улыбается: «По роже твоей видно, что у тебя на руках восемнадцать очков. Или «казна» – семнадцать…» И ведь так оно и было, черт возьми!
Натешившись над нами, как пушкинский Балда над попом, Себастьян выгребал из кармана добрую половину выигранных денег:
– Как пришли они ко мне, так пусть и уйдут…Поскольку ты сейчас проиграл пятнадцать – бить я тебя не буду. Долг свой покроешь тем, что с двумя канистрами «сплаваешь» за Ла-Манш, за пивом. А вот ты и ты – смотаетесь в продмаг за водкой и селедкой под пивко… Нерестовую селедку от жировой отличить сможете? Верно! Та, что с икрой – это и есть нерестовая… А я пока пройдусь по этажам и посмотрю, есть ли еще такая денежная абитура в общаге. Через часик вернусь – обмоем и перекусим!
Себастьян иногда бывал невыносимо разговорчивым, и язык у него был подвешен великолепно. Только не в смысле красноречия, а наоборот. Тем не менее о самом Себастьяне мы и через год ничего почти не знали. Кроме того, что фамилия его – Моргунов, что нос ему своротил пьяный отец еще в глубоком детстве, сапогом наступил на лицо, спящему… Никакой подмоги из дому Себастьян не получал. Во время сдачи вступительных экзаменов держался наплаву тем, что разгружал баржи в речном порту или перекидывал уголь или цемент в железнодорожных тупиках. И только со второго семестра стал подкармливаться игрой в карты, но твердого куска хлеба они ему все же не обеспечивали.
«Везенья в жизни не бывает, говорил Себастьян. Человек должен опираться только на собственную интуицию. Только она надежда и опора ему.» То, что рассказывали о Себастьяне однокурсники, было похоже на легенды, а иногда и на анекдоты. После первой для нас и третьей для Себастьяна зимней сессии этих легенд и анекдотов значительно прибавилось, но нам,первокурсникам, хватало и ранних баек.
Рассказывают, что из сорока с лишним билетов на экзамен по любому предмету, Себастьян основательно зубрил только пять первых. На самом же экзамене, по рассказам очевидцев, дело происходило так. У стола экзаменатора Себастьян полусклонялся над веером раскинутых билетов и, подергивая кривым носом, делал вид, что тщательно принюхивается к ним, но глазами намертво прилипал к бюсту преподавательницы. Зрелище даже со стороны не совсем приятное, а каково было бедной женщине за столиком? Нервозно поежившись, она сердито произносила: «Моргунов, не надо пялиться на меня, не манекен в модном магазине! Скорее берите билет!» «Ну зачем же меня торопить? Разве я не имею права выбора?» «Да, но прежде все-го вы обязаны глубоко изучать предмет, а не… Извините, глубоко заглядывать, куда не надо…»
Все преподаватели хорошо изучили «методику сдачи Моргунова» и принимали соответствующие контрмеры: раскладывали билеты в самых немыслимых комбинациях, вызывали Моргунова то первым, то самым последним, но тщетно! Наступал день экзамена, первые четыре билета уже разобрали, из двадцати семи оставшихся только один мог спасти Моргунова от «хвоста»– билет номер пять, – и вот Себастьян останавливает свой выбор на паре бумажных прямоугольников, лежащих один на другом: «Нижний!» «А почему не верхний, Моргунов? Рискните на верхний, я вам два балл авансом гарантирую, ну?» «Два балла – штука непроходная, давайте три.» «За три балла вперед и в институт ходить не надо… Рискуете?» «Нет! Вскрывайте нижний… О-о! Номер пять!»
Себастьян поворачивается от веера билетов, чтобы идти к столику для подготовки, но в этот момент замечает за окном двух знакомых студентов с полными канистрами пива. «Можно я отвечу сразу?» «Отвечайте!» – не без досады говорит преподавательница, а в уме уже начинает составлять дополнительные вопросы, разумеется, в пределах билетного задания. Но тут, как говорил сам Себастьян, все подходы к подвоху у него "заминированы…".
