Дым на солнце

Что же насчет убийства императора? Было время – вскоре после гибели его отца и потери состояния семьи, – когда Оками подумывал убить Минамото Масару и стать причиной падения императорской семьи. Даже сейчас – с нежной горечью – он вспоминал, как тосковал по тому дню, когда будет достаточно силен, чтобы уничтожить всех, кто осадил его мир.

Но это все была лишь детская глупость – сама эта мысль о мести. Размышления рассерженного мальчишки, лишенного цели. В конце концов, какую цель преследовало возмездие? Такую, что уничтожала своего носителя, ввергая в бесконечный порочный круг ненависти.

Вскоре после смерти отца – когда Оками столкнулся с холодом, смертью, голодом, отголосками насмешек, – он забыл эти мысли и вместо этого выбрал удобство защиты только самого себя. По крайней мере, в этом случае он не стал бы причиной гибели кого-либо связанного с ним, умершего во имя мести.

И все же вот он сейчас рассматривает вероятность побега. Мечтает проткнуть сердце этого глупого императора раскаленным клинком. Наблюдать, как его кровь утекает сквозь решетку, предназначенную для испражнений. Смеяться про себя, пока жизнь вытекает из тела Року.

Знает, что все это безнадежные усилия.

Каждый раз, когда кулак Райдэна врезался в кожу Оками, он чувствовал, как напрягалось его тело, хотя разум знал лучше: никто не спасет от неизбежного приступа боли. Вскоре каждый удар слился со следующим, пока в его груди, конечностях и животе не разлился ровный гул боли. Пока в голове не зазвенело, как будто внутри был гонг.

Затем избиение прекратилось так же внезапно, как и началось.

Казалось странным, что они еще не допросили его. Он думал, что они, по крайней мере, захотят узнать, несет ли Черный клан ответственность за смерть императора. Что сделали его люди и почему. Кто входил в состав Черного клана. Какие у них могли быть планы относительно будущего империи.

Тем не менее они не спросили у него ничего важного, кроме того, чего он на самом деле боится.

И это… подарило ему передышку.

Оками перекатился на спину и позволил звукам их голосов стихнуть, как будто он погрузился под воду. Стараясь изо всех сил игнорировать оскорбления в каждом слове, независимо от того, кто их произносил. Райдэн носил свою ненависть как броню, и часть Оками предпочитала именно такой ее вид. Старший брат обладал неприкрытой, бесхитростной ненавистью, легко заметной и понятной. Легко проходящей. Это была ненависть, с которой Оками столкнулся в молодости, когда на его стороне были только верный самурай его отца Ёси и его лучший друг Цунэоки.

Року не выставлял свою ненависть напоказ. Он маскировал ее довольными улыбками и пугающим спокойствием, как будто пытался задобрить или склонить своих жертв к подчинению. Это была опасная ненависть, потому что трудно было понять, насколько глубоки ее корни. Чем больше Року говорил, тем глубже его яд просачивался сквозь кожу Оками, заставляя того сжимать зубы.

Ненависть Райдэна было легко игнорировать. Но ненависть Року была извилистой тропинкой, манившей Оками вперед, в колючий подлесок.

Лицо Оками пульсировало. Каждый вздох напрягал мышцы груди. Один глаз нельзя было открыть, настолько он опух. Тем не менее он смотрел на луч лунного света. Тот единственный мазок сияющего белого цвета, падающий каскадом из узкого окна наверху. Его тело инстинктивно потянулось к нему. Искало в нем утешения. Силы. Свет ночного неба мог стать его спасителем, так же как и он долгое время был его демоном.

Его босая нога вытянулась, словно в трансе. Облако пронеслось над луной, окутав его спасительницу еще большей тьмой.

Так близко. Но так далеко.

Слишком далеко, чтобы помочь.

Ненавистные слова, окружающие Оками, продолжали проникать в его грудь, обволакивая его сердце. Он никому бы не позволил увидеть свое отчаяние. Несмотря на то что его лицо пульсировало, а грудь болела, он никогда не позволил бы ни единой слезинке скатиться по его лицу. Он бы не доставил никому – тем более этим глупым мальчишкам, играющим во взрослых мужчин, – такое удовольствие.

В последний раз слезы текли по лицу Оками в день, когда умер его отец, восемь лет назад. С тех пор он ни разу не плакал, даже наедине с собой.

Оками подавил желание закричать. Разозлиться на умирающий свет и нанести ответный удар по боли, пронизывающей его тело. Это не была боль от многократных избиений. Это была боль от страха. От холодного, темного страха, который Оками так долго игнорировал. От возможности, что как бы он ни старался избежать подобного, все же были люди, которые смогли заполучить контроль над ним, по-своему.

Не эти юные дураки, стоящие перед ним со своим сверкающим оружием и сияющими шелками. Не эти глупцы, для которых власть была всем. Нет. Они бы никогда не получили его.

А те, кого любил Оками. Люди, чей смех проник в его душу. Они были теми, кто вдохновил его на верность, независимо от причины и цены. Про которую всегда говорил Ёси, когда Оками спрашивал, почему старый самурай потратил годы своей жизни на служение молодому ронину, готовя яйца для избалованного маленького мальчика.

«Любить кого-то – значит терять контроль, – сказал Ёси с нежной улыбкой. – И я обещал всегда любить тебя, как любил Сингэна-сама, моего верного брата по оружию».

Ёси. Верный самурай и доверенное лицо его отца, который был на их стороне после исчезновения жены Такэды Сингэна во время шторма в море. Человек, который приютил Оками, когда тот был потерянным одиноким мальчиком. Человек, который укрыл его в безопасности, даже когда Оками пожелал, чтобы он ушел.

И Цунэоки. Его самый дорогой друг. Мальчик, терзаемый чувством вины за предательство отца. Которое привело к смерти Такэды Сингэна от его собственной руки. Когда они были моложе, Оками хотел, чтобы и Цунэоки ушел. Сын Асано Наганори был постоянным напоминанием о том, что Оками потерял. Но Цунэоки ни разу не поколебался в своей верности. Даже когда Оками согласился предоставить опасному демону точку опоры в мире смертных, чтобы получить его силу, его самый давний друг вскоре без колебаний последовал его примеру. Он взял клинок из черного камня и принес свою кровавую клятву ночному зверю. И последовал за Оками, когда тот выбрал существование без корней, живя нигде и везде.

«Я пойду за тобой туда, куда ты поведешь, – сказал Цунэоки. – Я не боюсь неизвестного. Если ты можешь это сделать, то и я смогу».

И Марико.

Хаттори Марико была виновнее всех. Она дала Оками причину желать вещей, о которых он и не мечтал. Поставить все на карту всего лишь ради мгновения под одеялом тумана, дабы понаблюдать, как вода скользит по ее коже. Он проклинал ее за это снова и снова. В ту первую долгую ночь в заточении он не спал, обратив свой взор к звездам, зная, что сможет сбежать, если попытается, и что может случиться с Марико и его людьми, если он попытается это сделать.

Тогда он снова проклял ее. Несмотря на то что каждый его сон был о ней. Несмотря на то что доносящийся запах апельсиновых цветов вызывал у него улыбку.

Оками знал, что этот коварный молодой император хотел использовать против него его предполагаемые слабости. Он даже ждал от Року чего-то подобного. Чтобы тот запятнал ядом все, что любил Оками, а затем использовал его страх в попытке получить над ним контроль.

Он был готов к этому.

Тем не менее это не притупило ни резкости слов сопливого императора, ни колких замечаний его брата – сторожевого пса, когда все это произошло на самом деле.

Свет по-прежнему был слишком далеко.

А цепи Оками были слишком короткими. Слишком тяжелыми.

И эта девчонка. Эта нелепая девчонка, которая задумчиво поджимала губы и носила свой ум как знак чести. Которая, несмотря на весь мир, сговорившийся против нее, была гораздо более изобретательной, чем любой из мужчин, которых когда-либо знал Оками.

Он не стал бы подвергать Марико риску.

Даже ради всего ночного неба в мире. Даже ради каждой звезды.

– Не требуется много усилий, чтобы покорить сердце простой девушки. – Яд Року проник в разум Оками в тот же миг, когда он вынырнул, чтобы вдохнуть воздуха. – Женщины – непостоянные существа, готовые улыбаться любому слушающему уху. Единственная женщина, которой мужчина может доверять, – это женщина, которая его родила, и даже в этом случае я бы всегда советовал проявлять осторожность. – Его брови на мгновение нахмурились, а затем разгладились с появлением еще одной улыбки.

Эта улыбка выдавала Року. В ней Оками заметил проблеск раздражения. Вполне вероятно, что за исключением его матери все остальные женщины относились к Року с пренебрежением большую часть его короткой жизни. Оками мог представить, как юные девушки императорского двора смотрели на наследного принца. Низкий и менее грозный, чем его красивый старший брат. Второй во всех отношениях, кроме того, что он не заработал сам – своего происхождения.

Такой была извращенная правда Року.

– Возможно, госпожа Марико питает к тебе теплые чувства, – продолжил Року. – Только после того, как ты сдался, она сделала шаг вперед. Или, возможно, это не ты выгнал ее из безопасной тени. Может быть, ее сердце тронул сын Асано Наганори? Мой отец говорил, что Наганори умел обращаться с женщинами.

Смешно. Как ни посмотри. И все же было больно слышать подобное от этого мальчишки.

Оками начал смеяться. Он начал тихо, позволяя своему смеху перерасти в низкий рокот. Когда он взглянул на императора, его смех замер на распухших губах, новое осознание осветило его правду яркими красками. Это поразило его. Отрезвило.

Потому что это было все равно что смотреться в зеркало.

– Это лучшее, на что ты способен, Минамото Року? – Оками внезапно поднялся, его пульс бешено стучал в его венах. – Должно быть, ты ужасно боишься. Твоя слабость – мужество, не так ли? – Он сделал еще один шаг вперед, насколько позволяли его оковы. – Это то, чего ты боишься? Быть преданным, как был предан твой отец до тебя? – Голос Оками эхом отражался от железных прутьев. – Ты боишься, что можешь умереть так же, как он? – Он сделал паузу, позволяя своим словам превратиться в шепот. – Или, возможно, ты боишься, что я могу вырваться из этих цепей и закончить то, что начал мой отец. – Подчеркивая свои слова, он дернул за металлические звенья, сковывающие его запястья и ступни, и звук разнесся в полутьме.

Как и ожидалось, грубый сторожевой пес рядом с императором снова замахнулся катаной, его лицо исказилось от гнева.

– Вот оно, – тихо сказал Року. – Стоило впустить тебя в мой разум, и это дало мне шанс заглянуть в твой.

Оками поднял подбородок, его глаза расширились, пока он проклинал далекий свет.

– Верность, – произнес Року.

Кровь медленно отливала от лица Оками, собираясь в области сердца, пульс гулко стучал в ушах. Он промолчал.

Кажется, Року увидел ту же правду, что и Оками. Ибо страх был величайшим уравнителем, если не считать самой смерти.

Император заговорил снова:

– Как это тебе подходит. Я должен был понять это с самого начала. Твой отец умер от недостатка верности. Разумеется, теперь это должно было стать твоей ношей. – Удовлетворение отразилось на его лисьем лице.

Оками проклял себя так же, как и своих мучителей.

– Теперь, когда мы наконец в равных условиях, начнем? – Року махнул рукой, подзывая фигуру из тени.

Споткнувшись у входа в камеру, странный худощавый мужчина направился к Оками, крепко сжимая перед собой деревянный сундук. Когда Райдэн и четверо императорских гвардейцев двинулись, чтобы прижать Оками к стене, тот инстинктивно засопротивлялся. То была реакция мальчика, который поклялся никогда не казаться слабым – никогда не показывать свой страх, – чего бы это ни стоило. Того, кто пообещал небесам, что никогда, подобно отцу, не проиграет презренному человеку.

Оками толкнул Райдэна плечом в грудь, а затем врезался лбом в лицо принца. Райдэн застонал от боли, отшатнувшись, а затем схватил Оками за горло, закаленная кожа его перчатки впилась в кожу юноши. Яростно оскалившись, принц дважды ударил Оками лицом о каменную стену. Императорский гвардеец нанес своевременный удар в центр его груди. Другой – в живот. Задыхаясь, Оками согнулся пополам и сплюнул кровь на грязную солому, в ушах у него зазвенело, а перед глазами поплыло. Кровь потекла к кончику его носа из раны на лбу.

– Достаточно! – пронзительный голос Року эхом разнесся от стропил. На мгновение Оками подумал, что император может поддаться ярости, кипящей на поверхности. Затем Року выдохнул, протяжно и громко. – Брат, ты и твой проклятый гнев разрушили мои планы по наказанию нашего пленника.

Райдэн, все еще сжимая пальцами горло Оками, бросил взгляд через плечо на своего младшего брата, вопросительно поднимая брови.

– Его лоб разбит и кровоточит, – снова вдохнул Року, его глаза на мгновение закрылись, позволяя ему успокоиться. – Его лицо в кашу.

За следующий вдох Оками понял, что имел в виду император. Понял, что лежит в окованном железом сундуке человека-скелета.

Оскорбление. Вместо ран.

Стиснув зубы, он собрал свою ярость. Заглушил свои страхи.

Оками понадобятся все его силы, чтобы справиться с тем, что грядет.

– Я… прошу прощения, мой повелитель. – Нерешительность Райдэна позволила Оками на миг заглянуть в разум принца, за стену всей этой ярости и злобы. Что-то в действиях императора беспокоило старшего брата. Но нежелание Райдэна мелькнуло лишь раз, а затем исчезло, спрятавшись за новой решимостью. Он ослабил хватку на шее Оками в тот самый момент, когда императорская гвардия сжала свою. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Отступив назад, Райдэн поклонился – снова верный сторожевой пес императора.

– Сейчас мы должны обратиться за пределы традиций. За пределы ожидаемого. – Року приблизился, его ноздри раздувались, пока он изучал лицо Оками. – Я хочу, чтобы он видел, чувствовал, был свидетелем своей правды до конца своей жизни, какой бы короткой она ни была. – Искра вдохновения озарила его взгляд. – Поместите клеймо сбоку на его шее.

Оками закрыл глаза, когда из-под него выдернули цепи, сковывающие его щиколотки. Гнев пробежал под его кожей, когда он ударился о каменный пол, желчь наполнила горло. За ними последовало горькое веселье. Холодная ирония. Как всегда. Ему оставалось только выбрать, какое чувство надеть сегодня вечером. Глаза Оками открылись, уловив своевольный лунный свет вне досягаемости, и он остановился на самом мрачном юморе. Он был ребенком, лишенным семьи, и юмор для Оками часто был единственным, что удерживало его в здравом уме.

Клеймо предназначалось для лба. Так клеймили воров и мелких преступников. Черные символы рассказывали об их преступлениях, лишая возможности стереть пятно их глупости. Это было даже уместно. В конце концов, Оками и был вором. И если это станет первой пробой пыток нового императора, то это определенно не так ужасно, как предполагал Оками.

Человек в шрамах открыл свой ящик. В нем было несколько маленьких игольчатых лезвий. Он поднял две склянки к лунному свету. В первой плескались черные чернила, как и ожидалось. А во второй? Зловещая ухмылка завладела лицом мужчины, растягивая брызги шрамов от ожогов, покрывающих его кожу. Во второй склянке было густое серебристое вещество, которое засветилось, когда он встряхнул его. Он окунул одно из игольчатых лезвий в светящуюся жидкость, и край лезвия зашипел, как рыбья чешуя над огнем, искажая пространство вокруг себя.

Кислота. Клеймо будет сплавлено с кожей Оками кислотой.

Извращенно и ненужно. Лишь для того, чтобы вызвать боль и не более того.

Надавив своей грязной сандалией на лоб Оками, Райдэн заставил его уткнуться лицом в солому.

Оками вдохнул. Он уже сопротивлялся. Императору доставляло удовольствие смотреть, как он борется. Наблюдать, как его избивают, чтобы заставить подчиниться. Затаив дыхание, Оками взглянул вверх и увидел безмятежное лицо императора. Он не собирался снова дарить Року такую радость.

В следующий раз, когда Оками будет бороться перед этим пронырливым повелителем, это закончится реками императорской крови.

– Чего ты больше всего желаешь в этот момент, Такэда Ранмару? – спросил Року беззаботным голосом.

Оками желал многого, но отказывался давать императору еще какую-либо власть над собой. Он промолчал, его глаза сверкали, как кинжалы.

– Ты жаждешь мести, не так ли, феникс? – тихо спросил Райдэн, надавив на лицо Оками еще сильнее. – Восстать из пепла?

Року улыбнулся, его слова были чуть громче шепота:

– Но сначала ты должен сгореть.

Ловушки из шелковых нитей

Марико низко опустила голову, глядя в пол. Она шла вслед за Сидзуко, ее таби с раздвоенными пальцами шуршали по лакированным деревянным полам коридоров замка Хэйан.

Странно было снова надеть женскую одежду. Хотя Марико прожила в образе мальчишки в лесу Дзюкай всего несколько недель, даже за это короткое время ее инстинкты изменились. Скользя в носках по этим прославленным коридорам, Марико мечтала поднять голову и беззастенчиво оглядеться вокруг. Запомнить каждую деталь, потому что она не знала, когда может пригодиться даже самая незначительная из них.

Вместо этого она заставила себя вернуться к шагам танца, который исполняла большую часть своей жизни.

Голову вниз. Глаза опущены. Голос снизить до шепота, который не мог уловить даже ветер.

Когда они с Сидзуко снова повернули за угол, две молодые служанки заняли свои места по бокам от нее. Марико оглянулась через плечо, и крошечные кусочки серебра и нефрита, свисающие с ее прически, весело зазвенели перед ее лбом. Она воспользовалась этим движением, чтобы незаметно поднять взгляд, осматривая затянутые шелком стены и элегантные экраны раздвижных дверей, – некоторые были открыты, чтобы впустить свежий воздух, а некоторые закрыты на задвижки без какого-либо определенного порядка, – а также изящные бумажные фонарики с изображенными на них журавлями, рычащими тиграми и змеевидными рыбами.

Когда ее глаза вернулись к полу, Марико снова сосредоточилась на почти ритмичном движении своих ног. Они скользили в заученной манере, одна пятка на единой линии с другой. Ее кимоно колыхалось волнами по обеим сторонам ее носков с раздвоенными пальцами. Взгляд Марико скользнул по блестящему подолу из бледного шелка тацумура.

Длинные рукава ее фурисодэ[8] были покрыты сложным узором из крошечных цветов – камелий, фиалок, апельсиновых цветов и сакуры, каждый из которых был вручную пришит к ткани. Все цветы соединялись нарисованными лозами, оттененными жидким золотом. Крошечные птички порхали от цветка к цветку по всему пространству мокрого шелка. Это кимоно было броней Марико при дворе, самой богато украшенной броней, которую она когда-либо носила за всю свою жизнь. Его принесли из личного хранилища одежды императорской семьи, чтобы почтить ее статус. Когда сегодня днем в ее комнате кимоно было развешено, от внимания Марико не ускользнули восхищенные взгляды и приглушенные вздохи.

Ее вели к кому-то важному. Это все, что знала Марико.

Возможно, это был ее жених. Или, может быть, даже сам император.

Она сделала глубокий вздох. Удивительно, как сильно могла измениться ее судьба всего за несколько коротких дней. Две ночи назад Марико прибыла в Инако в грязном косодэ воина, вернувшегося с поля боя. Нынче она была одета как императрица, и ее вели по Золотому замку на аудиенцию к члену императорского двора.

Если бы у Марико было хоть какое-то желание найти что-то забавное в ее ситуации, то это, без сомнения, было бы простой задачей. Что-то, от чего Рэн усмехнется, Ранмару – нет, а Цунэоки задразнит ее потом. Но желание смеяться, родившееся в лесу Дзюкай, меньше чем за неделю превратилось в пепел на ее языке.

Вместо этого Марико сосредоточилась, пытаясь подготовиться к тому, что ее ждет.

«Меня будут допрашивать? Во мне будут сомневаться? Заставят отвечать за чужие преступления?»

В конце концов, она не могла быть уверена, что это не ловушка. Если она что-то и узнала об императорском дворе, то только то, что это было место тайн и обмана.

А подобное создавало возможность вообще для чего угодно.

Когда небольшая процессия Марико свернула в другой коридор, потолки над ними стали все выше, а резные экраны по обеим сторонам – еще богаче украшенными. Полы под ее шелковыми таби громко скрипели, как будто были слишком старыми и нуждались в ремонте. Марико слышала об этих полах. Издаваемые ими звуки напоминали крик угуйсу[9], поэтому их называли соловьиными полами. Деревянные настилы были сконструированы таким образом, чтобы никто – ни друг, ни враг – не мог пройти по ним неуслышанным. Тот факт, что Марико шла по ним, означал, что она входит в часть замка Хэйан, которая, несомненно, находилась под усиленной охраной.

Колени Марико под слоями ее кимоно и многочисленных нижних одежд затряслись. Шагая, она принялась сгибать пальцы ног, чтобы заставить свои ноги вернуть себе силу. Этот танец будет трудным, и, чтобы хорошо его исполнить, Марико должна контролировать все свои эмоции. Несмотря на усилия родителей и многочисленных наставников, она никогда не была девушкой, которая могла спокойно войти в комнату и чувствовать себя при этом непринужденно. Марико всегда предпочитала компанию собственного разума бессмысленной болтовне представителей знати.

Ее мысли обратились к Юми. Майко была одним из немногих исключений из этого правила. Младшая сестра Асано Цунэоки обладала потрясающим интеллектом и талантом разгадывать, чего хотят мужчины, помимо очевидного. Хотя Марико провела в ее компании всего несколько коротких дней, она пришла к выводу, что Юми знает, чего хотят мужчины, еще до того, как те сами это поймут.

«Я бы отдала каждый золотой рё в своем приданом за возможность научиться искусству взвешенной беседы у Асано Юми».

Марико была так поглощена своими мыслями, что чуть не споткнулась, когда ей открылся вид за поворотом. В ее горле застряло множество вопросов, и самые громкие грозили вылететь в любое мгновение:

«Что они сделали с Оками? Он… мертв?»

Но она была не настолько глупа, чтобы думать, будто получит какой-то ответ. Тем более не от него. Не от этого юноши, который смотрел на нее с таким недоверием.

У поворота в боковой коридор застыла безмолвная фигура, ожидая, когда они пройдут мимо. Его лицо было серьезным, а поза напряженной. Его хакама из темного шелка были выглажены до хруста, без единой лишней складки. Это был молодой человек, для которого такие вещи были столь же естественными и непринужденными, как цапли в полете. Только его глаза противоречили его манере поведения – их глубину омрачала тень, которую Марико не могла определить.

Кэнсин.

Ее брат. Ее близнец.

Кровь поползла вверх по ее шее, обжигая кожу. Марико перестала сжимать кулаки и остановила свой взгляд на брате, изображая то, что, как она надеялась, было выражением привязанности.

«Будь водой. Двигайся по течению».

Он наблюдал за ней. Внимательно изучал. Даже с такого небольшого расстояния Марико, достаточно хорошо знающая своего брата-близнеца, могла увидеть, что он не верит ни единому ее слову. Это осознание пронзило что-то глубоко в груди девушки. Угрожая разорвать связь, существовавшую между ними с момента рождения. В ту ночь, когда они покинули лес Дзюкай, он изучал ее тем же взглядом, словно смотрел на загадку, которую не мог разгадать. Хотя Дракон Кая сказал очень мало, было очевидно, что Кэнсин сомневался в каждом движении Марико как тогда, так и сейчас. Раздумывал, не лежит ли в его основе двуличие. Каждый раз, когда она встречала взгляд своего брата, Марико видела недоверие и неуверенность.

Два чувства, которых никогда раньше не было между ними.

Она задавалась вопросом, что он увидел, когда посмотрел на нее. Марико была готова поспорить, что это было что-то другое, но в то же время то же самое. Что-то, окрашенное болью.

– Марико, – мягко заговорил Кэнсин.

Ее свита остановилась перед ним. Сидзуко и служанки по бокам низко поклонились. В конце концов, Хаттори Кэнсин был Драконом Кая – одним из самых прославленных воинов во всей империи. Сыном уважаемого даймё. Самураем, пользующимся большим уважением среди членов императорского двора.

Марико заставила себя улыбнуться. Заставила свои глаза отразить эту улыбку.

– Ты… хорошо отдохнула за эти две ночи? – спросил Кэнсин.

– Прекрасно, – кивнула она. – Это первый спокойный сон за последние недели.

«Еще одна ложь».

Она уже потеряла счет тому, сколько раз лгала ему.

– Рад это слышать. Ты выглядишь… лучше. Больше похожей на себя. – Дракон Кая тщательно подбирал слова, будто собирал плоды с дерева. Это было так похоже на него – вести себя подобным образом. С требовательностью к каждой мелочи.