Всем стоять на Занзибаре
Античная система рабовладения продержалась довольно долго, невзирая на парадоксальную дискретность общечеловеческой идентичности, подразумевающуюся в любом социальном устройстве. Американская система рабовладения начала разваливаться еще до начала Гражданской войны. Почему? Ответ, помимо всего прочего, содержится в Кодексе Хаммурапи, в первом из известных на сегодняшний день по-настоящему разработанных сводов законов. Впрочем, и для него верно, что наказание за нанесение увечья свободному человеку много тяжелее, чем за нанесение увечья рабу, – раб-то всегда под рукой. При римлянах раб обладал неким неотчуждаемым объемом собственности (NB!) и гражданских прав, нарушить которые не мог даже его хозяин. Для должника возможно было продать себя в рабство и вернуть долг в разумном – пусть притянутом за уши, но не несбыточном – предвкушении того, что получится вернуть утраченное состояние. Первый известный преуспевший банкир был греческим рабом по имени Пасион, которые выбился в миллионеры, купил себе свободу и взял в компаньоны своих бывших хозяев.
В случае американского негра-раба подобная система возможностей вообще не предусматривалась. Раб имел те же права, что и скотина, то есть никаких. Предположительно добрый хозяин мог отпустить на волю раба, оказавшего ему услугу, или в дополнение к свободе назначить ему пенсию – так отправляют на пастбище в мире доживать свои старческие годы любимую лошадь. Но дурной хозяин мог раба изувечить, заклеймить или засечь до смерти девятихвосткой с железными грузилами, и не было никого, кто бы призвал его к ответу.
Верно, вы не раб. Вам намного, намного хуже. Вы – хищный зверь, запертый в клетке, прутья которой не неподвижные, прочные предметы, которые можно глодать или о которые можно биться в отчаянии головой, пока не напьетесь вусмерть виски и не перестанете изводить себя. Нет, эти прутья – конкурирующие представители вашего собственного вида, в среднем как минимум такие же изворотливые, как вы, вечно перемещающиеся, так что вы не способны их пришпилить, готовые без малейшего предупреждения поставить вам подножку, дезориентирующие вас в вашей личной среде, пока вам не захочется схватиться за пистолет или топор и превратиться в мокера. (По сути, именно поэтому в них и превращаются.)
И таких сейчас больше, чем когда-либо прежде. Вы же привыкли ожидать частной жизни, чтобы время от времени сбросить напряжение, но частная жизнь становится все более и более дорогостоящей, поэтому считается нормальным, что даже хорошо оплачиваемый бизнесмен пускает кого-то в свою квартиру, чтобы совместно пользоваться жизненным пространством, на оплату которого уже не хватает его собственного заработка – если в квартире, например, достаточно большие комнаты, чтобы вместить не только его самого, но и его личную собственность. А сегодняшняя агрессивная реклама приказывает вам выкинуть эту лелеемую собственность и приобрести другие, чужие для вас вещи. А еще вам день и ночь твердят из разных официальных источников, дескать, люди, которых вы не знаете, но которые придерживаются таинственных квазирелигиозных заповедей, известных как марксистско-ленинско-маоистская догма, и общаются на языке, знаки которого вы и письменностью-то не считаете, пытаются вторгнуться в угодья вашей банды, вашей нации. И еще…
В последнее десятилетие двадцатого века объем продаж транквилизаторов подскочил чудовищно – на тысячу триста процентов. Если ваша страна не слишком бедна и в состоянии обеспечивать поставки, два из пяти ваших знакомых – нарики и сидят на каком-нибудь, возможно, разрешенном и приемлемом в обществе наркотике вроде алкоголя. Впрочем, скорее всего они сидят на транках, которые, кстати, подавляют способность к оргазму и толкают человека, на них подсевшего, прибегать к оргиям, якобы стимулирующим ослабленную потенцию, или на таком препарате, как мозголом, который в качестве приманки обещает «уникальный личный опыт» и с большей вероятностью повлечет за собой старческую деменцию, чем курение табака – рак легких.
Короче говоря, ваша жизнь от рождения до смерти сродни шагам безнадежно пьяного канатоходца, чей номер до сего момента был настолько плох, что теперь его забрасывают тухлыми яйцами и пустыми бутылками.
А стоит вам упасть – с непреложной неизбежностью, – и случится вот что: вас изымут из привычной среды (она вам не нравится, но хотя бы не совершенно вам чужда) и поместят в другое место, где вы никогда раньше не были. Главным лишением станет лишение территории: вас запихнут в камеру, в которой нет решительно ничего, что помогало бы вам идентифицировать себя как самостоятельную личность. Вторичным лишением станет отсутствие абстрактных эквивалентов территории: у вас отберут одежду, которую вы сами себе выбрали, и дадут вам заношенные тряпки из вторых или двадцатых рук, и у вас не будет ни малейшей частной жизни или уединения, поскольку, сообразуясь с особым, беспорядочным расписанием (чтобы вы не могли даже определить время по приступам голодных резей в желудке), станут распахивать дверь и пялиться на вас, чтобы узнать, что вы делаете.
В конечном итоге вы изобретете собственный язык, поскольку иного способа изолировать себя у вас не будет; вы станете карябать на стенах письмена своими экскрементами, так как в этом месте вам не принадлежит ничего, кроме продуктов вашего тела; и вас назовут безнадежным и «интенсифицируют» прописанное вам «лечение».
Не говорите, что с вами такого не случится. В последние сто лет шансы на это растут ежедневно. По меньшей мере пять ваших знакомых побывали в психиатрической клинике, и из этих пятерых по меньшей мере один приходится вам родственником, пусть только двоюродным или троюродным. Опять же, если это не так, то только потому, что вы живете в слишком бедной стране, которая не может себе позволить достаточно психбольниц, чтобы охватить все свое население в общепринятых масштабах.
Слава богу, что есть такие страны! Если то, что я здесь пишу, вас встревожило, вам следовало бы туда иммигрировать».
«Вы: Зверь» Чада С. Маллигана
Прослеживая крупным планом (5)
Изменяющий парадигмы
По пути к прекрасным современным небоскребам Университета патриотизма студенты, немного конфузясь (ведь власть предержащие суеверий не одобряют), обычно заглядывают в разукрашенный многоцветными флажками и позолотой храм, чтобы, задабривая духов, возжечь пирамидки-вулканчики из благовонной пасты и благодаря этому чуточку полнее сосредоточиться на занятиях.
Многое изменилось в Ятаканге, но тот, кто, на взгляд людей влиятельных, больше всего был за это в ответе, чурался известности. Более того, один крайне важный фактор оставался неизменным: в Ятаканге, быть может, более, чем в любом другом месте на поверхности планеты, люди ощущали произвол высших сил.
Богатства сотни расхваливаемых островов, на которых раскинулась эта страна, были почти невероятны. Изо всех стран Азии Ятаканг один мог экспортировать излишки продовольствия, по большей части сахар и рыбу. Источником последней, поставляемой тысячетонными партиями, служил специальный штамм Tilapia (в народе «тиляпия»), модифицированный профессором Люкакартой Моктилонгом Сугайгунтунгом. Благодаря многочисленным месторождениям страна могла обеспечивать себя такими благами, как алюминий, бокситы и нефть, которая использовалась не как топливо, а для изготовления пластмасс и полимерных материалов. (Искусственно выведенная профессором Сугайгунтунгом бактерия сама разбивала местную маслянистую горючую жидкость на поддающиеся откачке более легкие фракции и проделывала это на глубине мили под землей.) Это была самая большая страна в мире, в которой не было ни одного завода по синтезу резины. (Местные плантации были беспощадно очищены от культур двадцатого века и заново засажены выведенным Сугайгунтунгом штаммом, который давал вдвое больше латекса, чем все прочее.)
Но все это процветание могло в одночасье – без предупреждения иного, нежели дрожь иглы на бумажной ленте, – рухнуть от ярости Дедушки Лоа, дремлющего у пролива Шонгао. Древний вулкан мирно спал с самого 1941 года, но рынок вулканчиков благовоний все равно процветал.
– А теперь я хотел бы, – сказал Сугайгунтунг орангутангу, – чтобы ты пошел в комнату с синей дверью. Понял? Синей! И заглянул в каждый ящик стола, пока не найдешь свое изображение. Принеси мне его. И поскорей!
Орангутанг почесался. Он, пожалуй, был не самым привлекательным представителем своего вида. Нежелательный побочный эффект наградил его плешивостью, и живот и часть спины у него были голыми. Но, обдумав инструкции, он послушался и, переваливаясь, побежал к двери.
Самым важным из четырех посетителей доктора Сугайгунтунга и единственным, который сидел, был массивный мужчина в простом серовато-белом костюме, его стриженные ежиком волосы покрывала традиционная черная шапочка. В надежде на скорое одобрение Сугайгунтунг обратился к нему:
– Уверен, вы признаете, что это демонстрирует его способность выполнять голосовые команды, а также распознавать цвета, обычно не воспринимаемые особями его вида, и, более того, отыскивать свое собственное изображение среди всех прочих. Учитывая сложность проблемы и короткий срок, отведенный на ее решение, это подлинный прорыв…
Посетитель носил с собой короткую трость. Желая поменять тему разговора, он ударял ею по ботинку. Именно это он сделал сейчас – со звуком, похожим на щелчок кнута. Рефлекторно, словно собака Павлова, Сугайгунтунг умолк.
Посетитель встал и в пятый или шестой раз обошел лабораторию, особо задержав взгляд на рамах на стене. Тут была и третья, и пятно не поблекшей краски еще выдавало ее прежнее место, но главе лаборатории вскользь дали понять, что даже номинация на Нобелевскую премию в области химии слишком непатриотична, чтобы выставлять ее напоказ. Остались только карта мира и портрет маршала Солукарты, главы Ведомой к Социализму Демократической Республики Ятаканг.
– Вы в последнее время смотрели на эту карту? – внезапно спросил посетитель.
Сугайгунтунг кивнул.
Сверкнув, трость превратилась в указку и легонько постучала по прикрывающему карту стеклу.
– Точно нарыв на теле Ятаканга остается эта язва американского империализма, этот памятник их откровенной алчности! Вижу, – кивнул он с чуть большим одобрением, – ваша карта хотя бы не замарана названием Изола.
Карта была доизольской, но Сугайгунтунг решил, что не может поставить это себе в заслугу, а потому промолчал.
– И хотя наши друзья и соседи китайцы, – указка сдвинулась к северо-западу, – такие же азиаты, как мы, поистине прискорбно, что они столь долго были жертвами европейской идеологии.
Сугайгунтунг выразил живое согласие. Речь гостя несколько отличалась от официальной линии, поскольку масса народонаселения Китая была слишком велика, чтобы оскорблять их страну, но выражала дозволенное внутри партии мнение.
Трость-указка описала продолговатую, похожую на банан петлю, охватившую широко раскинувшиеся острова Ятаканга.
– Вскоре все поймут, – негромко продолжал посетитель, – что настало время внести воистину азиатский вклад в будущее нашей части планеты. В пределах наших границ у нас двести тридцать миллионов человек с непревзойденным уровнем жизни и образования, непревзойденным уровнем политической просвещенности. Куда подевалась ваша обезьяна?
С упавшим сердцем Сугайгунтунг послал ассистента на поиски орангутанга. Он попытался объяснить, что все экспериментальные предшественники животного убили себя, поэтому одно то, что существо еще живо, уже победа, но посетитель снова хлопнул себя по ботинку. Повисло зловещее молчание, пока не вернулся юноша: ведя обезьяну, он тихонько ее отчитывал.
– Он нашел свое изображение, – объяснил он. – К сожалению, в том же ящике оказалась фотография его любимой самки, и он остался на нее поглядеть.
По физическому состоянию орангутанга – мучительно очевидному из-за проплешины на животе – было ясно, что он твердо научился распознавать двумерные изображения – продвинутое умение, которому некоторые группы людей, например бушменов и бедуинов, приходилось обучать миссионерам. Но Сугайгунтунг решил, что нет смысла пытаться донести этот факт до посетителя.
Последний фыркнул.
– Почему вы работаете с таким малообещающим материалом?
– Я не совсем вас понял, – рискнул возразить Сугайгунтунг.
– Мартышка остается мартышкой, подправили вы ей хромосомы или нет. Почему бы не работать на уровне, где большая часть работы уже проделана за вас?
Сугайгунтунг все еще смотрел недоуменно.
Посетитель снова сел.
– Послушайте, доктор! Даже запершись у себя в лаборатории, вы не можете забыть о внешнем мире, правда?
– Я исполняю мой гражданский долг. Я по нескольку часов в день посвящаю изучению положения дел в мире и регулярно посещаю информационные собрания своего района.
– Хорошо, – саркастически одобрил посетитель. – Далее вы поклялись посвятить себя целям нашего народа: возвращению ныне находящихся под пятой американцев островов Сулу в состав нашей страны, на их исторически законное место, упрочению Ятаканга как естественного первопроходца азиатской цивилизации?
– Разумеется. – Сугайгунтунг сцепил руки.
– И вы никогда не уклонялись от внесения своего вклада в осуществление этих целей?
– Думаю, об этом свидетельствует моя работа. – Сугайгунтунг начал поддаваться раздражению, иначе ни за что не подошел бы так близко к похвальбе.
– В таком случае вы примете предложение, которое я сейчас сделаю, особенно потому что Вождь, – указка мимоходом отсалютовала фотографии на стене, – лично выбрал его как наиболее перспективный выход из наших сегодняшних и, разумеется, временных затруднений.
После, проиграв спор, Сугайгунтунг ловил себя (и не впервые за последние месяцы) на том, что жалеет, что традиция воссоединения с честью с духами предков в государстве двадцать первого века была запрещена как неуместная.
Контекст (6)
Выходишь там, где…
Бениния (Бе-ни-ния) – страна в Западной Африке, к северу от Гвинейск. залива, 6330 кв. миль, прибл. нас. (1999) 870 000. Ст-ца Порт-Мей (127 000). Рыб-во, с/х, ремесла.
1883–1971 – колония и протекторат брит. кор. С 1971 незав. респ.
Нас-ние: 85 % шинка, 10 % холаини, 3 % иноко, 1 % кпала.
Вер-ние: 30 % христиан, 30 % мусульман, 40 % раз. языч. культы.
«…и по сей день остается самым жестоким наследием колониальной эксплуатации. Страна, которая своей нынешней чрезвычайной перенаселенностью обязана притоку беженцев от племенных конфликтов на сопредельных территориях и которая почти совершенно лишена природных ресурсов и потому неспособна себя обеспечивать. Не раз получая помощь ООН, она была низведена до положения нищего в мировом сообществе, невзирая на гордый отказ президента Обоми от «технического содействия» Китая. Видя перед собой печальную судьбу бывших французских колоний, президент Обоми, возможно, прав с точки зрения видов на будущее, но это будущее пока не наступило, а краткосрочные прогнозы обещают голод и эпидемии…»
(НЕГР. Представитель подгруппы человеческой расы, который происходит (или чьи предки происходили) с части суши, обзываемой (не местным населением) Африкой. Негры стоят выше европеоидов в том, что не изобрели ядерного оружия, автомобиля, христианства, нервно-паралитического газа, концентрационных лагерей, эпидемий милитаризма и мегаполисов.
«Словарь гиперпреступности» Чада С. Маллигана)
– Старик Зэд сидит в своем кресле уже сорок лет, и я все спрашиваю себя: он так держится за пост потому, что этого хочет, или потому, что просто во всей этой захудалой стране нет никого, кто был бы способен его сменить?
Режиссерский сценарий (5)
Слушайте-слушайте
Из спальни Нормана Виктория вышла в прозрачном белом трико и домашних брюках Максесс: короткие, до середины бедра штанины были украшены сзади оборками, собранными на попке в подпрыгивающую розетку, а спереди состояли из трех слоев тяжелой золотой бахромы на шнурке, натянутом между тазовыми костями. По всей видимости, столько времени у нее ушло не на одевание, а на возню с прической и макияжем. Теперь ее почти белые волосы были уложены и закреплены в модном стиле а-ля антенна, вены прорисованы синим (один остряк окрестил эту моду «терка-контур»), а ногти, соски и контактные линзы – хромированы.
Поглядев на мужчин ровно столько, чтобы определить, что они заняты разговором, она ушла в угол, где стоял ее полиорган. Надев наушники, чтобы не мешать им своими упражнениями, она в который раз начала разучивать простое упражнение с тремя тактами левой рукой и пятью правой.
Всякий раз, когда его спрашивали о чем-то, лежащем за пределами его специализации, Дональд чувствовал себя ужасно неловко, сознавая глубину своего невежества. Однако когда он суммировал все, что мог вспомнить о Бенинии, – про себя удивляясь, почему бы Норману просто не взяться за телефон и набрать энциклопедическую справочную, – афрам был искренне поражен.
– Спасибо. Ты напомнил мне кое-что важное, о чем я совсем позабыл.
– Откуда вдруг интерес к такой незначительной стране? – копнул поглубже Дональд.
Норман глянул на Викторию, решил, что за нестройным рокотом органа в наушниках она все равно ничего не сможет подслушать, и криво улыбнулся.
– У тебя в службе безопасности «Джи-Ти» никого нет?
– Конечно нет, – с оттенком раздражения ответил Дональд и приготовился встать, чтобы налить себе еще.
Норман едва не взорвался («Ну, разумеется, бледнозадые все понимают вкривь и вкось!»), но взял себя в руки.
– Извини, я хотел сказать… – Он с трудом сглотнул. – Я хотел сказать, ты не против, если я поделюсь с тобой кое-чем, о чем, строго говоря, не следовало бы упоминать?
– Обещаю, дальше меня это не пойдет, – заверил его Дональд, снова откидываясь на спинку кресла. К чему это он? Так Норман еще никогда при нем не нервничал: сейчас он даже заламывал руки, будто мог выжать проступивший на ладонях пот.
– Скажи, как по-твоему, зачем бы Старушке Джи-Ти плюс казначею корпорации и старшему вице-президенту по проектам и развитию приглашать на ланч с Элиу Мастерсом, потом выставлять меня как… как комика кабаре и при этом не обсуждать ничего, повторяю, ничего, кроме банальностей?
Эти слова он произнес с нажимом, ведь они символизировали то, что могло бы быть важным прорывом.
Дональд был поражен, что Норман после столь долгого периода взаимной вежливости – иногда переходящей в ехидство – вдруг ему доверился. Постаравшись скрыть свою реакцию, он покопался в памяти, вспоминая названного человека.
– Элиу Мастерс? Ах да! Он был нашим послом на Гаити, так? Потом его послали в Бенинию, и ходили слухи о смещении с должности, намеки на какой-то скандал.
Норман вздохнул:
– Мы, афрамы, чувствительны как ссадина, а? Еще были обвинения в пристрастности и всевозможных зловещих махинациях. В слухах о скандале я бы усомнился, поскольку с интересом следил за его карьерой, и все, кого я знаю, хвалили его за честность, а что до остального… Ну, трудно себе представить, что его послали гнить в какой-нибудь глуши.
– Думаешь, за его переводом крылась какая-то причина? – предположил Дональд. – Что ж, такое возможно, но… при чем тут твоя корпорация? На мой взгляд, она тут не при делах, но тебе лучше знать.
После короткого промедления Норман сказал:
– Сперва я решил, что это может быть связано с ПРИМА.
– Проектом Разработки Ископаемых Минералов в Атлантическом океане? – Дональд несколько секунд это обдумывал, потом пожал плечами. – Ходят слухи, что Джи-Ти волосы на себе рвет: нашла сокровищницу минералов, а разрабатывать залежи ей не по карману… Так вот где собака зарыта?
– В общем, да, – согласился Норман. – Дело в том, что доставка пригодной к переработке руды с ПРИМА на поверхность стоить будет примерно столько же, сколько ее добыча из более традиционных источников. Сколько наши инженеры ни бились, они так и не смогли придумать, как удешевить этот метод. Цены на сегодняшнем рынке – на самом нижнем пределе для продукции ПРИМЫ, но конкуренты с радостью урежут свои доходы, лишь сбив цены, оставить в дураках «Джи-Ти». «Джи-Ти» придется конкурировать себе в убыток, а ведь разрабатывать золотую жилу так – идиотизм чистой воды, да?
– Ну и какая может быть связь между Бенинией и ПРИМА?
– Никакой, насколько я понимаю. Рынков там нет. Правительство слишком бедно, чтобы покупать даже со скидкой. Иными словами, дело не в «Джи-Ти», а, по всей видимости, в Государстве.
Дональд потер подбородок.
– Как? Разумеется, ни для кого не секрет, что и Дагомалия и РЕНГ зарятся на Порт-Мей. В потенциале это одна из лучших гаваней Гвинейского залива. В настоящий момент там всего лишь рыболовецкий порт, но если его основательно почистить и обустроить… Гм! Да, пожалуй, Государство может быть заинтересовано в независимости Бенинии.
– Но какой ему от нее прок? Порт-Мей как морская база?
– Там уже есть наша карманная республика Либерия. Можно сказать, в двух шагах. В любом случае Порт-Мей слишком уязвим: хорошо обученная армия могла бы за полдня изолировать город, а еще за двое суток оккупировать всю страну.
– Просто из принципа? Чтобы она не попала в руки соседям-экспансионистам?
– Сомневаюсь, что Государство стало бы вмешиваться до такой степени, даже если бы президент Обоми на коленях умолял. Посмотри, что вышло с Изолой. Двадцать лет прошло, а протесты все не утихают, то и дело кто-нибудь на демонстрации выходит, а ведь объединение произошло в результате плебисцита.
У Нормана вдруг отпала челюсть, точно его вдруг озарило. Дональд подождал, не озвучит ли он посетившую его мысль, а потом рискнул высказать свою догадку:
– Ты спрашиваешь себя, не Мастерс ли это обратился к «Джи-Ти», а не наоборот?
– Клянусь бородой Пророка! Дональд, ты что, скрытый телепат? Именно об этом я сейчас и думал. Странно было бы, чтобы такой человек, как Мастерс, ушел с дипломатической службы ради мягкого кресла в совете директоров, где больше престижа, чем честной работы. В отставку ему еще рано, к тому же он слишком успешен на своем поприще, чтобы его можно было перекупить и так заставить отказаться от выбранной карьеры. И за ланчем тоже не было сказано ничего, что позволяло бы предположить, будто Джи-Ти пытается перетащить его к себе, хотя если уж на то пошло, говорили-то там о пустяках.
Снова повисло молчание. Мозг Дональда гудел, обрабатывая рассказанное Норманом, и он готов был подождать, пока тот продолжит, – к чему рисковать случайным замечанием свести разговор на другое. Однако Норман погрузился в рассматривание собственной левой руки, которую поворачивал то тыльной стороной вверх, то ладонью, будто никогда прежде не видел. Если он и намеревался сказать что-то еще, то довольно долго тянул, подбирая слова.
Когда же он наконец как будто собрался открыть рот, его опередила Виктория, которая, стянув наушники, повернулась к ним на табурете.
– Норман! У нас есть какие-нибудь планы на вечер?
Вздрогнув, Норман поглядел на часы. Потом вскочил с кресла.
– Извини! Я едва вечернюю молитву не пропустил. Сейчас вернусь, Дональд.
– А я ответа не получу? – подстегнула его Виктория.
– Гм? А… Нет, у меня нет настроения. Спроси Дональда.
Так она и сделала, вздернув одну выщипанную бровь. Он помедлил с ответом: не имея в данный момент собственной терки, которую мог бы предложить взамен Норману, он последние две недели редко бывал в обществе Виктории. Сейчас ее безупречное искусственное совершенство вызвало у него только раздражение, напомнив про Гвиневру Стил и препараты из ее прославленных «Бьютиков».
– Нет, спасибо, – пробормотал он и пошел за выпивкой, за которой собирался встать еще несколько минут назад.
– Тогда ты не против, если я пойду погуляю? – направляясь к двери, обиженно сказала Виктория.
– Гуляй сколько хочешь, – бросил через плечо Норман, прежде чем исчезнуть в своей спальне, где обращенный к Мекке уже был расстелен молитвенный коврик.
Хлопнула дверь.
Предоставленный самому себе, уже почти жалея, что отклонил предложение Нормана, Дональд принялся расхаживать взад-вперед по просторной гостиной. Окружающее только частично занимало его, из головы не шло нехарактерное поведение Нормана.
Вскоре случайные скитания привели его к полиоргану. С тех пор как Виктория у них поселилась, он ни разу внимательно его не рассматривал. Последней модели инструмент складывался – с сиденьем и всем прочим – до размера чемодана, к тому же был настолько легким, что Виктория могла поднять его двумя пальцами.
Дональд полюбовался глянцевым полихромно-переливчатым покрытием: в миллиметровом слое лака свет разлагался на спектральные компоненты, словно материал погрузили в радужные краски. Бездумно поднеся к уху наушник, он нажал наугад несколько клавиш.
Диссонансный рев грозил разорвать барабанную перепонку.