– Туда. Сегодня я хочу спать на мягком.
Серый пожал плечами:
– Ври, что ты, наоборот, в Морусию.
– Да уж своим умом дойду!
Как заботливый муж, Серый ответственно помог мне перебраться на другую сторону реки. Странно, что не было мостков, да и ни одной тропки от деревни к реке мы не заприметили. Да кто вообще в такой глуши строится? Вокруг лес сплошной, а до ближайшего тракта идти и идти. Впрочем, тропку по темноте мы могли и не разобрать, а мостки наверняка есть дальше по реке. Вытерпев издевательства мужа, с нескрываемым удовольствием накручивающего на меня одну за другой все имеющиеся тряпки (да ни один уважающий себя блаженный в такую погоду не станет в десяток платков кутаться!) и разрисовывающего лицо незаразными, но пугающими струпьями, я решительно направилась к домикам. Серый наскоро освободившийся от одежды и перекинувшийся в волка, теперь смотрел на меня откровенно щенячьими глазами и, люби он меня чуть меньше, точно бы никуда не отпустил.
Тропинки от деревни и правда не было – всё заросло некошеной, по меньшей мере, с весны травой. Да и деревней селение сложно назвать – три двора, два из которых выглядели заброшенными. Поодаль чернели развалины других зданий: не то деревенька когда-то была крупнее, да обмельчала, не то кто-то сарай затеял строить – в темноте не разберёшь. По-настоящему жилым выглядел только один дом: большой, видимо принадлежит местным богачам, явно добротнее соседей, из крепких, надолго сложенных брёвен. Из окон едва заметно пробивался свет лучины, а то и печных углей – очень уж тусклый, из трубы шёл дымок. Я принюхалась: вкусно пахло жареным мясом. Жаль, ветер гнал запах от реки, иначе Серый точно бы не утерпел и пошёл со мной. Я мысленно прикинула содержимое пригревшегося за пазухой кошеля. С десяток медных монет и три серебрушки. Столько же или чуть больше спрятано в сумке, оставшейся у мужа. С лихвой хватит на ночлег и ужин, если местные жители решат содрать денег с бедной странницы, да ещё и закупиться завтра чем повкуснее червивой крупы останется.
Я кокетливо постучала в дверь костяшками пальцев. В ответ на звук в доме что-то упало, покатилось по полу. Послышались торопливые шаги: сначала по комнате – шмыг-шурх, будто кота спугнули, потом в сенях. Кажется, хозяева никак не ожидали гостей.
– Кто тут? – глухой голос у самой двери.
– Сами мы не местные, – затараторила я, – странствующая нищенка, без дома, без семьи, впустите на ночлег, подсобите, чем можете!
За дверью зашебуршало, запыхтело. Открыла старушка, настолько худая и болезненная, что я постыдилась строить из себя побирушку. Поверх явно древнего, местами в пятнах, платья она накинула цветастый платок, прикрывавший грязные редкие волосы, выбивавшиеся паучьими лапками.
– Доброго вечера, хозяюшка! Путь в Морусию держу, да с дороги сбилась. Не подскажите, куда мне? – завершила я свою легенду.
– Конечно, доченька! – обрадовалась старушка, озираясь по сторонам. Видать, крепко я её напугала – никак не поверит, что за углом не прячется отряд вооружённых мужиков. – Ты проходи, проходи. Притомилась никак с дороги? Пойдём, я тебя накормлю-напою. Хоть отдохнёшь чуть.
Обрадованная радушием, я переступила порог. В сенях было темно, хоть глаз выколи. Под ногами путался какой-то мусор (но не со старушки, живущей в глуши, чистоты требовать), несколько раз приложилась лбом обо что-то крупное, тяжёлое, вроде засоленного сала. Облизнулась. Всё-таки в этом доме не бедствуют – удачно зашла. В комнате чуть посветлело, но толком мало что удавалось разобрать: растопленная печь, в устье весело шкварчала сковородка с чем-то явно мясного происхождения, огромный стол тёмного дерева с трудом помещался в комнате, лавки с накиданными тряпками, да пара дверей в соседние комнаты.
– Гля, дед, кого к нам принесло! – обратилась старушка к лавке.
Ворох тряпок внезапно зашевелился и выпустил росток ладони. Ладонь отбросила с лица накидку и явила миру улыбающегося щербатым ртом дедка. Показалось, бедняга зарос паутиной, но колышущиеся от печного тепла белёсые нити были волосами и здоровенной (ох и гордился небось по молодости!) бородой, уходящей в пододеялье. Старичок словно прямиком из избы рос: не поймёшь, где заканчивается лавка и начинаются оплетённые тряпками ноги. Только по-детски розовый провал рта, алевший в круге седой растительности, подтверждал, что лицо у дедка самое что ни на есть человеческое.
– Ай! – восхитилось продолжение лавки, – А мы уж решили, что не видать нам больше живой души!
Дед так радостно рассмеялся, шамкая своим детским ртом, что я поёжилась и невольно пожалела, что оказалась той самой душой.
– Что стоишь истуканом? – прикрикнул хозяин дома на жену. – Уважь гостью, на стол накрой. А ты, деточка, садись, садись. В ногах правды нет, это я тебе как на духу скажу!
Седой то ли захохотал, то ли надрывно закашлялся, стукнув кулаком по ногам. Те даже не шелохнулись в ответ на жестокий удар. «Неходячий!» – поняла я. Бедная старушка… Как же она с ним одна-то?
– Вам помочь? – дёрнулась я.
– И думать не моги! Сиди, где села!
Дедок кивнул на лавку рядом с собой. Приближаться к пугающему старику не хотелось и я, расценив его жест как приглашение, а не требование, примостилась у противоположной стены – через стол от собеседника.
– Ну, говори, гостьюшка, как звать тебя, откуда и куда путь держишь.
Несмотря на доброжелательность и подходящую, вроде как, к случаю беседу, старик смотрел на меня цепко, точно петлю накидывал. Этот запомнит незваного гостя и вмиг растреплет, спроси кто про странных прохожих. Значит, врать надо хорошо. Иначе у меня и не выходило.
– Я, дедушка, родом из Бабенок, – вспомнила я самую далёкую из известных мне деревушек, аж по другую сторону столицы, – родители померли, брат из дому выгнал, сказал, блаженная я, – я тяжело вздохнула, чать нелёгкое детство пережила. Хорошо, чем больше подробностей, тем скорее хозяева запутаются в рассказе. – Я и отправилась странствовать по городам и весям. Где копеечку ухвачу, где хлеба кусок. В Малом Торжке от купцов морусских слыхала, что в их государстве сирых да убогих жалеют, без еды и крова не оставляют. Туда и держу путь, да вот беда: дальше своей деревни никогда не уходила и на тебе – заплутала! Набрела на вас случайно, думаю, найдутся добрые люди, пустят на постой. Да тут, я смотрю, один дом только и остался. Как ваш край зовётся-то? И за чью доброту богов благодарить?
– Доеды мы, милочка! – крикнула из сеней хозяйка, – ДО-Е-ДЫ! Уже и не деревня никакая. Никого не осталось…
Старушка, подолом вытирая липкие (уж не в варенье ли? Вот бы сейчас сладенького!) пальцы, и сама присела за стол. Принесённая ею миска капусты манила кисловатым ароматом, и я не удержалась – хватанула свисающую с края морковную нить, с удовольствием захрустела. Бабка проводила морковку голодным взглядом. Видать, вечерять не успели.
– Мы-то уж решили, что и человека живого не увидим до самой смерти – соседние деревни далеко, за рекой, а мы уже стары для таких переходов. Вот и сиднем сидели туточки, век доживали.
– Да как звать вас, хозяева дорогие? Может, родню вашу где встречу, попрошу вас из деревни этой умирающей забрать.
– А никак нас не звать, милая. Наш с дедом сын немного тебя не дождался. Вот только-только от нас ушёл… Его не стало, так и звать нас некому.
Старики опечалились, вздохнули. Шутка ли! Видать, единственного сына недавно похоронили. Что с ним могло случиться? Не выдержал, умер от тоски в глуши, глядя как мельчает, усыхает некогда богатая деревня, истираясь из людской памяти? Страшное дело, забыть собственное имя, потому что некому больше его произносить. И не ждёт ли нас всех такая участь с годами? Быть может, эти старики приняли то, что мы узнаём после смерти, уже сейчас? Или они добровольно превращались в живых мертвецов, не желая покидать задыхающийся, пустеющий дом? Деревню, которая давно стала бьющемся в агонии умирающим животным. Оно извивается и тонет в собственных нечистотах, не в силах ни остановить подступающую смерть, ни ускорить её, знающее, но не желающее признавать, что конец не просто близок, что он уже настал.
– Ты, старуха, не болтай лишку! Не пугай гостью, – одёрнул её муж, – лучше давай мясо на стол. Пора уже.
Седовласый облизнулся, предвкушая вкусный ужин, а его жена, всплеснув руками (как это замешкалась?!), подскочила к печке и выудила сковороду на длинной ручке, ловко водрузила её на стол, опять отбежала, наверное, за хлебом. Желудок в предвкушении заурчал, едва я заглянула в посудину. И тут же дёрнулся вниз и резко вверх, отозвался ужасом и тошнотой.
В сковороде лежала аппетитно прожаренная, с золотистой корочкой, ароматная человеческая рука.
Стол внезапно стал резко приближаться, затылок запоздало хрустнул. Я упала лицом в миску с капустой и провалилась в спасительную темноту, едва почувствовав подступающую боль и рвоту.
Глава 5
Шесть лет назад
И врагу не пожелаешь
Мы с Серым всё-таки добрались до злополучных ёлок. Конечно, мимо саженки я теперь каждый раз пробегала с содроганием. Слишком хорошо помнила нечеловеческий свист и обхватившую мою ногу… ох, как же я надеюсь, что это всё-таки была водоросль. И светлым летним днём, когда камыши шуршали свою песню на ухо тёплому ветру, когда солнечные лучи, отражаясь от поверхности ровной чистой воды, играли с редким прохожим, невольно притягивая взгляд к глубине, я не обманывалась. Я знала, что в воде было что-то. И пусть меня называют глупой девчонкой, верящей бабкиным россказням, больше не подойду к этой воде ближе чем на косую сажень[14 - Минутка эрудиции. Если одну руку поднять вверх, то расстояние от кончиков её пальцев до пальцев противоположной ноги – это косая сажень.].
Саженка уже подёрнулась робким ледком. Ещё пара седмиц, и промёрзнет хорошенько. А лучше бы и вовсе насквозь. Выморозила, удушила бы зима притаившуюся незримую силу, я бы ей только спасибо сказала. Хорошо слушать сказки о волшебных существах, прячась за крепкими стенами. Совсем не то, когда ледяная рука хватает тебя за пятку, а чувствуешь, будто в самое сердце холодными пальцами лезет…
Мимо саженки я промчалась лётом. Старалась лишний раз даже не смотреть на тёмную воду – мало ли. Зато в лесу сразу задышала глубже, выпрямилась во весь рост – успокоилась. А ведь про лес мне тоже бабка много чего сказывала, но покамест я лично не столкнулась с озлившемся за неуважение лешим[15 - Дух такой. Лесной. Заядлые грибники рассказывают о нём с особым удовольствием.], а то и самим Волосом[16 - Волос – один из основных богов славян. Ему приписывали много свойств, знаний и умений. Покровитель скота и урожая, что чаще всего встречается в литературе, а также сказителей и поэзии, что просто интересный факт. Любит появляться в обличии медведя. Так что попробуйте при случае почитать косолапому сонеты, авось поможет.] под медвежьей личиной, знай себе бегала по чаще. Одна ли, с сестрой или с Серым – всё нестрашно. Вот и сегодня не убоялась ни на миг. Осторожно пробиралась через приодевшиеся за ночь белой шубой ветви. Только вчера они были мокрыми, пустыми. Голые деревья тянулись к небу, моля согреть, утешить перед самыми холодами. И небо не оставило возлюбленную землю, укутало теплом, послало снега. Тонкие хрупкие иголки щерились теперь из каждой складки в древесной коре: не попустим, убережём до весны. С неба всё ещё сыпалась крошка, нежно укрывая застывшую землю.
И какой-то мерзавец запустил в меня снежком, спугнув чуткое волшебство.
Я обернулась. Серый стоял на самой лесной опушке, прячась за молоденькой ёлочкой с раскидистыми лапами.
– Растяпа! А если б я волком был? Сожрал бы тебя уже!
– Волки такими подлыми не бывают! Нечего со спины нападать! Будь мужчиной – подойди и кинь мне этот снежок в лицо!
И подошёл. И кинул. И, конечно, попал. Я, отплёвываясь, погналась за другом, поскользнулась на припорошенных тонким снежком иголках. Серый, не будь дурак, тут же добавил сверху, превращая меня в сугроб. Я схватила его за ногу, дёрнула и тоже укатала – знай наших!
– Ну ты, мать и дурна!
Я огрызнулась:
– Сам дурак!
– Да я что? Я ж полюбовно! Это я так восторг выражаю. Ты ж меня таки укатала.
