Сказочки для отчаянных

Вариант 2

Жил–был художник один… Нет, уже было, точнее – жило, и не единожды.

Жила–была деревянная табуретка. Точнее – начинала жить. Жили–были это те, что уже пожили, прожили всю жизнь почти, были в прошлом воспринятыми и теперь только доживали. Но наш герой, точней – героиня, только–только вышла с конвейера и поступила в розничную торговлю, в городской «Универмаг». Как сельские, так и городские Универмаги – это такая сеть торговых точек, у которой директор принадлежит к когорте универсальных, т.е. чёрно–бело–серых волшебников–волхвов, магов–мистиков. Но речь не о них.

Поставили табуретку в ряду современной мебели. Изящные дорогие стулья, компьютерные и офисные кресла, пуфики и кресла–качалки окружили нашу табуреточку и сразу осмеяли за простоту и дешевизну. Офисные кожаные кресла надменно и презрительно молчали, даже не оглянувшись на почтенное приветствие новенькой. Но табуретка вовсе не придавала этому никакого значения и была довольна тем, что у неё легко получалось делать то, что рекомендовали деревья в лесу, брёвна на сплаве и доски в столярном цеху: желать здоровья и долгоденствия всем седалищам, которые встретятся в жизни, ведь это такой непосильный и здоровье подрывающий труд – являться чьим–либо сиденьем, особенно, если мягкое место клиента не приглянулось. У седалищ есть свой печальный, вековым опытом проверенный афоризм: жопу не выбирают. Может на слух звучит грубовато, но в этих словах вся боль, пот, кровь и слёзы всего того на чём кто–либо, когда–либо сидел во все времена и на всех континентах, будь то седло лошади, унитаз или молитвенный коврик ваххабита.

Покупатели не задерживали взгляда на табуретке, едва скользнув краем глаза по ценнику: «150 рублей». Взгляды больше цеплялись на дорогих креслах и зады покупателей неудержимо устремлялись на них, чтобы апробировать достиженье в культуре сидений. На табуретку ни разу никто не присел, но ей не было почему–то от этого грустно. Хотя для всех это был показатель невостребованности и низкосортности. Впрочем, собеседники у табуретки были. Это современные железные табуреты с мягким поролоновым верхом, обтянутым дерматином, кожзаменителем. На них время от времени присаживался покупатель или даже продавец, и цена у них была раза в три–четыре повыше, но вероятно более близкое родство побуждало их обращать на табуретку внимание и беседовать. От них табуретка узнала, они сами услышали это из разговора покупателя–священника («вот бы кому восседать на мне» – помечтала табуретка), покупавшего себе компьютерный стол с креслом где–то через неделю после Нового Года, что, оказывается:

– Новогодняя Ёлка (а именно из ёлки по странному стечению обстоятельств и была собрана наша табуретка), вовсе не Новогодняя, а Рождественская. Точнее – Новогодняя, но имеется ввиду день рождения какого–то толи бога, толи полубога, получеловека или ещё, сосна их подери, не разберёшь кого и новый год подразумевает возраст того Сидельца, – так стулья и их братия называет всех, кто умеет сидеть, среди же людей так называют зеков. Но суть не в этом. А в том, что, как говорил тот сиделец–священник, – мало кто понимает, почему именно Ёлка на Рождество, ну или там, на Новый Год, нам разницы нет. А дело в том, что это хвоя, хвойное дерево. А того самого Сидельца, чей день рождения отмечается, убили хвойным деревом. Толи по голове хвойной дубиной ударили, толи прямо на дереве этом повесили, плохо мы, табуреты, запоминаем такие мелочи, но усвоили суть.

Задумалась табуреточка, затрепетала, удивляясь таким параллелям между собственным материалом из которого создана и историей праздников человеческих. Какую–то близость к людям ещё большую почувствовала, чуть ли не кровное родство… и испугалась, а ведь и впрямь – кровное – убили ведь человека–то или кем он там у них был ли, работал. Надо бы разузнать поподробнее. Словно вину за собой какую почуяла, словно это она убила или ею убили.

И ни у кого не спросишь. Компьютерные кресла как–то мимо ушей тот разговор священника пропустили, да и мало их от тогда присутствовавших осталось. Диваны и вовсе не вслушиваются в людское сотрясание воздуха, люди им интересны разве что в спальнях… Пытала, расспрашивала соседок, всё в основном одно и тоже рассказывают, повторяются. Разве что вспомнили ещё деталь:

– То самое хвойное дерево не обыкновенное и имеет какую–то удивительную и длинную историю. Будто давным–давно жил сиделец по имени Авраам и вот гостили у него три странных путешественника. В то время более или менее солидные люди ходили с палками, как теперь с пистолетами, от волков ли обороняться или от бандитов отмахиваться и называли эти палки – посохами. Так и у этих трёх бродяг было по посоху. Все три из хвойных пород выструганы. Но как эти три палки с той дубиной связаны, не помним, может одним из них того Сидельца и забили? Помним только, что без палок странники дальше пошли и, несмотря на то, что были безоружны, уничтожили пять (!) городов. Во какие боевики в то время случались, не чета нынешним ваххабитам, пару домов взорвать толком не могут.

У табуретки спёрло дыханье: так вот какие предки у хвои, какие Сидельцы нас предпочитали всем прочим видам деревьев!

Чуть больше года простояла табуретка в магазине, когда и её наконец–то купили, что странно, даже не присев для проверки на прочность, разве что руками потискав. Покупатель был скор, не разговорчив. Не смотря по сторонам, он вошёл в отдел и прямёхонько к табуретке. Расплатился и тут же прочь, унося в руках приобретенье.

Мужчина лет сорока, худой, небритый в свитере и джинсах, весьма похожий на священника, но оказался художник, наверно поэтому и худой. Но художник, видимо, он был для себя и друзей, а для общества – церковный сторож.

Табуретку художник купил как раз для церковной сторожки. Когда табуретка это поняла, у неё возникло ощущение, что это не случайно и появилась надежда узнать тайну Рождественской Ёлочки. В этой сторожке художник и жил. Кроме новой табуретки здесь был только стол, шкафчик с книгами, иконами и лампадой, старый драненький диванчик и электрический чайник с тремя стаканами. А через пару дней священник принёс монитор на 14 дюймов со всеми причиндалами, ради чего, теперь стало ясно, художник и купил седалище. Табуретка по–сути стала приходским компьютерным креслом. О такой участи многие по документам кресла даже снов не видят, а тут так подфартило рядовой табуретке!

– Может влияет хвойная составляющая материи? – Подумала табуретка.

Заднее место художника было костлявым, но радости это не омрачало, табуретка думала о возможных открытиях и благодарила судьбу, за то, что уже случилось.

Священник, по всей вероятности, оказался тем самым, о котором говорили табуреты. Он был другом художника и, купив себе новый компьютер, стол и кресло, старый комп подарил товарищу. Иногда друзья пили в сторожке чай, молились, беседовали и занимались компьютером.

Ближе к Рождеству беседы стали витать вокруг праздничного концерта, его художественного оформления и установки Ёлки прямо в храме, где и намечалось представление. На компьютере писали сценарий проведения праздника и проговаривали его вслух. Табуреточка хватала каждое слово. И вот, что ей стало известно:

– Праотца Аврама посетили Три Ангела в виде странников, у каждого из них был посох Пастыря. Один посох из певка (сосны?), другой из кедра, третий из кипариса, хвойных деревьев. Один из ангелов был прямым Голосом Творца Миров, Его материализовавшимся Словом, остальные два сопровождающие. Они навестили Аврама, чтобы поддержать и ободрить, он очень хотел иметь детей от любимой своей жены Сары, но смолоду у них это не получилось, а теперь уж и состарились, детородный возраст был далеко позади. Но, видя веру и усердную молитву Аврама, Творец пообещал ему, что будет у него и Сары сын. Сара даже рассмеялась, услышав такое абсурдное обещание: может ли забеременеть женщина, когда у неё яйцеклетка не вырабатывается?! Если бы это не был Голос Творца, тогда, разумеется, не может, но обещание было дано и в срок исполнено. А нынче у Ангелов было ещё одно дело в ближайших городах, Содоме, Гоморре и ещё трёх с ними рядом. От Аврама и Сары, которых отныне нарекли Авраамом и Саррой, Ангелы отправились в те города, предварительно оставив свои посохи во свидетельство данного обещания: посохи из разных деревьев срослись, а в последствии пустили корень и процвели деревом до сель не виданным, которое мы теперь называем Елью или Ёлкой. Непосредственно из того первого дерева в дальнейшем была выстругана шпала и использована во время строительства храма Соломона. После какое–то время, по–разрушении храма, шпала была использована в сооружении моста над протокой. Затем, благочестивыми последователями Моисея возложена в купель в Вифезде, при схождении куда Ангела (по всей вероятности ради этого дерева), и возмущении воды исцелялись болящие – первый по возмущении. Когда тот же Голос Творца Миров уже воплотился, а не просто материализовался на какое–то время, но Его не признали и решили убить, по некоторому стечению обстоятельств или совсем обезумев в своём жестокосердии эту шпалу извлекли из купели, где она за сотни лет окаменела и стала по тяжести вровень с железобетонной. Возложили на Воплощённого Богочеловека, предварительно избив Его до полусмерти, заставили нести эту тяжесть до горы Голгофы, где, прибив кое–как (ведь ужасно твёрдым стало бревно) Его руки к этой шпале и повесили на столб, к которому прибили ноги. Всего было использовано четыре здоровенных гвоздя, именно четыре, а не три, как говорили некоторые, мол, один украл цыганёнок, благодаря чему, якобы, Господь благословил цыганское тунеядство и воровство. Может цыгане думают, что тем самым распятому было легче? Скорее всего наоборот: одним гвоздём если обе ноги прибиты – мучительней терпеть. Разве, что за большую муку благословить цыган?! Отсюда вывод: подобное предание от лукавого, лишь бы не работать. Кто первым назвал то новоявленное древо Жизни из трёх посохов Елью, достоверно не известно, но предположительно сам Авраам и назвал или его племянник Лот, который эти посохи и поливал, пока те не пустили корни. Само название говорит о божественности древа: Ель = ЭЛЬ, т.е. Великий, Почтенный, Бог. И ведь не только срослись посохи, не только пустили корни и процвели, но ведь и семена дали, отростки. Данное чудо равноценно чуду рождения Исаака от Сарры. Так и до сих пор Ель остаётся символом Вечного Древа Жизни, что свидетельствуется раскиданными веточками ёлок в процессиях погребения умерших, ибо именно на этом дереве был убит Голос Божий и Бог, Который победил смерть и воскрес. Кроме того, оказалось, Распятый был плотником и даже привнёс новое в мебельное производство – первым сколотил стул и стол, известный нам ныне, чему доказательство – фильм Мела Гибсона «Страсти». И Сам впервые использовал их во время Своего прощального ужина, до этого все кушали сидя почти на полу, скрестив ноги, на невысоких лавочках и столиках, такие остались в некоторых восточных странах. И, конечно, материалом для новой мебели служила Ель. Слава Рождественской Ёлке, Слава Господню Кресту!

Для Табуретки это было величайшим откровением и шоком. Вот, мол, мой далёкий предок имел божественную природу и участвовал в таких передрягах и исторических процессах. Но ведь и мне досталось не маловажное – быть седалищем почти Моисеевым и не для книжников и фарисеев, но для поклоняющихся Творцу в Духе и Истине.

Художник не писал икон, но и живописью уже не занимался. У него было особенное благословение – писать лица людей, усопших, лежащих на смертном одре, если родственники согласны. За глаза молодые певчие с клироса насмешливо называли это занятие художника – Жмуропись, но альбомы с лицами ходить смотрели. А с недавнего времени все рисунки были отсканированы и доступны в сети Интернет. Красками или маслом художник писал только тех, чьи лица были как лица ангелов, остальных только светописью, т.е. фотографией. К фотографиям были сделаны пояснения, определяя несколько категорий скончавшихся: 1) не крещённый, 2) крещённый, но не воцерковлённый, 3) воинствующий атеист, 4) еретичествующий, 5) раскольник, 6) считающий себя безгрешным, 7) инославный иноверец. На картинах, как правило, были запечатлены постоянные прихожане, деятели Церкви и несколько младенцев и отроков, чьи родители после утраты воцерковились. Но однажды в сторожку зашёл незнакомый мужчина лет пятидесяти и слёзно просил нарисовать посмертный портрет жены, завтра похороны. Художник предложил присесть мужчине на табуретку, прежде чем объяснить, что кроме фотографии скорее всего ничего не получится. Мужчина на вид был раза в четыре тяжелее художника и табуретка тут смалодушничала, испугалась, вот, мол и пришёл мой последний сиделец. Мужчина присел, табуретка заскрипела, застонала, но не сломалась. «Слава Производителю сидений и сидельцев! Ни на одно сиденье Творец не допустит сидельца тяжелее, чем оно сможет выдержать!» – проскрипела табуретка, но никто, кроме Адресата этого не разобрал. Художник лишь подумал, что пора бы подправить, подклеить своё компьютерное кресло. Мужчине было совсем не до чужих скрипов и он уговаривал и уговаривал художника, предлагая любое вознаграждение, бизнес, в отличие от любимой жены, процветает и преумножается. А жену бизнесмен и вправду любил. Поведал о том, как семь раз они ждали рождения ребёнка, женаты были более 30–ти лет, но дети погибали через полчаса после без–травматического рождения. Жена пыталась молиться и бегала в церковь, но он, когда узнал, отругал и запретил. Послушалась. Но тайком читала молитвы. Дети всё равно погибали. Муж был категорически и принципиально против всяких религий. Врачи запретили после последних неудачных родов (через полчаса после рождения ребёнок тихо скончался) беременеть, к тому же приближающийся климакс давал о себе знать. Жена внешне слушалась мужа, не ходила в храм, но молитвы дома читала, прятала молитвослов на кухне, в первый день после смерти жены муж полез зачем–то на кухонный подвесной шкаф и наткнулся. Молилась, читала, а как заслышит муж приходит с работы, прятала, значит. В возрасте 48 лет, через пять лет после последних родов, ожидался очередной ребёнок. У мужа даже мысли не было про аборт, но и надежд никаких не питал на удачу на этот раз. И жена родила восьмого. Врачи были в курсе предыдущих неудач и всё внимание сосредоточили на новорожденном, следили за часами. Полчаса прошли и ничего. 35 минут… 40… всё хорошо. Повернулись обрадовать мать, а мать уже не дышала… Муж тоже был в родовой, у головы супруги, но не следил за малышом. Он ревел, лобызая любимую. Сразу, как дитя вышло из матери, жена шепнула мужу, чтобы он не расстраивался, ребёнок будет жить, но она умрёт, она молилась об этом, умереть вместо ребёнка, чтобы он жил. И просила простить, что тайно всё же читала молитвы…

Художник молча вынул из–под дивана мольберт и кивком головы позвал мужчину на выход.

Бизнесмен расплатился не только с художником достойным образом, но и храму позолотил купала. А вскоре и ко Причастию стал приносить своего восьмого первенца и сам причащался.

Певчие потом говорили про портрет этой женщины, что:

– Более светлое лицо в «жмурописи» вряд ли возможно. Словно водой по стеклу писано.

В сети Интернет скан картины получил Первую премию на какой–то выставке и вознаграждение перевели на банковский счёт храма.

Вознаграждение своё художник тратил опять–таки в пределах храмовой ограды и сторожки. Подремонтировал, на крышу оцинковку бросил, мебель поменял, компьютер тот же, но так на табуретке и просиживал у монитора.

Спустя шесть лет после получения премии, тёплым, осенним, воскресным вечером, художник повесив на все калитки положенные замки, уединился в сторожке. Прочёл благодарственные молитвы после Святого Причащения, утром сподобился принять таинства, присел на табуретку, а та возьми и подломись.

Если бы, обнаружив тело церковники вызвали медиков, то в заключении о смерти написали бы: «Смерть наступила в результате резкого удара затылочной части черепа об пол». Но здесь это было ни к чему, к тому же документов никаких у художника не было, а все его так и звали – Художник (за глаза – жмурописец), только священник во время исповеди называл по имени, но так тихо, что никто и не слышал. Даже на могильном кресте вблизи алтаря батюшка не благословил (нонсенс) написания инициалов, разве что надпись: «Покойся с миром, Божий человечек. Имя его, Господи, веси».

Табуретку собирать не стали, а сожгли с прочим хламом в церковной печи. А в Раю, куда Художника в ту же минуту, как под ним подломилось седалище, отнесли Ангелы и предложили отдохнуть с многотрудной жизненной дороги на инкрустированном драгоценными каменьями троне красоты неописанной, можно было узнать знакомую нам табуреточку. Художник улыбнулся трону, распознав в нём старую приятельницу, и присел.

10–11.10.2006

04. Зайка