Ближайшей точкой был край стола.
– Вот отсюда направление края плоскости пойдет вот сюда, – продолжал свои объяснения учитель и несколько раз, не касаясь карандашом бумаги, провел направление края стола. – Вот так! – произнес он и наконец прочертил карандашом найденное направление, а лишние линии удалил ластиком.
Найдя в рисунке ошибки, которые, вероятно, не давали развития в моей работе, он повел его сначала. Перед тем как вносить исправления в рисунке, Конотопов проверил мое построение общей (большой) формы[3 - Большая форма как система трехмерных объемов – понятие Чистякова.] постановки натуры и повел все исправления от ближайшей точки. Я не мог понять, что особенного в том, что он сделал. Тогда я был абсолютно уверен в правильности своего решения построения рисунка. Надеясь на правильное решение учителя, я терпеливо наблюдал за его работой. Закончив с исправлениями в моем рисунке, Конотопов для просмотра отставил планшет к натюрморту. Внесенные им исправления мне показались несколько грубоватыми, но с точки зрения перспективы – довольно верными. На своем листе я увидел четкую горизонтальную плоскость, которая была им выстроена тремя незаконченными линиями, с «висящими» над ней предметами, то есть изображенные мной предметы не стояли на плоскости, исправленной учителем, и выглядели как отдельно стоящие от горизонтальной плоскости. По поводу этого я высказал свое замечание. Учитель разделил мое мнение и предложил продолжить работу.
– Сначала необходимо найти место ближайшей формы относительно плоскости стола, то есть относительно его ближайшей точки, – объяснил учитель и опять, не касаясь карандашом листа, повел направление в сторону ближайшего предмета, и в рисунке отметил его место точкой.
– Отсюда направление пойдет вот сюда, – поправляя мой рисунок, говорил Конотопов. – А то сюда, сюда, – продолжал рассуждать он.
Когда он закончил и отставил планшет, в сравнении с натурой я увидел, что в рисунке один из предметов, выстроенный учителем, четко стоял на плоскости.
– Строй все формы относительно плоскости стола, и при этом не забывай проверять себя, – громко произнес Конотопов и вручил мне мой карандаш с ластиком.
Я был в восторге от его работы. Меня удивляло, с какой легкостью, с какой уверенностью он все делает. Я попробовал сделать в рисунке все, как делал учитель, но его манера для меня была непривычной, и я продолжил вести рисунок по-своему.
Введя несколько исправлений, отставил планшет к постановке. Учитель в этот момент оказался рядом. Сделав мне несколько замечаний, он предложил проверить мою работу. Я не возражал.
В этот раз он не стал исправлять по отдельности каждое направление линий, а сразу все внесенные мной изменения. Чуть тронув одно направление формы, он сразу переходил к другому, параллельному.
Прошлый раз я стоял за учителем и мог видеть только то, как он держит в руке карандаш и вводит им исправления в моем рисунке. Сейчас же я сел справа от него и с его уровня зрения мог лучше пронаблюдать за его действиями. В тот самый момент, когда Конотопов взялся проверять мою работу, меня сразу привлекло то, как он смотрит. Я мог поклясться, что он не смотрит ни на рисунок, ни на натуру. Его глаза, как на шарнирах, дергались в разные стороны. При этом он давал вполне разумные объяснения в контексте построения рисунка. Конотопов порекомендовал мне строго проверять места и направления всех форм от ближайшей точки к дальней и также строить предметы на плоскости.
– Веди линию не к себе, а от себя. И как красиво ты это выполнишь, значения не имеет, главное, поставить перед собой задачу рисовать от ближайшей точки к дальней. Сравнивай все направления форм в отношении между собой, – сказал Конотопов.
– Для меня привычнее провести линию к себе, – заявил я.
– Дело не в привычке, а в принципе, – сухо ответил Конотопов.
– Ну а какая разница: к себе или от себя? – спросил я.
– Когда ты строишь форму от ближайшей точки к дальней, в тебе развивается чувство пространства и перспективы. А когда рисунок ведется так, как это делаешь ты, то есть если линии вести к себе, чувство пространства притупляется и все рисование сводится к техническому методу исполнения. Веди линию не к себе, а от себя, – повторил учитель и продолжил: – Тем самым определится твоя связь с пространством между формами. Из-за отсутствия в тебе чувства пространства рисунок становится схематичной, силуэтной копией натуры, – пояснил Конотопов.
Его объяснения мне показались вполне логичны, и я решил попробовать в своей работе провести несколько направлений от себя в пространство. Конотопов стоял и наблюдал за моей. Я сделал несколько попыток, после чего он проверил меня.
– Проводя эти линии, ты не ставил перед собой задачи провести их не с чувством пространства, а просто прочертил их от себя в сторону убывания по перспективе. Ты даже выразил это нажимом на карандаш. Ближний край – тверже нажим на карандаш и линия получилась толще, дальний край – мягче нажим и линия прозрачней, – с улыбкой заметил Конотопов. – Это и есть схематическое рисование, – объяснил он. Затем учитель указал на линии, внесенные им при исправлении моей работы, и сказал: – В этих линиях, как ты видишь, отсутствует тот технический прием, который используешь ты, но эти линии, как ты убедился, верны потому, что они выстроены в отношении между собой, с чувством пространства.
Меня поражала его убежденность. Его слова в полной мере соответствовали его действиям, и я не мог с ним спорить. Но все же меня тревожил один вопрос: как он с такой легкостью находит ошибки в моем рисунке и с абсолютной уверенностью их исправляет.
Он продолжал свои объяснения, но я его уже не вникал в его слова. Мое настроение было подавлено. Своей правотой он зацепил во мне то, что стало постепенно сдаваться. В какое-то мгновение наши глаза столкнулись. В его взгляде присутствовало абсолютное спокойствие, я чувствовал его духовное превосходство и силу. Я не выдержал этого взгляда и с непоколебимым видом гордо отвел глаза в сторону натюрморта. Видимо, он понимал, что со мной происходит. Он молча стоял рядом со мной, перекатываясь с носка на пятку. Так мы простояли не больше минуты, а потом прозвенел звонок окончания урока.
В одно мгновение меня посетила какая-то странная усталость и тоска, которые превратились в бесконечное чувство тревоги. В груди все сжалось. Чтобы как-то развеять свое подавленное настроение, я прошелся между мольбертами учащихся нашей группы, рассматривая их работы, затем вышел из аудитории в коридор. Там из-за большого скопления студентов было довольно шумно, вся эта суета меня отвлекла от моего внутреннего конфликта. Теперь я был спокоен. Я прошелся по этажу и по звонку вернулся в аудиторию. Конотопов стоял возле моего мольберта и беседовал с одним из своих учеников. Я сел на свое место и прислушался, о чем говорит учитель. Конотопов говорил о том, что все созданное природой имеет индивидуальную форму. Все листья на одном дереве одинаковые, и в то же время ни один лист из всех растущих на этом дереве не похож на остальные. Каждый лист на дереве занимает свое место под солнцем и в тени, каждый из них по-своему развивается и опадает в свое время. В мире каждая форма имеет свое начало, развитие и конец. Даже все то, что создано человеком, имеет свое положение в пространстве. Чтобы понять истинное положение вещей, необходим способ восприятия мира, который позволил бы нам раздвинуть рамки привычного взгляда.
– А как это относится к рисунку? – поинтересовался один из учеников.
– Все настоящее строится по законам природы, а в частности, по закону восприятия. Это и увидели старые мастера. Весь фокус построения рисунка состоит в особой постановке взгляда на натуру, – сказал Конотопов и продолжил: – При рисовании мы рассматриваем натуру так, как научились о ней думать. То есть мы видим яблоко в форме шара, а голову человека представляем в яйцевидной форме, в форме вазы мы находим несколько геометрических фигур и так далее. Такое стереотипное понятие заводит в тупик. Нас научили рациональному, геометрическому разбору всех предметов и человека в том числе, – повторил учитель и продолжил: – В результате мы подчинили свое сознание такому восприятию натуры, которое ограждает нас от истинного понимания природы.
* * *
В период учебы как у меня, так и у любого начинающего, практикующего широкий взгляд, возникала проблема перестройки с общепринятого понятия о рисовании на учебу по системе Чистякова. Методика, с которой подходил к ученикам Конотопов, резко отличалась от той, по которой я был обучен в ДШК. Раньше, когда учился в детской художественной школе, я слышал о школах Кордовского, Чистякова и Ашбе, но разницы в них никакой не находил. Мне казалось, что все говорят об одном и том же. Даже не было речи о различных способах восприятия. Больше всего я слышал о различных технических методах исполнения и учился копировать их.
Система Чистякова, с принципиальным изменением взгляда на натуру, подводила к абсолютно нестандартным техническим решениям. Именно техника исполнения привлекала меня больше всего, но как я ни пытался копировать манеру учителя, оставался на том же уровне. Конотопов никогда не рассуждал о том, как надо накладывать штрих или какие цвета красок смешать и как красиво положить мазок. Он больше говорил о том, как надо посмотреть на натуру и, полагаясь только на свои чувства, проводить все направления форм, не привязываясь к результатам технического выполнения своей работы. Лично я тогда вообще не понимал, о чем говорил преподаватель. Я выполнял свои работы так, как умел. Но мое самодовольство всегда брало верх, когда я видел, что мои работы по уровню уступали остальным.
– Я не имею представления, как дальше вести работу, – сказал я учителю, когда он в очередной раз подошел ко мне.
– Что ж, давай посмотрим, что у тебя не идет, – предложил он.
Я охотно уступил ему место и отставил свой планшет к постановке.
– Ну-ка, смотри вместе со мной, – строго сказал учитель. – Что не соответствует в твоей работе с натурой? Что необходимо исправить? – громко, с вопросом обратился ко мне Конотопов.
Я не знал, что ему ответить. Тогда он подсказал, что еще не все предметы стоят на своих местах. Одна из сторон куба слишком развернута в перспективе относительно другой, и его вершина, соответственно, выстроена неверно. Я рассмотрел свою работу, но ничего подобного не заметил. Он сказал, что я не вижу своих ошибок лишь потому, что слишком привязан к результатам своей работы.
– Посмотри на куб не так, как привык смотреть на натуру, а посмотри на него через весь натюрморт, – предложил мне Конотопов. – Посмотри широко, не фокусируя взгляда на предмете, – пояснил он.
Я попробовал это сделать, но у меня глаза скосились и все поплыло цветными пятнами.
Из-за непривычной постановки зрения с восприятием возникали затруднения. Поэтому Конотопов говорил, что смотреть надо просто, не напрягая зрение. Учитель также сказал о том, что расфокусированный взгляд позволит уловить все предметы разом и понять, как они строятся относительно друг друга.
– Ты можешь видеть два предмета так, чтобы удерживать их в фокусе, а не разглядывать поодиночке? – с вопросом обратился ко мне Конотопов.
Для своего внимания я выбрал белесую стену и драпировку. Убедившись в том, что могу рассматривать предметы так, как советует учитель, я сказал ему об этом.
– Хорошо! Теперь также посмотри и определи их по тону и по цвету, – предложил Конотопов.
Я попытался сделать так, как он велел. С минуту, глядя на натюрморт, я никак не мог сосредоточиться. От напряжения затекла шея, глаза стали щуриться.
– Да не щурься ты, а широко посмотри, – усмехнувшись, сказал Конотопов и локтем толкнул меня в бок.
От неожиданности я вздрогнул и вытаращил глаза. Сидевшие рядом со мной ученики, наблюдая за мной, затряслись от смеха.
Так я познакомился с широким взглядом – особым способом восприятия системы Чистякова.
* * *
Конотопов часто знакомил нас с репродукциями учеников Чистякова. На примере их работ учитель всегда рассказывал о построении рисунка. Однажды Вячеслав Геннадьевич показал репродукцию работы И. Репина[4 - И. Е. Репин. В мастерской Репина. Рисовальный вечер. 1882 год.]. Рисунок был выполнен в мастерской художника во время одного из рисовальных вечеров, которые устраивались коллегами Репина или самим Репиным. Это была кратковременная зарисовка, на которой изображены участники мероприятия, среди ни был художник Василий Суриков.
– Кузнецов, Бодаревский, Остроухов и Матвеев куда смотрят? – с вопросом обратился Конотопов к аудитории учеников.
– В свой рисунок, – однозначно ответили ученики.
– A Суриков куда?
Было очевидно, что этим примером Вячеслав Геннадьевич хотел сказать, как надо правильно смотреть.
– Обратите внимание, – продолжил учитель, – как Репин в своей работе характеризует каждого рисовальщика. Все они разные по характеру и по состоянию, а объединяет их работа. Вот только четверо уткнулись в свои рисунки. Они любуются процессом своей работы, они знают, как ее дальше вести и чем закончить. Ими движет убежденность в том, что они правильно ведут свои работы, а, следовательно, у каждого из них не возникает сомнений и вопросов относительно их личного развития. Безусловно, они согласны с тем, что это не предел их возможностей в рисунке, им может что-то не понравиться в собственной работе, но они уверены, что в другой раз все получится, – прокомментировал Конотопов и заявил: – Многие из вас похожи на этих четверых. – И далее он продолжил: – Суриков же полностью отдает свое внимание натуре, при этом, беспристрастно созерцая ее, вносит формы, изредка поглядывает в свою работу, но только лишь для сравнения ее с натурой. Для него натура сейчас реальный и единственный наставник. Такой рисовальщик может быть уверен только лишь в чувствах и ощущениях пространства, которые раскрываются ему при широком взгляде на натуру, и в том, что это его путь, дающий ему развитие.
* * *
Теплым весенним вечером, во Владимире, на автовокзале я ждал рейсовый автобус, который шел на Суздаль. После долгой прогулки по городу сильно болели ноги. Хотел присесть на скамейку, но из-за большого скопления народа мест не было. От усталости я буквально валился с ног. Ожидание автобуса казалось вечным. Мое внимание привлекла одна пожилая женщина, кормившая голубей семечками подсолнечника. Словно с детьми она разговаривала с ними. Птицы доверчиво окружили женщину и прямо из ее рук брали корм. Вдруг голубей что-то потревожило. Они все замерли на месте и в следующее мгновение, хлопая крыльями, взметнулись в небо. Стая голубей сделала круг над автобусной площадкой и полетела в сторону Успенского собора, где купола отражали лучи заходящего солнца.
