Сердце Гудвина
Вдоволь наигравшись в провидиц и намаявшись, мы с Ксюшей дружно решили, что больше этого не хотим. Пытаясь отыскать Розового Фламинго, катались неделями на метро, перерыли весь интернет в надежде получить хоть какие-то ответы, даже сходили к двум экстрасенсам и одному магу. Однако поиски успехом не увенчались, а эзотерики поразили нас исключительно актерскими и коммерческими талантами, содрав кучу денег, но не ответив вразумительно ни на один вопрос.
По-настоящему нам помогла только прабабушка Иры Леоновой, когда мы зашли навестить Иру. Несмотря на наши настойчивые просьбы никому ничего не рассказывать, Леонова все же разболтала, что мы пытались уберечь ее от перелома, и прабабушка позвала нас к себе в комнату, велев плотно прикрыть за собой дверь.
Старушка полулежала на высоких подушках в кровати, но выглядела весьма бодро. Гордо поднятый подбородок, аккуратная стрижка, внимательный взгляд, громкий уверенный голос.
– Я кандидат физико-математических наук, – завидев нас, объявила она, – сообщаю для информации, чтоб вы знали, что ни в какую магию и прочую чушь я не верю.
Мы растерянно встали около кровати. Присесть нам не предложили.
– Все, что вам кажется непонятным, является исключительно результатом сложной работы головного мозга, обрабатывающего информацию из внешнего мира и выводящего вероятности из тысяч происходящих вокруг событий, которые без должного фокуса остаются за пределами вашего внимания.
– Э-э-э, – растерянно протянула Ксюша, – и что это значит?
– Только то, что вы отлично научились слушать свой внутренний голос или, проще говоря, у вас отличная интуиция. Эйнштейн говорил: «Интуитивный разум – это священный дар, а рациональный – верный слуга».
– Понятно, – сказала я, потому что не знала, что еще сказать.
– Я позвала вас потому, – прабабушка перешла наконец к делу, – что мне не хочется, чтобы вы забивали Ирочке голову своими предсказаниями и предчувствиями. Она у нас готовится поступать в математический класс, и эта антинаучная ерундистика настраивает ее на нерабочий лад.
– Мы просто хотели помочь, – оправдываясь, пробормотала Ксюша.
– Ну и? Помогли? – Старая женщина скептически скривилась.
– Но кто же мог предположить, что она уронит утюг? – ответила я, чувствуя, как закипает негодование, оттого что Ира на нас донесла.
– В том-то и дело! – Подбородок старушки задрался еще выше. – Способность использовать священный дар напрямую зависит от работы верного слуги.
– В смысле? – Ксюша озадаченно поморгала.
– От мозгов зависит! Это ты понимаешь?! И если их мало, то ваши интуитивные домыслы только вредны.
– Если вы такая умная, – Ксюша воинственно скрестила руки на груди, – то наверняка должны знать, как от этого избавиться. Как перестать замечать эту информацию внешнего мира? Он нас не просто информирует, а уже забомбил всякой фигней, которую мы не в состоянии переварить.
– Это легко, – фыркнула она, – правило номер один: если тебе вдруг что-то показалось, немедленно забудь. Правило номер два: никаких взаимосвязей и домыслов. Сон – это просто сон, а сновидения – субъективное восприятие образов. Вороны каркают, потому что они не кукарекают, а зеркала бьются из-за неуклюжих людей. И, наконец, правило номер три: все, что ваше, должно оставаться только вашим, иначе это превращается в коллективную фантазию, лишь отдаленно имеющую отношение к действительности.
– Но мы же не можем не рассказывать друг другу о своих переживаниях! – удивилась я. – Мы же лучшие подруги!
– Можете! – отрезала женщина.
И пускай разговор состоялся не особенно приятный, а прабабушка Иры нас не переубедила, ее правила мы решили все-таки применять, и это действительно сработало.
Я так глубоко погрузилась в эти воспоминания, что совершенно не заметила, как подъехал следующий поезд и Ксюша с Ромой подскочили ко мне.
– Ты его видела? Разговаривала? – Ксюша горела от возбуждения. – Что он сказал?
– Ничего не сказал. Его там не оказалось.
– То есть как?! – разочарованно воскликнул Рома. – Вся эта беготня просто так? Ну ты, Серова, даешь! Восемнадцать лет тебя знаю, и все равно каждый день что-нибудь новенькое.
– Прости. Я сама расстроена.
– Мне это не нравится, – серьезно сказала Ксюша.
Я обреченно кивнула.
Глава 4
– То, что Гудвин написал о платье, вовсе не означает, что он там был, – сказала Ксюша. – Он вполне мог видеть запись. Извини, но тогда ты была звездой. А если он твой фанат, наверняка сохранил пару видосов для себя.
Я надевала красное платье всего один раз – на прошлый Новый год, и воспоминания, связанные с тем вечером, были не самыми лучшими.
Тогда я впервые перебрала с алкоголем. Это получилось случайно, ведь до этого я ничего крепче шампанского не пила, а после и шампанское тоже. Но именно из-за него все так и произошло.
Встретив Новый год дома, мы с Ксюшей и Ромой отправились в гости к Ромкиному однокласснику Степе Россу. Родители его уехали, и он пригласил ребят к себе.
Чтобы не идти в гости с пустыми руками, мы прихватили со стола открытую бутылку шампанского и вино. Но пока шли, пили шампанское прямо на ходу. Тогда казалось, что это очень весело, потому что сверкали салюты, играла музыка, попадались шумные, но доброжелательные люди, поздравляющие нас с Новым годом. Мы кричали на всю улицу «Новый год к нам мчится» и толкали друг друга в снег.
Идти до дома Степы было недолго, но шампанское мы допили прежде, чем попали к нему, и оставили пустую бутылку на ступеньках возле подъезда.
В квартире было жарко, душно и полно народа. Нас радостно встретили и немедленно сунули в руки бокалы. Последнее, что я относительно неплохо запомнила, как Ксюша тащит меня танцевать, а все остальное знала только по чьим-то рассказам и стыдным видео, ради полного изъятия которых в последующие полгода мне потребовалось потратить немало сил и вытерпеть достаточно насмешек.
Словом, вела я себя не лучшим образом, обнималась и целовалась со всеми подряд. Со стороны это выглядело ужасно, но меня переполняло ощущение, что я всех люблю. Всех-всех: ребят, девчонок, просто всех людей в мире и весь мир тоже. И эта всеобъемлющая любовь казалась мне такой огромной, что ее невозможно было выразить словами. Я танцевала с Ксюшей, с парнями, потом и вовсе одна. Толкала тост о том, что всех люблю, и в конечном счете оказалась с кем-то в спальне, откуда Мартов меня и вытащил. Упаковал в пуховик и, никого не предупредив, унес домой.
Впоследствии я была ему за это благодарна, но, когда он меня тащил, отчаянно сопротивлялась и кричала на всю улицу, взывая о помощи, из-за чего прохожие чуть было не вызвали полицию. Спасло только то, что в этот момент меня начало тошнить, я расплакалась и стала говорить Мартову, что его я тоже люблю, хоть он и злой.
Один из самых неприятных эпизодов в моей жизни, который хотелось вычеркнуть как страшный сон, и любое напоминание о нем вызывало вспышку амнезического отрицания.
– Это только кажется, что быть красивым легко, – крепко прижавшись ко мне, пробубнила Ксюша.
Теми же словами она успокаивала меня и тогда. Утверждала, что, если бы запись была зашкварная, о ней бы столько не говорили, а бум случился лишь потому, что я произвела фурор. Я знала, что это неправда и что позорное обсуждают и смотрят намного больше, чем красивое, но все равно была ей благодарна. Только с ее помощью мне удалось не удариться в самобичевание, а принять случившееся с гордо поднятой головой: «Ну да! Было. Бывает. И что?»
Сама Ксюша в тот вечер тоже отличилась. Девочка, с которой к Степе пришел Матвей Оболенцев, застукала их двоих флиртующими на кухне и, закатив истерику, уехала домой. После этого инцидента Матвей с Ксюшей закрылись в комнате, а спустя время он объявился один и сказал, что Ксюша пропала и на звонки не отвечает.
Рома заволновался. Стали искать и обнаружили пропажу Ксюшиной верхней одежды. Это происходило, когда Мартов уже унес меня домой, поэтому участия в поисках я не принимала.
На следующий день Ксюша объяснила, что, испугавшись слишком бурно развивающихся отношений, убежала на улицу «проветриться», но это заметил Степа и спустился за ней, узнать, что случилось, и они гуляли во дворе почти до самого утра.
В итоге Матвей оскорбился, а Рома так отчитал нас обеих, что последний Новый год мы провели дома с родителями, играя в шарады, и, как примерные девочки, легли спать в четыре утра.
Когда Ксюша ушла к себе, позвонил Мартов. Ему я написала еще в метро и извинилась.
– Я не обижаюсь, и извиняться тебе не за что, – сказал он, – просто требовалось все обдумать.
– Что обдумать?
– Все.
Говорил Кирилл спокойно, и я с облегчением выдохнула.
– Вы купили платья? – перевел он тему.
– Нет.
– Почему?
Я хотела ответить, что он и без меня знает почему, но вдруг вспомнила, что, когда пришло сообщение Гудвина о платье, Мартов отошел в сторону.
– Скажи, а тебе нравится мое красное платье?
Несколько секунд он молчал.
– Нет.
– Как так? – возмутилась я. – Красное – это же классика.
– На тебе оно смотрится дешево.
– Что значит «дешево»?
– В этом платье ты выглядишь как проститутка, – ничуть не смущаясь, выдал он.
– Почему? Мне же оно идет!
– Ты спросила, я ответил.
– Поклянись, что Гудвин – это не ты.
– Клянусь.
– Чем клянешься?
– Тобой.
– Мной? Чего это ты мной клянешься?
– Ну клянутся же обычно чем-то дорогим.
– Ладно, пока!
– Пока, – он отключился первым.
Выругавшись, я откинула телефон.
То, что Мартов сказал про платье, было обидно. Наверное, отыгрывался за щенка.
Гудвин объявился после двенадцати. Я как раз дочитывала параграф по истории и собиралась послушать музыку перед сном.
«Что ты делаешь, когда у тебя плохое настроение?» – «Ищу того, кто мне его поднимет», – не раздумывая, ответила я. «А если рядом никого нет?» – «Тогда смотрю приколы на «Ютубе» или ложусь спать. А ты?» – «Просто иду бродить по улицам. Это отвлекает. Ненавижу себя жалеть».
Его внезапное откровение заставило меня отложить учебник.
«Между прочим, зря. Себя жалеть иногда очень полезно. Посидишь так, пожалеешь немного себя – и все проходит. Я так делаю, когда с родителями ссорюсь. Никому на них не жалуюсь, даже Ксюше, потому что мы с ними потом помиримся, а у нее останется осадок». – «Интересный метод, но не для меня».
В этот раз он отвечал быстро, с заинтересованностью человека, настроенного на доверительную беседу.
«Ты не ссоришься с родителями?» – «Я вообще ни с кем не ссорюсь». – «Так не бывает». – «Бывает». – «Типа ты идеальный?» – «Нет, но ссора – это бессмысленный выплеск эмоций, который ни к чему не ведет. Просто ругань. А ругаться неинтересно, да и время на это жалко». – «Я не представляю человека, который не ссорится. Как же ты живешь? Подстраиваешься подо всех? Делаешь вид, что всем доволен?» – «Конечно, не всем. Но это повод для конфликта, а не для ссоры». – «И в чем разница?»
В этот раз писал он долго, я предположила, что собирается отшутиться, но потом пришло большое и совершенно серьезное сообщение: «Конфликт – это столкновение интересов и попытка отыскать наилучшее, устраивающее всех решение. Ссорятся люди, считающие себя правыми и требующие, чтобы было так, как хотят они. Тянут одеяло на себя, упираются и треплют нервы. Это соревнование – кто кого задавит, но не выход из противоречия. В конфликте же ты действуешь так, чтобы решить задачку кратчайшим способом, а для этого в условии должны обязательно учитываться интересы твоего оппонента!» Строгий, разумный, хладнокровный ответ.
«Все с тобой ясно. Ты из маткласса. Там все такие замороченные». – «Возможно, да, а возможно, я просто хочу, чтобы ты так думала». – «Значит, опять все, что ты сейчас наболтал, неправда?» – «Необязательно, но не исключено». – «Нет, ты точно математик».
«Можешь считать меня тем, кем тебе хочется». – «Скажи, а ты красивый? Мне хотелось бы, чтобы ты был красивым». – «Нормальный».
Мне стало смешно: быстро же исчерпалось его красноречие.
«Тогда странно, что ты шифруешься. Вдруг я в тебя тоже влюблюсь?»
Пару минут он не отвечал, и я заволновалась, что спугнула его, поэтому продолжила сама: «А вот если представить шкалу красоты от нуля до десяти, ты на сколько баллов себя оцениваешь?» – «Рофлишь?» – тут же отвис он. «Нет. Но если не хочешь, можешь не говорить, хотя мне все равно любопытно». – «Себя оценить сложно». – «А мне ты сколько баллов дашь? Если считать, что десять у Моники Беллуччи и Ханде Эрчел». – «Не знаю, кто такая Ханде Эрчел, но, если сравнивать с Беллуччи, то я бы выбрал тебя». – «Да, ты мастер комплиментов. Неожиданно. Ты так серьезно рассказывал про конфликт, что я подумала, будто переписываюсь с ботом». – «Ботом, обученным признаниям в любви». – «А такие боты существуют?» – «В нейросети, скорей всего, да. А если нет, то скоро появятся». – «А давай ты станешь моим персональным ботом? Будешь говорить мне комплименты, восхищаться мной, присылать милые картинки и сердечки. Болтать со мной по ночам и советовать, что надеть. Показывать романтическое кино и обсуждать книжки. А еще сгенерируй, пожалуйста, свою внешность на десять баллов из десяти, потому что мне бы хотелось тебя представлять».
Через минуту он прислал фото. Нечто непонятное и размытое. Розовато-белое с темно-коричневой точкой посередине: «Я сгенерировал для тебя кусочек своего плеча. На остальное потребуется гораздо больше времени».
Мне нравились его легкость в общении и чувство юмора. Парням, умеющим шутить, я могла накинуть целых три балла в рейтинге красоты.
«Спасибо! Я в восторге. Хотя на нюдсы даже не рассчитывала».
Я тоже приняла шутливый тон, но его следующий вопрос мигом вернул к реальности: «А я могу на них рассчитывать?»
Кажется, я слишком расслабилась и позволила себе лишнее.
«Все. Пока. Не пиши больше». – «Совсем?» – «Да, потому что я тебя заблокирую». – «За что? Ты же сама предложила мне стать твоим чат-ботом». – «Для чат-бота ты слишком наглый». – «Извини. Больше не буду».
Я поколебалась, а потом написала: «Ладно, но ответь на один вопрос, только честно. Проверить тебя я, конечно, не смогу, но обманешь – завалишь ЕГЭ по математике».
В ответ он прислал три гогочущих смайла: «А ты опасная». – «Так что? Согласен?» – «Хорошо. Но, раз такое серьезное условие, я должен сразу предупредить, что деанонизироваться не буду». – «Меня интересует, был ли ты на том Новом годе у Степы?» – «На том, где ты… Как я понимаю, мне нужно быть сейчас очень осторожным в высказываниях, но, надеюсь, слово «танец» тебя не обидит?» – «Ты ходил в десятом классе на Новый год к Степе?» – «Ходил». – «Замечательно. Тогда скоро я тебя вычислю». – «Жду не дождусь». – «В смысле?» – «Большое спасибо. Ты мне очень помогла. Настроение в норме, теперь можно ложиться спать. Спокойной ночи, красавица! Пусть тебе приснятся самые удивительные сны!» – «Эй, стой! – спохватилась я. – Что значит «не дождешься»? Это сарказм или ты затеял кошки-мышки?»
Однако сообщение мое осталось без ответа, а зеленый кружок пропал.
Глава 5
В первый раз я влюбилась в детском саду в мальчика по имени Сережа, потом в Вадика, после в Гришу. С Гришей мы даже собирались пожениться, но его мама сказала, что Гриша еще не готов к серьезным отношениям, и я решила, что тоже не готова, потому что мне уже тогда начинал нравиться Вова.
В школе я сразу влюбилась в Славика, а он в Ксюшу, но Ксюше нравился Мишка, который хотел стать Железным Человеком и которому на нас было плевать. А поцеловалась я впервые в третьем классе, не по-настоящему, конечно, но я все равно очень впечатлилась, и мы с Ксюшей, опережавшей меня в этом вопросе на два месяца, пришли к выводу, что поцелуи лучше конфет, но хуже мороженого. Правда, вскоре выяснилось, что бывают и противные поцелуи, особенно когда к тебе лезет с ними кто-то неприятный, сопливый или вонючий. Так что в своих симпатиях мы стали разборчивее.
«Школьная любовь как заноза, – сказала как-то Ксюшина мама, – засядет и нарывает потом».
И мы с ней согласились, но совсем не влюбляться все равно что никогда не смеяться, не танцевать, не видеть заката, звезд, не пробовать шоколадный коктейль, не радоваться подаркам, не наслаждаться горячим душем и не лежать на траве, наблюдая за плывущими облаками. Это значило иметь каменное сердце и пустую, как пересохший фонтан, душу.
На математике мы занимали предпоследнюю парту у окна, спрятавшись за спинами Проскурина и Лу. Симпатии в данном случае значения не имели. Просто за ними удобно болтать или сидеть в телефонах так, чтобы математик не заметил. Иван Сергеевич очень огорчался, обнаружив, что кто-то может не интересоваться математикой. Не ругался и не орал, а просто тяжело вздыхал и горестно качал головой. Ему слегка перевалило за тридцать, и он был нормальным, даже приятным мужчиной без перегибов.
Ашки его обожали и говорили, что он шарит. У них на уроках постоянно кипели бурные обсуждения, споры, проводились командные игры по нестандартному решению задачек и тесты на логику. Но его и брали в школу специально для маткласса, дали классное руководство и персональные допы для них три раза в неделю – это называлось матклубом. С этим классом он оживал, а с нами просто возился, как с беспомощными малышами, снисходительно раздавая тройки и четверки. К доске почти никогда не вызывал, домашку не проверял и напрягал только прошлогодними базовыми ЕГЭ.
Красавцем Ивана Сергеевича сложно назвать, но на твердую пятерку он вполне тянул, а когда приходил в костюме и галстуке, то и на шестерку. Мы с Ксюшей считали его старым, но школьные училки, даже зная, что он женат, все равно вились вокруг него роем. А уж когда этой осенью прошел слух, будто его бросила жена, активизировались со страшной силой.
Однако ни на какие знаки внимания Иван Сергеевич не отвечал, сначала ходил с трагическим видом, а потом пропал на две недели. По официальной версии, взял больничный, но все знали, что у него случился запой.
– Я поняла, что тебе нужно сделать, – сказала Ксюша под монотонный бубнеж математика.
– Как сегодня утром проснулась, так сразу и поняла. Тебе нужно его выманить! Заставить проявиться. Сделать то, что его заденет.
– В хорошем смысле?
– В любом. Но лучше в плохом. Пусть расстроится или разозлится.
– Например?
– Ну… не знаю. Постригись.
– Ты что?! У меня же договоренность с родителями.
– Может, тебе заболеть? Не ходить в школу, чтобы он страдал.
– Мне по географии и общаге трояки нужно исправить до конца года.
– Ну поругайся с кем-нибудь. Пусть тебя кто-то обидит при всех, ты будешь страдать, а он переживать.
– Если меня кто-то обидит, с Мартовым проблем не оберешься.
– Твой Мартов достал уже.
– Знаю.
– Но если бы ты с ним встречалась, никакой Гудвин тебе не стал бы писать.
– Кто такой Гудвин? – развернувшись, Проскурин положил локоть к нам на парту.
– Никто, – Ксюша состроила кокетливую мордочку.
– Поэтому вы пол-урока его обсуждаете?
– Мы книжку обсуждаем, – нашлась подруга. – «Волшебник Изумрудного города». Знаешь такую?
Плечи Лу, прислушивающегося к нашему разговору, затряслись.
– Мартов тоже из книжки? – продолжил ироничный допрос Проскурин.
– Аксенов на нас уже смотрит! – Я пихнула одноклассника в плечо, но было поздно.
– Девочки! – математик выдержал укоризненную паузу. – Уу вас очень несерьезное отношение к моему предмету. Или, быть может, вы не собираетесь поступать в вуз?
В его взгляде читалась внутренняя боль.
– Собираемся, – пристыженно отозвалась я.
– В таком случае вам стоит хоть немного меня послушать! – Учитель выдержал многозначительную паузу. – И очень прошу тебя, Алиса, придумай, пожалуйста, способ убирать волосы, они отвлекают.
– Кого отвлекают? – не поняла я.
– Тебя же саму!
Он пошел дальше, выкладывая на парты тесты, а я, глядя ему вслед, поняла, почему жена его бросила. Эта мысль возникла просто так, из ниоткуда. Я ничего об Иване Сергеевиче не знала и не испытывала к нему ни капли неприязни, скорее наоборот. Но то, что я подумала про его жену, было из области неизвестно откуда берущихся знаний, которые рождали во мне предчувствия. Порвавшийся чайный пакетик означал, что нужно перестать суетиться, рекламный звонок предвещал неприятный разговор, а найденная на улице перчатка предостерегала от собственной потери.
– Странный Аксенов сегодня, – сказала Ксюша, когда мы вышли на перемену.
О своих предчувствиях, знаках или видениях она, тщательно соблюдая правила Ириной прабабушки, никогда не упоминала.
– Интересно, почему его жена бросила? – спросила я.
– Потому что он газлайтер.
– Думаешь?
– Он разговаривает с нами как с умственно отсталыми, словно мы ущербные или маленькие.
– Математики все такие. Ромка теперь тоже.
– Да нет. Он и с нашими нормально. А Веню вообще хвалит постоянно.
– Может, женоненавистник?
– Девчонки-ашки его обожают.
– Черт! – резко остановившись, спохватилась я. – Я телефон на стуле оставила.
– Как это?
– Сунула его под попу, когда Иван Сергеевич тесты раздавал, и забыла.
– Вот, блин!
Мы кинулись обратно в класс, он уже заполнился ашками, и на моем месте сидел Кеша Ершов.
Тот еще тип, с которым без должного повода я старалась не пересекаться. Ксюша считала его интересным, а я опасалась.
У него было резкое, острое лицо с большим широким ртом и длинным носом, привлекательное и непривлекательное одновременно. Когда он наклонял голову и из-под рваной стрижки вороньих волос торчал только его нос, он казался даже страшным, но стоило ему посмотреть на тебя в упор, как отвести взгляд было невозможно. Он словно цеплял на крючок и держал столько, сколько хотел сам.
Ершов был общительным, разговорчивым и обаятельным, однако по-настоящему ни с кем не дружил и существовал сам по себе.
– Я оставила на стуле телефон, – выпалила я до того, как он успел меня заметить.
– Что, прости? – медленно повернувшись, Кеша демонстративно уставился на мои коленки.
Я не возражала. Лучше пусть смотрит на ноги, чем в глаза.
У меня уже имелся плачевный опыт попасться в ловушку его взгляда, и те чувства, которые я испытала, мне не понравились. Так бывает, когда стоишь у самого края на большой высоте и предательский внутренний голос уговаривает тебя прыгнуть.
– Давай быстрее, – поторопила его Ксюша, – у нас биология.
– Какие-то проблемы? – позади меня нарисовался Мартов.
– Алиска забыла телефон, а Ершов не хочет отдавать, – наябедничала Ксюша.
– Гони сюда! – Кирилл протянул Ершову руку, а тот поднял голову и впился в меня взглядом.
Я торопливо отвернулась.
– Кажется, он ей не нужен, – с усмешкой сказал Ершов, но краем глаза я заметила, как он сунул руку в карман.
В класс вошел Иван Сергеевич, увидел нас и неодобрительно покачал головой.
– Почему вы здесь? Покиньте, пожалуйста, класс.
– Покинем, только пусть сначала Ершов отдаст телефон! – потребовала Ксюша.
– Иннокентий, – официально обратился к Ершову математик, – будь добр, верни девочкам телефон. А ты, Кирилл, садись на место.
– Иннокентий, – не удержавшись, прыснула Ксюша, – как ты живешь с таким именем?
– Я тебе после уроков расскажу. – Ершов перевел взгляд на нее, и я облегченно выдохнула.
– Ладно, пожалуйста, отдай, а то биологичка нас не пустит, – попросила я как смогла ласково, и это сработало. Достав из кармана мой телефон, Ершов выложил его на парту.
– Будешь должна.
Мне очень не хотелось, чтобы Гудвином оказался Ершов.
Из всех возможных подозреваемых он сильнее остальных напоминал того, кто способен написать пугающее любовное письмо, и меньше всех того, кто вообще умел любить.
Наши мамы подружились сразу, как только Михайловы – так мы называли всю их семью, хотя у Ромы и его мамы Альбины фамилия Бондарь, – въехали в соседнюю квартиру. Ксюшина мама тетя Лариса была беременна ею, Роме, сыну ее младшей сестры Альбины, исполнился год, а мне только пять месяцев.
Тетя Лариса и Альбина родом из Нижнего Новгорода, а дядя Сережа из Москвы, женившись, он решил перевезти тетю Ларису в прежде пустовавшую бабушкину квартиру, но та переезжать без сестры отказывалась. Родных у них не осталось, а у Альбины был маленький ребенок без отца, и ей требовалась помощь, так что дяде Сереже пришлось забрать обеих.
Альбина с утра до вечера работала, а тетя Лариса с моей мамой постоянно гуляли вместе, ходили в поликлинику, магазины, присматривали за нами, чтобы дать друг другу поесть, помыться и поспать. Они сразу отлично поладили. Папы же сошлись чуть позже, когда у моего отца начались проблемы на работе и дядя Сережа предложил ему перейти к ним в банк.