Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Плывём дальше. Глубина метров двадцать, под нами уже песок, какие-то холмики. Тыкаю палкой в один и от неожиданности чуть не захлебываюсь. Холмик снимается с места – и, переливаясь волнистой мантией, грациозно, не спеша, в метре от нас проплывает полутораметровый скат. Едва не касаясь меня, он делает круг и гигантской бабочкой в дрожащих лучах косо пробивающегося на глубину солнца растворяется в придонном мраке, оставляя нас в оцепенении.
Воздух на исходе, пора возвращаться на берег.
Тем временем наши товарищи не сидели без дела. Они наловили рыбы, причём сделали это совершенно оригинальным способом, переданным по наследству экипажем предыдущей лодки: метрах в десяти от берега высыпается специально припасённый пакет с пищевыми отходами, и в течение буквально нескольких секунд поверхность воды начинает закипать сверкающим живым серебром. Тут главное не зевать, а занять на импровизированном плавсредстве устойчивую позицию и за полторы-две минуты обыкновенным сачком наполнить рыбой все захваченные с собой ёмкости.
К нашему возвращению на берегу уже развели костёр, зарядили уху и – насколько это было возможно при температуре моря тридцать градусов – остудили спирт. Время пролетело незаметно. Выпив и закусив, понежившись на белом кварцевом песке, до одурения накупавшись, я стал собираться в обратный путь, рассчитывая за час налегке добраться до лодки и успеть на свою вахту. По прибытии на борт за пару банок тушёнки я должен был зафрахтовать хунтотовскую джонку из тех, что дежурят рядом, и отправить её на остров за основным составом экспедиции.
Надев ласты, я взял курс на субмарину, сверкающую антрацитовым глянцем бортов под лучами заходящего солнца где-то, как мне казалось с поверхности воды, у самого горизонта.
12
Между двумя безднами
Первую тревогу я почувствовал, когда через час усиленной работы ластами обнаружил, что проделал не более трети пути.
Течение! Как же я сразу не догадался!?
Взяв в створ береговые ориентиры – остатки старого, ещё от американцев, пирса и развалины каких-то строений, я заметил, что почти не двигаюсь с места, а если перестаю грести, меня тут же начинает относить, причём не в сторону берега, а прямиком в море.
Это открытие мне не очень понравилось. А если учесть, что с наступлением вечера начало стремительно темнеть, что я устал и чужими ластами уже основательно натёр ноги, то вскоре возникло и весьма обоснованное беспокойство. Совершенно некстати вспомнился потревоженный на глубине скат и зубастая мурена, с которой Вася неудачно пытался свести знакомство.
– Какая подо мной сейчас глубина? Метров двести-триста? А может быть, километр? – И как-то неуютно стало после того, как представил под собой толщу воды в пару трамвайных остановок. В голову полезли непрошеные мысли: – А есть ли здесь акулы? И что делать, если захотят напасть?
Где-то я читал, что акулу при нападении надо бить кулаком в глаз. Но что делать, если сейчас какая-нибудь зубастая тварь сидит прямо подо мной на дне, смотрит на мои трепыхания и облизывается в предвкушении неожиданного ужина? Короче, настроение, безоблачное в течение всего дня, этими мыслями было окончательно испорчено.
Ожидая нападения акул, я тем не менее успевал подумать и о всякой другой дряни. Например, о том, что у меня может случиться судорога, что я не смогу двинуть ногой и утону. Или о том, что я могу выбиться из сил, что моё сердце может не выдержать напряжения, отказать и – опять же – я утону. То, что до сих пор у меня ни разу не случалось судорог, хотя родился и вырос на море, что, бегая на физподготовке по десять километров, я до сих пор не знал, с какой стороны у меня находится сердце, – это сейчас в расчёт не принималось. Я стал прислушиваться к своему организму и уже начинал ощущать покалывания то в одной, то в другой ноге, то в правом, то в левом боку, а то и в обоих сразу.
– Надо успокоиться и взять себя в руки, – строго сказал я себе. Я, помнится, даже себя выругал, причём нехорошими словами. Это подействовало. Далее, следуя принципу, что даже в плохом всегда нужно стараться найти что-то хорошее, я начал усиленно думать, что же в этой ситуации можно найти положительного. Думал, думал, нещадно напрягая мозги, но на ум ничего не приходило. Наоборот, вспомнил, что уже безнадёжно опоздал на вахту и старпом меня за это в порошок сотрёт.
Между тем погас мгновенный закат, стремительно накатили сумерки, и не успел я опомниться, как стало совсем темно. Обессиленный, со стёртыми в кровь ногами, один среди враждебного моря, я упорно продолжал плыть вперёд. Выбиваясь из сил, я отдыхал, лёжа на спине, качаясь на волнах, и вновь обречённо продолжал путь во тьму.
А тем временем над головой вспыхнуло и застыло невероятное, сверкающее чудо. Казалось, что вселенная решила бесстыдно обнажиться передо мной, являя взору все свои доселе скрытые сокровенные тайны.
«Открылась бездна, звезд полна
Звездам числа нет, бездне – дна…»
Абсолютная прозрачность воздуха и кромешная темнота вокруг сделали звёздный купол каким-то нереальным. Некоторые звёзды представлялись такими близкими, что казалось – протяни руку и можно взять. Растворилась граница между морем и небом, казалось, что я сам плыву среди звёзд, проваливаюсь и несусь с бешеной скоростью в манящую, сверкающую глубину. При этом замирало сердце, ощущался неподдельный страх, возникало желание за что-нибудь зацепиться, чтобы предотвратить это сладостное падение.
Куда меня несёт? Где я? С наступлением темноты и с исчезновением в ней берегов я этого определить уже не мог. Оборвалась последняя связь с землёй, остановилось течение времени. Лёжа на спине и качаясь на волнах над одной бездной, я растворился в бесконечности другой. Страх прошёл, мне представилась вся моя ничтожность в этой непостижимой сверкающей глубине.
– Ну и что с того, что весь я такой хороший! – думалось мне. – Что я учился, прочитал много книг, что офицер флота, что меня ценят и уважают… Всё это было где-то там, далеко! А сейчас, здесь, в этой искрящейся чёрной пустыне, я уже никто! Сейчас приплывёт зубастое тупое чудовище без единой извилины в мозгу, и ничто не помешает ему перекусить меня пополам, такого всего положительного и важного… Никого, кроме меня самого, здесь совершенно не интересует, что живу я уже двадцать пять лет и что дальше жить хочу! Кого здесь может волновать тот факт, что я вообще существую, что у меня есть душа, мысли, чувства? Что меня где-то ждут, волнуются, любят… Я тут просто пища, насколько вкусная, не знаю, но свежая и, наверное, весьма калорийная…
Почти смирившийся с неизбежным, я качался мельчайшей пылинкой среди безбрежного моря, под куполом бездонной вселенной, среди бесчисленных миров и, возможно, там бы навсегда и остался, если бы не вспомнил, что моя гибель принесёт горе родным и массу проблем ни в чем не повинным людям. Командир и старпом однозначно будут жестоко наказаны, и на их карьере смело можно будет поставить крест. Я представил себе горе молодой жены, слёзы матери. Но самым неприятным в этой ситуации было то, что мой ещё не родившийся, но уже существующий во плоти ребенок может никогда не увидеть своего отца…
Нет! Со всем этим смириться я никак не мог! Воспитание не позволяло допустить, чтобы из-за моей оплошности пострадали совершенно невинные люди. Именно это – ответственность за близких людей, за порученное дело – впоследствии не раз помогало мне не опускать руки, вставать на ноги, выпутываться из, казалось, безвыходных ситуаций. И я решил бороться до конца!
Для начала необходимо было поднять боевой дух. Не имея возможности ничего изменить в ситуации, я постарался изменить своё отношение к ней. Я огляделся вокруг, и на этот раз окружающий мир предстал передо мной в совершенно ином свете.
– Так вот же оно – то хорошее, что можно найти в сложившейся ситуации! Один, среди моря, в кромешной темноте, под недоступным и таким близким небом! Когда бы я имел возможность раствориться в этом великолепии застывшей вечности?
И вдруг что-то произошло, словно камень упал в густую черноту бездонного искрящегося водоёма. От центра, расходясь, побежали концентрические волны, искривляя и приводя в дрожание небесную сферу. Я почувствовал на себе взгляд! Кто-то пристально глядел на меня. Блистающее небо над головой продолжало непостижимым образом кривиться и выгибаться. У меня перехватило дыхание, и я ощутил присутствие некой высшей силы. Была ли это вызванная переутомлением галлюцинация, или действительно перед моим взором возникло Божественное Видение, я не знаю, но чёрное небо явило мне расплывчатый туманный силуэт. Это был не тот иконный растиражированный образ – это был лик неведомого мне Вселенского Творца.
Я впал в странное оцепенение. Меня поглотило ощущение огромности и величия этой до сей поры неизвестной мне космической сущности, пронзило чувство полной растворенности в ней. Трудно сказать, сколько прошло времени, но когда я смог пошевелиться, то сразу почувствовал, что руки и ноги мои налились силой, от усталости и сомнений не осталось и следа. Я уже знал, что и как должен делать, и нисколько не сомневался в том, что спасусь.
Я снял и отправил на дно тяжеленые ласты, причинявшие при каждом движении невыносимую боль. Где-то далеко, у самого горизонта, мерцал тусклый огонёк нашей лодки, и во все стороны света, куда ни глянь, не было больше ни единого проблеска.
По-морскому, саженками, разгребая в стороны, я двинулся в заветном направлении. Я дал себе клятву не прекращать работать, пока не окажусь на борту лодки или на берегу. Потеряв счёт времени, я забыл про усталость. Моё тело всё искрилось блёстками планктона, а на воде за мной оставался, вспыхивая пятнами и угасая, таинственно переливающийся живой мерцающий след.
– Что сейчас на лодке? Был ли вечерний чай? Добрались назад остальные?
Всполохами возникали мысли, сменялись новыми, разматывалась вдаль светящаяся дорожка. Летело время, я непрестанно грёб. Огонёк не приближался…
Чтобы не думать, что творится подо мной, и не вспоминать виденное днём на глубине, я начал читать про себя самое длинное произведение, которое знал тогда наизусть, – «Евгения Онегина». Как хорошо, что некоторое время тому назад я для тренировки памяти заставил себя его выучить! Чем бы я сейчас занимался? Начав чтение, я совершенно отвлёкся от действительности. На смену глупым страхам и опасениям пришли живые картины и образы. Время летело незаметно…
Вдруг моя голова с деревянным стуком ткнулась во что-то твёрдое. Чёрный борт вьетнамской джонки!
Вспыхивает тусклый огонёк, недоумевающие и испуганные лица хунтотов вопросительно и с опаской смотрят на меня. Люди мирно спали в своём утлом жилище на волнах, надеясь ближе к утру незаметно подойти к подводной лодке, отвинтить какую-нибудь гайку или отрезать кусок капронового конца, а тут невесть откуда взявшийся русский чуть не пробил своей пустой головой борт и, ни слова не говоря, не спросив разрешения, лезет из воды к ним на судно!
Выбравшись, я постарался принять максимально независимый вид, дескать, в том, что в это не совсем подходящее для марафонских заплывов время я оказался посреди моря, ничего удивительного нет. Проплывал мимо, завернул в гости – с кем не бывает. С величайшим трудом обретя равновесие, я встал в полный рост и осмотрелся. Это была типичная азиатская джонка метров семи длиной, узкая, с высоко вздёрнутым носом, с небольшой деревянной рубкой на корме и навесом из парусины посередине. Меня поразило, что находящиеся на ней люди тут и жили. Под шелестящим балдахинчиком из пальмовых листьев, в картонной коробке из-под бананов, спал грудной ребёнок. Рядом на полу, среди сетей и вороха тряпок, мирно посапывали ещё несколько детей постарше. Тут же на палубе находились какие-то приспособления для приготовления пищи, ящик с посудой и что-то из продовольствия.
К счастью, не пришлось долго объяснять, куда мне надо попасть. Уже через минуту, запустив смешной, неизвестной конструкции дизелёк, причём подвесной, глава семейства в ожидании заслуженного вознаграждения вёз меня в нужном направлении.
По прибытии я щедро отблагодарил своих спасителей: две канистры драгоценной солярки заняли место в неглубоком трюме судёнышка. В дополнение к этому я набил вещмешок сгущёнками и тушёнками, детям дал по плитке шоколада, а главе семейства – моему спасителю – от избытка чувств… свой телефонный номер во Владивостоке.
И вот я дома, в таком близком, тесном и уже родном уюте своего отсека, куда, честно говоря, уже почти и не надеялся попасть. Как оказалось, в море я провёл почти пять часов, все члены нашей экспедиции давно вернулись на проходящей мимо острова джонке и страшно удивились, узнав, что меня ещё нет. К моменту моего возвращения решался вопрос, чтобы с рассветом сниматься с якоря и искать меня по квадратам, но я нашёлся сам, чему все были несказанно рады. Старпом тоже был рад, но, будучи очень строгим, заявил, что за опоздание на вахту я всё равно буду примерно наказан.
– Никого не волнует, – поучал он, – что с тобой произошло. Есть две вещи, которые ты должен умереть, но сделать: вовремя быть на подъёме флага и вовремя заступить на вахту!
13
Можно ли потеряться на подводной лодке
Прошла неделя, и это моё небольшое приключение постепенно стало забываться. Я старался не думать о том, что могло произойти, не наткнись я случайно на судёнышко моих спасителей. Конечно, меня бы искали. Утром задействовали бы все способные плавать средства, а может быть, подняли и самолёт. Но что толку? За ночь я мог оказаться так далеко в открытом море, что всё это уже не имело бы смысла. В заступничество высших сил, будучи комсомольцем и идейным атеистом, я тогда не особенно верил. Видение, промелькнувшее в моём воспалённом мозгу, я безжалостно списал на усталость. Но всё равно что-то после этого случая осталось в душе недосказанное, что-то смутило её и заставило встрепенуться. Воистину блаженны минуты, когда коснется души неведомая сущность!
Вернувшись на базу, мы крепко-накрепко привязались к пирсу в надежде на то, что какое-то время нам наконец-то дадут отдохнуть на берегу. После швартовки экипаж строем, с личными вещами, весело галдя, отбыл на берег в казарму. На борту остался дежурный по кораблю (в наказание от старпома за опоздание на вахту им оказался я) и, как обычно, восемь матросов-вахтенных. И это моё первое на новом месте дежурство не обошлось без приключения.
Началось с того, что я три часа не мог найти одного из своих верхних вахтенных, то есть того бездельника, который должен с автоматом на пузе стоять у трапа, кричать «стой, кто идёт» и никого посторонних не пускать на борт. Это только в анекдоте можно быть абсолютно уверенным, что никто и никуда не денется с подводной лодки. Но вот всё как в анекдоте: подводная лодка, матросы, но семь на месте, а одного нет.
Три часа безуспешных поисков. Лично проверены все закоулки на борту, на карачках обследованы все трюма, аккумуляторные ямы и даже цистерны. Только и осталось, что поискать в кастрюлях да чайниках на камбузе. В том, что Кульков не уходил с пирса, я был абсолютно уверен, так как после отбытия экипажа всё время там находился и никого бы мимо себя не пропустил.
Неужели утонул? Едва в моей голове промелькнула такая мысль, как я тут же почувствовал себя неважно: мой матрос с автоматом и тяжеленым подсумком, в котором шестьдесят патронов (которые, кстати, ещё и числятся на мне!), поскользнулся, упал за борт и лежит сейчас, бедняга, на дне. Я уже вижу тянущиеся ко мне руки его обезумевшей матери: «Не уберёг… Не доглядел!». Сорванные погоны, наручники, суд, тюрьма… И только я собрался было тоже пойти утопиться, как прибежали двое бойцов, отправленных на поиски:
– Нашли? Где? – задохнулся я от волнения.
– В пирсе! Спит!
Как – спит? Не могу поверить. Там же температура как в доменной печи! Пирс же весь железный и за день раскалился на солнце чуть ли не докрасна! Да в нём не то что спать – на него смотреть страшно!
Но, как показало дальнейшее разбирательство, Кульков и в самом деле был внутри огнедышащего плавпирса и действительно там спал. И это вам ещё один пример несгибаемого духа, неслыханной выносливости и богатырского здоровья советских моряков.
Несмотря на допрос с пристрастием, для меня так и осталось великой тайной, где же Кулькову удалось раздобыть выпивку за то крайне небольшое время, что прошло с момента швартовки. Невероятно, но уже через десять минут после заступления на вахту наш герой вместе с бутылкой вонючей хунтотовки оказался в раскалённом чреве пирса, вылил себе в глотку всё её содержимое и тут же, абсолютно счастливый, упал на гниющие в ржавой грязи старые матрацы.
В таком неприглядном виде нами и было обнаружено его уже дымящееся туловище. Кульков, сваленный с ног зелёным змием в двух метрах от своего боевого поста, беспечно спал здоровым сном младенца. Что снилось ему, когда, жмурясь в свете направленного в лицо фонаря, он трогательно сопел и сладко причмокивал?
В том, что Кульков алкаш и скотина, я имел возможность убедиться несколько раньше. Сплавил мне это чудо минёр с соседней лодки, мой однокашник, за что я его потом не раз от души «благодарил». Как обычно, перед выходом на боевую службу лодку начинают снаряжать, как говорится, «с миру по нитке». Помимо всего прочего начинается усиленная доукомплектация экипажа личным составом и, как всегда в таких случаях, всяким сбродом. Оно и понятно: какой же командир добровольно отдаст нормальных матросов, а спихнуть по случаю каких-нибудь уродов – это всегда пожалуйста. Так и мы пару месяцев назад вышли в море с наполовину чужим экипажем, который, как кота в мешке, сами не выбирали.
Как-то во время ежедневного проворачивания оружия и технических средств у меня возникла необходимость промыть кое-какое своё электрооборудование. А чем на флоте обычно оно промывается? Правильно, – тонким слоем спирта. Это когда, замахнув стакан, надо усиленно дышать на обрабатываемую поверхность и тщательно растирать достигающие её пары. Но в те далёкие времена подобного рода высший пилотаж в уходе за вверенной материальной частью я ещё не освоил и был искренне уверен, что весь спирт, выдаваемый для технических нужд, именно на эти нужды и тратится. И никуда больше, упаси Бог! Поэтому, когда в один прекрасный день я появился в торпедном отсеке с полной кружкой спирта, Кульков, учуявший его дразнящий аромат из другого конца помещения, понял, что сейчас произойдёт непоправимое – целая кружка драгоценнейшей жидкости у дурака-лейтенанта будет использована не по назначению и пропадёт самым бездарным образом.
Я тогда ещё не знал о феноменальных способностях Кулькова пить всё, что горит, поэтому, недолго думая, согласился на искреннее предложение помочь. Прибор, который следовало обслужить, находился в узкой щели между лежащими на стеллаже торпедами и ребристым, в кабелях и трубопроводах, левым бортом отсека. Добраться до него оказалось не так-то просто. Это было возможно только через верх, выполнив ряд акробатических упражнений – свесившись вниз головой и приняв одну из мудрёных поз йоги. Именно это мы и попытались изобразить. Кульков вызвался на дело сам. Я не возражал. Сидя на торпеде, придерживая его за ноги, я передал вниз марлевый тампон и кружку спирта. Немного там повозившись, Кульков резко дёрнулся, хрюкнул и затих.
– Не шибануло ли бойца током! – мелькнула в голове страшная мысль.
Но тревога оказалась ложной. Когда я вытащил Кулькова на поверхность, он оказался в полном порядке – источал на весь отсек неповторимый аромат ректификата, икал и смотрел на меня мутным неузнавающим взглядом. За те несколько секунд, что я держал его за ноги, он, болтаясь вниз головой, умудрился заглотить двести граммов тёплого 96-процентного неразведённого спирта! А после извлечения наверх безапелляционно заявил:
– А теперь делайте со мной что хотите! – смачно икнул и решительно добавил: – Мне всё похеру!
И вот сейчас, глядя на спящего богатырским сном Кулькова, обнимающего пустую бутылку, я задавал себе извечный российский вопрос «что делать?», как правильно отреагировать на такое вопиющее, надо сказать, нарушение воинской дисциплины? Оставить без последствий нельзя: скотская натура человека, а Кулькова – в особенности, требует обязательного возмездия за совершённое деяние, иначе – бардак и анархия. Кулькову же, как известно, «всё похеру». Отправив в казарму посыльного с запиской, я предоставил решать проблему «преступления и наказания» вышестоящему начальству.
Пока на берегу принимались судьбоносные для Кулькова решения, он в сумеречном состоянии был извлечён из раскалённого чрева пирса, потом для остужения сброшен в море, выловлен и от греха подальше заперт в гальюне центрального поста, который при стоянке ПЛ в базе вполне мог сойти за карцер.
Разобравшись с делами и немного притомившись, я принял единственное правильное решение в ситуации, когда обстановка не ясна, – лечь спать. Устроившись в каюте, вытянув ноги, я наконец-то позволил себе немного расслабиться.
И вот – почти тишина, только монотонный гул работающих приборов. Это невероятно, что рядом со мной никого нет! За последние три месяца я впервые остался один. Никто над ухом не говорит, не хлопают двери, на соседних полках и за переборкой не храпят и не возятся. Никто не мельтешит перед глазами, не лезет с дурацкими вопросами. Я один! Чтобы понять всю прелесть этого состояния, надо безвылазно просидеть в железной бочке, переполненной людьми, хотя бы месяц.
С этими мыслями под шорох вентилятора, гоняющего по каюте горячий воздух, почти счастливый, я заснул, убаюканный его монотонным гулом.
И снится мне сон. Я – курсант первого курса, отпущен в увольнение. Выхожу из ворот училища. Радостное ощущение беспечности и свободы переполняет всё моё существо. Впереди целый день, и он весь в моём распоряжении! Иду по скверу к остановке автобуса, отдавая честь встречным офицерам и старшекурсникам. Где-то в мозгах, в самой отдалённой извилине, шевелится беспокойная мысль: «А почему я на первом курсе? Я ведь уже был на пятом, уже защищал диплом и получал кортик… Я же офицер – почему опять первый курс?»
Отвлёкшись, я потерял бдительность и не козырнул какому-то встречному офицеру. Тот остановился и неожиданно стал кричать:
– Взять его! Он уже на первом курсе, а честь отдавать так и не научился!
Кто это? Что-то знакомое в облике и интонациях… Да это же Бивень!!!
– Почему самовольно оставили вахту? – ревёт он на всю улицу. – Почему Вы покинули корабль? Патруль! Взять его и запереть в гальюне центрального поста!
Кто-то пытается схватить меня за руки, я вырываюсь и бегу. Сзади слышится голос Баранова, моего командира роты в училище:
– Да он вообще антисоветчик, у него в тетради по истории КПСС вместо конспектов переписаны блатные стихи Высоцкого! Его надо срочно высечь… и из комсомола исключить!
– У него бардак на лодке, вся вахта пьяная, а он здесь разгуливает! – сквозь топот ног за спиной вторит ему Бивень.
– А меня утопить хотел, столкнул с пирса, потом в гальюне закрыл и не выпускает! – кому-то жалуется, всхлипывая, Кульков.
– И политзанятия он проводит формально, а политработников дармоедами называет! – подпевает откуда-то взявшийся замполит.
Топот и крики становятся громче. Меня пытаются схватить, я вырываюсь, бью кулаком, куда-то попадаю… и просыпаюсь.
14
Преступление и наказание
Потирая ладонью ушибленный лоб, в каюте стоит озадаченный таким приёмом матрос-вахтенный центрального поста и, с опаской глядя на меня, докладывает:
– Товарищ лейтенант, там, на пирсе, старпом! Приказал построить вахту!
– Старпом? Здесь? Уже? – пытаюсь я сообразить спросонья и наконец, въехав в обстановку, решительно распоряжаюсь:
– Звони учебную тревогу, «пожар на пирсе», потом бегом по отсекам! Чтобы через минуту вся вахта стояла наверху с инструментами и огнетушителями!
Пока подвахтенные в отсеках продирают глаза и, громыхая пожарным скарбом, карабкаются по трапу наверх, у меня есть немного времени познакомить читателя с новым героем. Звали старпома не совсем обычно – Сергей Гариевич, бойцы за глаза называли – Змей Горыныч или просто Змей. Надо сказать, что офицер и начальник Змей Горыныч был хороший – грамотный, требовательный и, что немаловажно, справедливый. Собачья должность, конечно, наложила некоторый отпечаток на его характер, но грехом самодурства не страдал. Сколько раз приходилось мне терпеть от него по службе – но чувства обиды не возникало никогда. Человек он также был неплохой. Любил пошутить и был, в общем-то, незлобив. Матросы и офицеры старпома уважали, командир ценил и пытался продвинуть по службе: неоднократно делал представление на звание, ходатайствовал о назначении на должность командира строящейся лодки, но всё безрезультатно. Старпому нашему вот уже второй год как задерживали очередное воинское звание. А всё потому, что не складывались у него отношения с начальством. Ну не везло Горынычу, хоть ты тресни! То в ресторане, защищая честь мундира, ввяжется в драку с гражданскими, попадет в комендатуру, там пошлёт по известному адресу коменданта и загремит суток на десять на гауптвахту. ТоЧВСа (члена военного совета флота), вице-адмирала, случайно долбо@бом назовёт. То просто совершенно ненароком на тренировках КБР13 комбригу на ногу наступит. Да и бурная личная жизнь создавала подчас определенные проблемы.