– Давайте по три, а то четыре, это уже перебор.
– Ну давай хоть по три!
С этого дня мой пациент уже во всем беспрекословно слушался меня, к определенному неудовольствию окружавших нас докторов.
Скоро Багратион, которому становилось с каждым днем все лучше, уже просил давать ему шампанское. При этом он был горд собой и говорил мне, после каждой перевязки:
– Вот я и очередную операцию вашу вытерпел! Ну, а теперь давай снова колдуй над моей ногой. А я после войны, я возьму тебя, Колзаков с собой на Кавказские воды. Попьешь со мной целебной водицы.
Адъютанты завистливо поглядывали на меня. Такое приглашение было, видимо, пределом их мечтаний.
В один из дней Багратион написал письмо лечившемуся в недальнем селе Андреевка графу Воронцову письмо. Я напросился его отвезти. Несмотря на то, что имелась возможность поехать в коляске, я отправился на коне, чтобы лишний раз попрактиковаться в верховой езде.
До Андреевки добрался без приключений. Село напоминало разворошенный муравейник, всюду сновали раненные солдаты и офицеры. Это, впрочем, я и ожидал увидеть, ведь согласно истории войны 1812 года граф Воронцов, сам, будучи раненным, приказал сопровождавшим его лицам подбирать всех встреченных на дороге раненных и свозить их к себе в Андреевку. Таковых набралось более трех сотен солдат и за полусотню офицеров. Все они лечились и столовались, а затем были и обмундировывались за счет Воронцова. При этом сам граф впоследствии очень не любил, когда, кто-то благодарил его за эту доброту, вспоминая проявленное бескорыстие.
Тяжело раненный мушкетной пулей в бедро, граф передвигался на костылях, тем не менее, встретил меня на крыльце своего дома. Одетый в новый «с иголочки» мундир, он был безукоризненно выбрит и надушен. Открытый взгляд широко раскрытых голубых глаз и мягкая улыбка молодого генерала располагала к себе.
– А, Колзаков! – приветствовал он меня. – Рад, что вы уцелели в бородинской мясорубке!
– Князь волнуется, как ваша рана?
– Сами видите, что уже прыгаю на костылях. Когда меня немощного закинули в стоявшую неподалеку телегу, чтобы перевязать, очередное ядро отшибло у ней колесо, и телега рассыпалась в мелкие обломки. После сего я уже потребовал, чтобы перевязывали прямо на земле, – с легкой иронией рассказал мне граф. – Впрочем, бог милостив и все обошлось.
Прочитав письмо Багратиона, остался им доволен.
– Князь пишет, что дело его идет на поправку. Отдельно хвалит и вас за вашу преданность и сострадание. Через час обед и я приглашаю вас разделить трапезу со мной и моими гостями. Пока же можете отдохнуть, а мне, увы, пора на перевязку.
Пройдя в общую комнату, я увидел в ней генерала и несколько офицеров. Представился им. Они мне. Генералом оказался шеф Екатеринославских кирасир Николай Васильевич Кретов, офицерами: командир Орденского кирасирского полка граф Гудович, командир Нарвского пехотного подполковник Богдановский и лейб-гвардии Егерского полка полковник Делагард. Все раненные и перевязанные, но жизнерадостные и даже веселые.
– Садитесь, Колзаков, – пригласили меня собравшиеся, – Расскажите о князе Петре и вообще, о том, что знаете. А то мы здесь сидим как бирюки.
Я не стал себя упрашивать и в общих чертах рассказал о лечении Багратиона и о наших с ним злоключениях. Затем настал черед «воронцовский квартирантов» рассказать о здешних делах.
Первым делом мне было рассказано о благородстве Воронцова. Дело в том, что когда раненного графа привезли домой в Москву, все свободные строения были заполнены ранеными, часто лишенными какой бы то ни было помощи. На подводы же из воронцовской усадьбы грузили для отвоза в дальние деревни барское добро: картины, бронзу, ящики с фарфором и книгами, мебель. Воронцов приказал вернуть все в дом, а обоз использовать исключительно для перевозки раненых в Андреевское. Об этом я когда-то уже читал, но все равно выслушал рассказ с неподдельным интересом. Одно дело, когда читаешь что-то в исторических трудах и совсем иное услышать ту же историю из уст непосредственных участников событий.
Потом поговорили о Бородине, о больших потерях, ну и, конечно же, об оставлении Москвы. Генерал и офицеры курили, поданные сигары.
Рассказали мне и о том, что Воронцов уже который день посылает в Москву своих переодетых адъютантов, а также дворовых людей из числа самых смелых и сообразительных, для разведки всего происходящего в белокаменной. Их сведения он сразу же пересылает в виде писем в Петербург императору.
– Так у вас тут прямо шпионское гнездо! – пошутил я.
– Гнездо не гнездо, но информацию о неприятеле имеем самую свежую! – пыхнул дымными кольцами генерал-майор Кретов.
На обеде блюда были самые обыкновенные, но сытные и необыкновенно вкусные. Воронцовские повара знали свое дело отменно. Подавалось все на фамильном фарфоре с графскими вензелями. Воронцов вел себя как радушный хозяин, достаточно демократично, но, в то же время, внешне несколько отстраненно, в общем, как истинный потомственный аристократ. На обеде присутствовал раненный и тяжело контуженный начальник штаба Второй армии граф Сен-При. Граф еще очень плохо слышал, а потому, обращаясь к собеседнику, почти кричал.
Сознаюсь, мне чрезвычайно интересен был полковник Август Осипович Делагард – французский эмигрант и бывший мальтийский рыцарь, сражающийся против своих соотечественников за Россию. Делагард был раненный пулей навылет в левый бок, но не утратил жизнерадостности и веселости. Не знаю, как у кого, но у меня в жизни не раз бывало, что при первой встрече с, казалось бы незнакомым человеком, сразу возникала взаимная симпатия. Именно так случилось и с Августом Делагардом. Пройдет немало время, и мы оба еще не раз будем вспоминать эту случайную встречу в забытом богом селе Владимирской губернии.
– Оставайтесь до завтра. Хоть у нас и тесновато, но место для вас найдем – приглашали меня командир Нарвского полка Богдановский и Делагард. – У нас после обеда по традиции будут разговоры и чтение газет, а после музыцирование и бильярд.
– Увы, – развел я руками, – но князь Багратион ждет меня обратно с новостями.
Признав таковую причину моего желания убыть весьма существенной, раненные офицеры, не без сожаления, проводили меня до коляски.
По возвращении в Симы, Багратион самым подробным образом расспрашивал меня о пребывании в Алексеевке, несколько раз перечитывал и письмо Воронцова. А на следующий день фельдъегерь привез князю послание из Петербурга, то был рескрипт императора, в котором значилось: "Князь Петр Иванович! С удовольствием внимая о подвигах и усердной службе вашей, весьма опечален я был полученною вами раною, отвлекшею вас на время с поля брани, где присутствие ваше при нынешних военных обстоятельствах столь нужно и полезно. Желаю и надеюсь, что бог подаст вам скорое облегчение для украшения деяний ваших новою честию и славою. Между тем не в награду заслуг ваших, которая в непродолжительном времени вам доставится, но в некоторое пособие состоянию вашему жалую вам единовременно пятьдесят тысяч рублей. Пребываю вам благосклонный Александр".
– Передайте государю мой нижайший поклон и солдатское спасибо, да передайте мое письмо, а так же ходатайство о награждении отличившихся в Бородинском сражении, ибо беспримерный сей подвиг, ознаменованный ранами весьма многих моих сподвижников, заслуживает, по всей справедливости, самых высоких наград.
После ухода фельдъегеря решил поговорить с князем и я.
– Ваше превосходительство, я просил бы вас об одолжении.
– Ну, говори, что там у тебя? – повернул ко мне голову, лежавший на подушках Багратион.
– Я просил бы вас отпустить меня в действующую армию. Все, что было возможно для вашего лечения, я уже сделал и дальнейшее нахождение в Симе уже ничего не изменит. Ну, а быть в качестве сиделки для боевого офицера во время войны, это не дело.
– Значит, ты быть более при мне не желаешь! – приподнялся на локтях Багратион и брови его поползли вниз, что свидетельствовало о раздражении.
– Я, ваше превосходительство, хотел бы спросить вас, а как бы поступили вы, если бы враг захватил Москву, а вы сидели бы в глубоком тылу, ни черта не делали?
Возникла долгая пауза, после чего Багратион сказал, как отрезал:
– Я послал бы убогого генерала ко всем чертям, и помчался спасать Отечество.
Затем добавил:
– Твое решение, Колзаков, правильное. Что ж, я был искренне рад общаться с тобой, Колзаков. Спасибо тебе и за то, что ты взял мое лечение в свои руки и вытащил меня с того света. Этого я тебе никогда не забуду. Надеюсь, что мы с тобой еще повоюем вместе. Кутузову я напишу от себя рекомендательное письмо, чтобы он смог использовать твой ясновидческий дар на благо России.
– Спасибо, ваше превосходительство, обещаю сделать все, что от меня зависит.
Багратион немного помолчал, смотря пристально мне в глаза, затем сказал напоследок:
– И запомни Колзаков, что я умею не только ненавидеть, но и дружить. Твою заботу я никогда не забуду и надеюсь, что смогу отплатить за твое участие в моей судьбе сторицей.
– Со своей стороны могу вас заверить, что в моем лице вы так же нашли верного и преданного боевого товарища.
В тот же день я покинул Симу, поспешив в Тарутино в штаб Кутузова.
Глава третья
В Тарутино я прибыл уже ближе к вечеру. Несмотря на то, что я сослался на личное письмо князя Багратиона, меня к фельдмаршалу сразу не пустили, сказав, что он отдыхает. Однако на постой в одну из штабных офицерских палаток определили.
Адъютанты пригласили меня и на ужин. Я немного рассказал о том, как поправляется князь Петр, они о последних новостях «большой политики». И хотя о многом я знал намного лучше их, все равно изображал удивление. Что поделать, людям приятно, а с меня не убудет.
После ужина я не отказал себе в удовольствии прогуляться по нашему лагерю. Тарутинский лагерь оказался похожим на большое и шумное поселение. Ровными рядами, почти улицами, были поставлены шалаши, под которыми вырыты землянки. Генералы и старшие офицеры стояли в сельских избах, но изб было все же немного, большинство из них, разобрали на топливо. На речке стояли бани, по лагерю бродили зычно кричавшие калужские сбитенщики, а на большой дороге шумел самый настоящий базар, где толпились тысячи солдат, торговавших сапоги и другие вещи. Тут же торговали сахаром, чаем, табаком, окороками, ромом и винами, свежим хлебом, маслом и яйцами, свеклой и капустой. Огромный военный табор никогда не спал, ни днем, ни ночью. По вечерам во всех концах слышалась музыка и голоса песенников, которые умолкали лишь с пробитием зори. Ночью Тарутино светилось множеством бивуачных огней, казавшимися издали звездами, бездонном космосе. После долгого и безрадостного отступления и кровопролитного Бородинского сражения русская армия отдыхала, приводилась в порядок и собиралась с силами для будущих боев. Кутузов не настаивал на строгом соблюдении формальностей службы, предоставив войскам возможность восстановить силы после Бородинского кровопролития. Начальство смотрело на все это снисходительно. Оно заботилось больше о том, чтобы все были довольны и веселы. Офицеры и солдаты ходили по лагерю, отыскивая знакомых. Всяк выбирал по своему вкусу общество, и время проходило весело. Каждый день к Тарутино и селу Леташевка, где собственно находилась главная квартира фельдмаршала, стекались все новые и новые резервы.
Взятие Москвы привело нашу армию полное недоумение. Солдаты были испуганы и откровенно говорили офицерам:
– Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву-матушку! Смотрите, как завиваются облака над Москвой! Плохо дело, Москва горит!
