Горячие точки геополитики и будущее мира

Второй задачей, важность решения которой понимал де Голль, была европейская экономическая интеграция, в особенности установление теснейших связей между Францией и Германией. Последняя имела ключевое стратегическое значение в любой мыслимой войне, так как ее территорию нужно было защищать. Однако де Голль стремился к такому положению, чтобы эти две страны были в силах совместно защитить всю Европу. Франция и Германия в разы превосходили по размерам, численности населения, экономической мощи остальные европейские государства. Де Голль соглашался с тем, что Британия останется вдалеке от политических проблем континентальной Европы – ему это было даже выгодно, поскольку в результате у Франции появлялось большее пространство для маневра. Привязывая Францию и Германию друг к другу, он формировал значительный центр силы, на который были вынуждены равняться другие страны Европы.

Де Голлю было ясно, что экономика Франции более не является достаточно современной и конкурентоспособной, а также что таковая быстро появляется в Германии. Он рассчитывал, что германское экономическое чудо, как его иногда называли, потащит за собой французскую экономику и приведет к ее преобразованию. Экономическая интеграция должна была дать синергию в росте экономической мощи и ослабить зависимость от Соединенных Штатов. Интеграция вела к созданию коалиции (причем необязательно в виде какого то транснационального единого образования), которая могла бы вернуть вопрос защиты Европы от внешних угроз обратно в европейские руки.

В этих замыслах был еще один жизненно важный момент. Франция становилась доминирующей силой в Европе, а бурное экономическое развитие потенциально выводило Европу в разряд глобальных сил. Немцы получали прощение в рамках концепции отсутствия коллективной вины: современная Германия в целом не должна считаться виновной в преступлениях нацистов, преследовать надлежит только конкретных личностей, совершавших конкретные преступления.

Однако, несмотря на этот принцип, немцы в своих душах оставались с глубоким чувством вины за произошедшее, что, в свою очередь, естественным образом приводило к их отказу от каких либо претензий на политическое лидерство, которое опять же само собой оказывалось у Франции. Германия просто не была способна стать геополитическим лидером в то время. Никакая другая европейская сила не могла сравниться с франко-германским союзом, который сулил громадные экономические выгоды от сотрудничества с ним и потенциально создание европейской оборонительной системы. Британия находилась в слишком двойственном положении, слишком завязана на Соединенные Штаты и слишком сильно сосредоточена на узконациональных интересах, чтобы как то противодействовать складывающемуся на континенте союзу. Франция после поражения в войне и последовавшей унизительной оккупации умудрилась в конце концов оказаться, пусть формально, среди победителей, а теперь вставала во главе коалиции процветающих и к тому же дееспособных в военном смысле держав и уже была способна защищать свои новые глобальные интересы.

Однако все стало развиваться по несколько иному сценарию, нежели планировал де Голль. Немцы были слишком уязвимы на своих восточных границах (которые стали главной мировой точкой возгорания) и слишком подвержены американскому влиянию, чтобы заходить так далеко за пределы чисто экономической интеграции. Малые страны не горели желанием стать простыми сателлитами будущего франко-германского блока и рассматривали американское влияние как более ценное для себя, нежели возможное влияние нового европейского двустороннего объединения.

Кроме того, противоречия между «скрипучей телегой» французской экономики и блистательным «Мерседесом» новой немецкой оказались более фундаментальными, чем хотелось де Голлю. Громадью голлистских планов мощной независимой Европы не суждено было сбыться.

Однако эти планы сыграли важнейшую роль источника наиболее амбициозных представлений о европейской интеграции, к тому же не навязанного извне, а имевшего чисто европейские корни. Де Голль верил, что Европа не должна превратиться в простого американского сателлита. Германии и Франции следовало стать неотделимыми друг от друга ради блага и величия всей Европы, а также в целях окончательного преодоления национализма, который рвал континент на части начиная с 1871 года. Франко-германскому блоку предстояло превратиться в ось, вокруг которой вращалась бы остальная Европа в рамках общеевропейской интеграции.

Формально старт европейской интеграции был дан в 1957 году с подписанием Римского договора. Ему предшествовало создание в 1951 году Европейского объединения угля и стали. Римский договор пошел значительно дальше, расширив и углубив кооперацию стран Европы. Идеи и стремления, лежавшие в его основе, в конечном итоге привели к формированию Европейского Союза в его нынешнем виде.

Участниками Римского договора являлись шесть стран: Франция, Западная Германия, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Конечно, самое важное было то, что он связывал Францию и Германию друг с другом. Бенилюкс был только небольшой пограничной территорией между этими двумя силами.

Для европейцев Римский договор означал в первую очередь соглашение между Францией и Германией, чьи столкновения, возникавшие вдоль линии их разграничения, оказывали решающее воздействие на Европу с 1871 года, а по сути – еще с эпохи наполеоновских войн. Основная цель образовавшегося Европейского (экономического) сообщества (ЕЭС), следующего шага в направлении создания Евросоюза, формулировалась в Римском договоре так: мир и процветание.

Тем самым европейцы провозглашали своим приоритетом безопасность и шансы на достойную жизнь. Однако в договоре была сформулирована также еще одна амбициозная цель: «тесный союз между народами Европы».

Можно проследить связь провозглашенных целей с последующими проблемами ЕЭС и его преемника – Евросоюза. Это объединение обещало мир и процветание, но путь к их достижению лежал через беспрецедентно близкий союз европейских народов. Границы сближения нигде не были упомянуты. Идея тесного союза приходила в противоречие с принципом уникальности наций и объективными различиями между ними. С другой стороны, как смогли бы Франция и Германия без тесного союза, имея такую историю, гарантировать всем мир и процветание? В общем, с самого начала идея европейской интеграции несла в себе это противоречие, которое до сих пор не нашло окончательного решения.

ЕЭС явилось также инструментом холодной войны. Франция и Германия были объединены друг с другом также в рамках НАТО. Германия выступала передовой линией, защищавшей североевропейскую равнину, Франция – тылом, куда при необходимости могло высадиться американское подкрепление. Включение Италии в НАТО и ЕЭС завершало картину. Италия была меньше других вовлечена в разработку Римского договора. Но участие этого государства во всех европейских объединениях являлось критически важным, так как оно представляло собой южный фланг НАТО, а за вычетом формально нейтральных Австрии и Швейцарии вхождение Италии в ЕЭС завершало формирование геополитической линии раздела всего Европейского полуострова.

Британцы остались за бортом ЕЭС. Они предпочли сохранить стопроцентный контроль над своей экономикой, несмотря на объективные преимущества, которые несла с собой формирующаяся зона свободной торговли. Но одновременно с этими преимуществами участие в ЕЭС грозило сокращением британского экспорта. Еще в середине 1950-х годов британцы попытались создать собственную зону свободной торговли – так называемую Европейскую ассоциацию свободной торговли (ЕАСТ), которая формально была образована в 1960 году и в которую вошли Великобритания, Австрия, Дания, Швеция, Норвегия, Финляндия, Швейцария, Лихтенштейн и Португалия.

Отличия ЕАСТ от ЕЭС были очевидными: во-первых, в ассоциацию входило только одно крупное государство – Британия; во-вторых, она состояла из периферийных стран, причем даже находившихся вне Европейского полуострова. Таким оказался британский ответ на исторический интеграционный вызов, и продиктован он был опасениями по поводу чрезмерной вовлеченности в дела континентальной Европы. Британия намеревалась сохранять свой полный контроль над экономической политикой, даже будучи включенной в какие-то объединения, а достичь этого можно было только доминированием над «младшими партнерами» в этих объединениях.

В конечном итоге проект ЕАСТ провалился. Причиной этого, помимо других факторов, была оппозиция ему со стороны США и американская поддержка ЕЭС. Соединенные Штаты не желали видеть Европу фрагментированной. Их целям в большей степени соответствовали механизм, структуры и торговая политика ЕЭС, нежели ЕАСТ. А самое главное, США осознавали различия в географии двух объединений и понимали, что их стратегическим интересам отвечает ЕЭС. Образование ЕАСТ являлось попыткой предложить альтернативу процессам, происходившим на Европейском полуострове, которая, как оказалось, не смогла быть устойчивой.

ЕАСТ была последней попыткой Британии утвердить свои претензии на лидерство в Европе. Но империя находилась в конечной фазе своего распада, поэтому у британцев уже просто не хватило ни политических, ни экономических ресурсов, чтобы подкрепить эти претензии. Общее население стран, которые Британии удалось склонить к вступлению в ЕАСТ, составляло только 52 миллиона человек, в сравнении с 94 миллионами, еще находившимися в распоряжении империи. Эта элементарная арифметика наглядно иллюстрирует резкое снижение влияния Британии, способной сформировать вокруг себя только не слишком многочисленные объединения.

В конце концов все страны ЕАСТ (кроме Норвегии, Исландии, Швейцарии и Лихтенштейна) покинут ассоциацию и присоединятся к ЕЭС (или Евросоюзу). Оставшиеся членами ЕАСТ четыре государства доказывают лишь то, что международные организации обладают способностью никогда не умирать. Однако сама история и наследие ЕАСТ являются концентрированным выражением до сих пор никуда не девшегося стремления Британии получить некий особый статус внутри ЕЭС и пришедшего ему на смену Евросоюза и не быть излишне вовлеченной в дела континента. История тем не менее оказалась не на британской стороне. ЕЭС расширялось и в итоге превратилось в Евросоюз (ЕС).

Члены ЕЭС постепенно переходили к все более тесным и сложным отношениям друг с другом, но их число не увеличивалось до 1973 года, когда участниками организации, наконец, стали Великобритания, Дания и Ирландия. До 1991 года расширение шло постепенно и осторожно, к девятке присоединились только Испания, Португалия и Греция, которые доказали свое соответствие общим критериям. Сообщество не требовало от своих членов слишком многого, как и не предоставляло им существенно больше того, что предполагали принципы свободной торговли и заявленные цели обеспечения мира и процветания всех участников. За постепенностью и осторожностью стояло осознание беспрецедентной сложности европейского проекта – политической, исторической и географической, и спешка могла слишком сильно ему навредить. Однако со временем планы стали более амбициозными.

В 1991 году внутренний радикализм проекта формально вышел наружу. Это совпало по времени с окончанием холодной войны, а также всеобщим признанием сложившейся реальности, заключавшейся в том, что влияние США, под которым происходило становление ЕЭС, особенно в первые его годы, перестало быть значимым фактором и уступило место внутренней логике развития сообщества. В том году были сформулированы основные принципы Маастрихтского договора, появилась структура современного Европейского Союза.

Маастрихт – город на самом юге Голландии, расположенный прямо на границе с Бельгией. Совсем рядом проходит линия Арденнского леса, где началась Первая мировая война и закончилась (на Западном фронте) Вторая мировая. Он находится очень близко от немецкого Аахена, который в свое время был столицей Франкского государства Карла Великого. От Маастрихта всего около часа езды до Трира, где Константин основал свою первую столицу. В общем, это место можно рассматривать как сердце европейского полуострова – здесь произошел целый ряд важных событий и зародились основополагающие идеи о единой Европе.

Маастрихт также находится на территории исторической пограничной зоны между Германией и Францией, которая стала домом для многих институтов Евросоюза. (Европарламент официально располагается в Страсбурге во французском Эльзасе, Европейский совет – в Брюсселе.) В наши дни эта граница является абсолютно мирной, но на протяжении более чем века она представляла собой бурлящий котел. В общем, можно сказать, что если в Европе суждено воцариться миру и процветанию, то лучшее место для начала этого процесса найти было трудно. Маастрихт стал символом основания Европейского Союза. Не случайно, что образование ЕС произошло в географическом сердце Европы.

Маастрихтский договор, или официально «Договор о Европейском Союзе», был логичным продолжением и оформлением концепции «возрастающего сближения народов». Его основные положения выходили далеко за рамки чисто экономической повестки, хотя и в области экономики были сделаны радикальные шаги вперед. В договоре были глубочайшим образом проработаны социальные и политические сферы. И над всем этим главенствовали моральные и ментальные стороны интеграции. Маастрихтский договор фактически стал попыткой создания союза европейцев, а не просто европейских государств. Это означало, что европейская идентичность гражданина Евросоюза должна была стать не менее важной, чем его национальная идентичность. Европе предстояло превратиться не только в некую общность по географическому признаку, но и в общность близких и родственных культур, связывая всех европейцев и в этой плоскости. Появилось само понятие гражданина Евросоюза. Наряду с этим сохранялось национальное гражданство, а национальная идентичность каждого гражданина защищалась через ее преодоление.

Проект был очень близок к успеху. Мир начал воспринимать Европу как единое целое, а не просто как объединение независимых государств, в частности в политике. Но, наверное, самым главным было то, что, не отменяя национальной идентичности, поверх нее Евросоюз создал понятие «европейскости» и открыл европейцам дверь для осознания себя в каком-то смысле одним народом, имеющим общую судьбу. ЕС стремился представить национальную идентичность своих граждан в качестве ощущения этнических различий в рамках общей европейской культуры. Это действительно было громадным шагом вперед.

Интересно, что нечто похожее произошло в Северной Америке в результате Гражданской войны. До нее американец в большей степени отождествлял себя со своим штатом. В огне баталий появилось чувство принадлежности к единой нации, не стесненной границами отдельных штатов. Конечно, представить такой же сценарий в Европе трудно, реализовать – еще труднее. Во-первых, идею мира и процветания для общеевропейского союза нельзя было воплотить через кровь. Во-вторых, различия между американскими штатами не были так глубоки и не лежали в плоскости вещей, которые практически невозможно изменить, таких как язык и культура. В Америке существовал конфликт по поводу отмены рабства и в отношении будущей структуры экономики. Эти проблемы было реально решить путем войны, то есть силовым навязыванием воли одной из сторон.