Под чужим солнцем
– Это про Бенжамина, – пробормотала я.
– И что с ним? – спросила Джозефина.
Я глубоко вздохнула.
– Я видела его в субботу рядом с кафе на улице Амралсгатан, – сказала я и посмотрела на Джозефину. – Он был с Ангелиной, они выглядели как парочка.
– Парочка? Что ты имеешь в виду?
– Они целовались.
Тереза спрыгнула с велосипеда и отбросила его в сторону.
– Ты врешь! – сказала она, поворачиваясь к Джозефине. – В четверг он был у нас. На семейном обеде.
– Когда? – спросила меня Джозефина.
– Вечером.
– Это неправда, – взорвалась Тереза. – Спроси мою маму, если хочешь!
Джозефина посмотрела на меня, в ее взгляде была неуверенность, она явно не знала, может ли верить моим словам.
– Ты просто завидуешь, потому что у тебя нет парня, – продолжала Тереза, обнимая Джозефину за плечи.
Я чувствовала, как счастье ускользало из моих рук. Это был мой шанс завоевать Джозефину, но вместо этого я ее теряла.
– Я уверена, что видела его, – запротестовала я, но мой голос сорвался на октаву выше, я сама услышала, как жалко он прозвучал.
– Он любит тебя, – убеждала Тереза Джозефину, прижимая ее к себе. – Не слушай Лидию, она всегда врет.
Я хотела возразить, но всегда терялась в сложных ситуациях. Я не такая самоуверенная, как Тереза, и не умею кусаться в ответ. Вместо этого я замолчала и отвернулась. И тут я заметила его.
Дани выследил нас. Он спрятался за контейнером в паре метров от нас и подслушивал, мне стало очень стыдно. Я жестом приказала брату исчезнуть, я не хотела, чтобы он был здесь.
– Бенжамин никогда бы так не поступил, – утешала Тереза Джозефину, обнимая ее. – Он любит тебя.
Тишина становилась все мучительнее. Я хотела уйти, но не могла, Джозефина высвободилась из объятий Терезы, и я решилась посмотреть на нее.
– Ты врешь? – с надеждой спросила она.
Я помотала головой, но ее это не убедило.
– Да ну тебя! – сказала Джозефина. – И надо же было такое выдумать!
Тереза подняла свой велосипед, и как только они скрылись из вида, я почувствовала, словно вокруг меня сомкнулась жесткая скорлупа. Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь видел, я просто хотела исчезнуть. Провалиться под асфальт и пропасть.
Дани не уходил. Он все еще стоял за контейнером, и я тихо молилась о том, чтобы он не слышал наш разговор.
– Привет, – осторожно сказал он.
– Что ты здесь делаешь?
– Ничего, – ответил он, пожимая плечами, от чего один ремешок его переполненного рюкзака, который он всегда таскал с собой, свалился с плеча.
– Мама рассердится, когда узнает, что ты не пошел домой сразу же после школы, – сказала я, а он все смотрел на меня.
– Почему ты ссорилась с Джозефиной? Я думал, что вы друзья.
– Да пошел ты.
– Они тебя обижали?
От его слов все внутри меня взорвалось. Я не хотела отвечать на его вопросы, я хотела, чтобы меня оставили в покое.
– Отвали! – закричала я и убежала.
Когда я пришла домой, в квартире было абсолютно тихо. Никого не было, но я все-таки хлопнула дверью изо всех сил. Очень даже приятный звук. Я рухнула на кровать. Спустя несколько минут пришел Дани. Я уткнулась лицом в подушку, пытаясь прогнать из тела неприятные ощущения. Стыд от того, что ему пришлось увидеть. Я все время говорила о Джозефине, так что вся семья считала, что мы лучшие подруги. Что после школы мы ходили в парк. Теперь он расскажет всем, что я врала, что все, о чем я рассказывала за ужином, неправда, что у меня вообще нет никаких друзей.
Я долго лежала в ожидании, что Дани постучится ко мне в комнату, но он не приходил, а я проголодалась. На обед была рыба под миндальной крошкой и вареная картошка, так что я съела только сухой хлебец. Наконец я больше не могла терпеть, я встала и пошла на кухню.
Частички пыли сверкали в воздухе в лучах солнца, пробивающихся сквозь окно. Дани сидел за столом и намазывал масло на хлеб. Я ничего не сказала ему, просто подошла к кухонному шкафчику и открыла хлебницу. Там было пусто. Я заглянула в холодильник, но и там почти ничего не было. Только несколько полупустых банок с консервированными овощами, горчица, парочка засохших картофелин и желтый лук.
– Ты взял последний хлеб, – сказала я, не глядя на него. Я ждала, что он скажет мне, что я сама виновата, но вместо этого он подвинул ко мне тарелку.
– Возьми, если хочешь.
От его заботы мне стало еще тяжелее, мне хотелось отказаться, но я слишком проголодалась.
– Спасибо, – пробормотала я. – Могу поделиться.
Я села напротив него и разрезала бутерброд на две одинаковые части, взяла одну из них и начала есть. И вот все было съедено, а живот все так же бурчал от голода. Я посмотрела на часы. До возвращения мамы оставалось не меньше двух часов.
– Лидия? – сказал Дани, но я отвернулась, чтобы показать ему, что не хочу разговаривать. У меня не было сил объяснять ему, что именно произошло возле заброшенного дома, я хотела все забыть, никогда больше не ходить в школу и не встречаться с Терезой и Джозефиной.
Когда я наконец решилась взглянуть на него, то увидела, что он подошел к кухонному шкафу, открыл дверь, достал какао, сахар и овсянку и насыпал все в тарелку. Потом он взял кусочек масла, перемешал ложкой желтую массу и добавил туда масло.
– Вкусно, – сказал он, протягивая мне ложку. На ней остались следы липкой коричневой массы, поблескивающей в свете лампы. Я взяла ложку и кончиком языка облизала ее, чувствуя сладкий вкус какао.
– Пошли играть в «Зельду», – Дани улыбнулся.
Мы сидели на полу перед пузатым телевизором, пытаясь спасти принцессу Зельду. Дани разрешил мне съесть всю шоколадную смесь. Когда мы смеялись, мне становилось легче, я чувствовала, как теплеет на душе. Постепенно тело расслаблялось, и я думала о том, как хорошо, что Дани есть на свете. Хотя меня дико бесило то, что он разбрасывал повсюду свои вещи – грязную одежду, карандаши и пластиковые игрушки, а еще я ненавидела, когда он слушал своего Эминема, а мне надо было делать уроки, я все-таки знала, что никогда не буду одинока. По выходным мы играли в «Секрет Маны» и выпивали несколько литров кока-колы. Иногда Дани ходил к своему лучшему другу Йокке, но тот вечно пропадал на тренировках по хоккею.
Пришли папа и Мила. Они громко спорили о чем-то, я увидела, как Мила бросила свою сумку на пол.
– Ну, как ты не понимаешь, мне ведь обидно! У всех остальных в классе такие есть!
– Мы не можем тратить несколько сотен крон на куртку, это неправильно.
– Почему?
– Потому что у нас нет на это денег. Если ты хочешь купить себе дорогую куртку, накопи на нее. Найди работу. Когда мне было четырнадцать лет, я мыл посуду в ресторане дедушки.
– Ты что, издеваешься? У меня горы уроков, когда мне работать?
Он не ответил, она издала утробный стон, громко топая, ушла в свою комнату и захлопнула за собой дверь. До прошлого года я жила в одной комнате с Дани, но, когда мне исполнилось десять, мама решила, что мне лучше жить с Милой. Она терпеть не могла, когда я там находилась, не разрешала мне вешать вещи в шкаф, а то, что я положила на письменный стол, скидывала на мою кровать.
– Ты что, издеваешься? – передразнила я Милу, Дани фыркнул.
Сразу же за ними пришла мама. Она опустила на пол четыре пакета, такие тяжелые, что их пластиковые ручки растянулись и стали прозрачными. Мы закончили игру и пошли на кухню. Папа включил радио и помогал маме убрать в холодильник продукты. Каждый раз, проходя мимо мамы, папа брал ее за руки и вращал словно в танце, а ее волосы развевались от ветра. Я любила смотреть на маму, не могла оторвать от нее взгляд. От ее улыбки любой человек становился счастливым, даже хмурые парни, которые продавали овощи в Мёллане, расцветали, когда она к ним подходила. Они с Милой очень похожи, у них обеих высокие скулы и шелковистая кожа. А вот я выгляжу иначе.
– Отстань от меня, мне нужно приготовить ужин. – Мама игривым жестом отогнала папу.
– Как же я могу от тебя отстать, если ты самая красивая женщина во всем Мальмё?
– Только в Мальмё? – в шутку обиделась мама, и мы с Дани прыснули от смеха.
– Когда я встретил вашу маму, я сразу же понял, что должен на ней жениться. Краше нее во всей Хорватии было не найти, – сказал нам папа, – и тогда я пришел к ее отцу и попросил ее руки.
Мама выложила в кухонную мойку картошку, лук и морковь и закатила глаза.
– Он спросил, как я собираюсь обеспечивать семью, и тогда я отвел его в ресторан дедушки, самый лучший ресторан Загреба. Я сказал ему, что через несколько лет у меня будет ресторан еще лучше. Я рассказал, что работаю там, чтобы накопить денег, а как только смогу, открою свой собственный. И это будет самый лучший ресторан в городе, и что у мамы будет самая фантастическая жизнь.
– И что он ответил? – спросил Дани.
– Он согласился, я сел на велосипед и поехал в магазин швейных принадлежностей, где работала мама, там, среди рулонов ткани и мотков пряжи, я опустился на одно колено. И, конечно, она не могла отказаться от такого предложения.
Мама качала головой, и я не знала почему – то ли папа так смешно рассказывал, то ли на самом деле все было совсем не так.
– И что же случилось с рестораном? – заинтересованно спросил Дани, хотя мы уже слышали эту историю сотни раз.
– Пришла война, мы с вашей мамой решили переехать сюда. Но не волнуйтесь, – сказал папа, вытягивая вверх два пальца в знаке «Виктории», – я ничего не забыл. Как только мы накопим достаточно денег, мы откроем наш ресторан. С самой лучшей и самой вкусной едой с Балканского полуострова – он обречен на успех!
– Ты мог бы для начала потренироваться и готовить еду для нас, – сказала мама, протягивая ему картофелечистку. – Как прошла твоя встреча в банке?
Папа посмотрел на нее и слегка покачал головой, в руке он зажал три картофелины.
– Настоящий повар должен уметь жонглировать овощами, – сказал он, подбрасывая в воздух картофелины и ловя их.
– Так никто не жонглирует, – запротестовала я, папа передал мне две картофелины.
– Ну-ка, покажи, как это делается.
Я попробовала, и на третий раз у меня получилось. Папа и Дани аплодировали, а мама тихонько пихнула меня бедром.
– Если вы хотите, чтобы я приготовила еду, двигайтесь!
– Нам нужна кухня побольше, – сказал отец, – такая, где можно и готовить, и жонглировать.
В дверях появилась Мила. Она прислонилась к косяку и недовольно разглядывала нас.
– Чтобы у нас появилась кухня побольше, нужны деньги, а их у нас как раз нет. Так что мы застряли здесь.
– Мила, – воскликнула мама, – не говори так!
– У нас будут деньги, мне просто нужно найти правильный банк, – сказал папа, подбросил в воздух морковку и ловко поймал ее одной рукой. – Когда мы получим свою первую звезду Мишлен, все эти банковские начальники пожалеют, что отказались инвестировать в нас. Они будут стоять на коленях перед рестораном и умолять, чтобы мы взяли у них деньги.
– Ты никогда не найдешь банк, который согласится нам что-нибудь дать, потому что мы бедные, – продолжала Мила, глядя на папу. – У всех моих друзей родители зарабатывают деньги, чтобы их дети могли развлекаться. Поэтому они ездят на лыжные курорты, покупают себе красивую одежду и новые велосипеды. Я не понимаю, почему вы не можете быть такими же, как они. Почему ты не можешь найти работу получше, папа, чтобы мы переехали из этой чертовой квартиры?
– Когда мой ресторан… – начал папа, но мама перебила его:
– Марш в свою комнату! Сейчас же!
Мила еще немного постояла в дверях, а потом в отчаянии махнула рукой и отвернулась.
– Какие же вы все тупые! – пробормотала она и ушла.
Довольно долго слышалось только шкворчание масла на сковородке, а потом мама посмотрела на нас и улыбнулась.
– Вот так-то быть подростком, – сказала она понимающим тоном. – Человек не справляется со своими чувствами.
Папа тоже улыбнулся, но глаза у него были грустные, хорошее настроение пропало. Я почувствовала пустоту в душе, мне так хотелось, чтобы папа развеселился.
– А можешь еще рассказать про ресторан? – сказала я наконец. – Как он будет выглядеть?
– Вы правда хотите это знать?
– Да, – я закивала, Дани поддержал меня.
Папин взгляд посветлел, он развел руки, словно показывая нам свой будущий ресторан.
– Пятьдесят мест, как в ресторане дедушки Янека. Нет, пожалуй, у нас будет сто мест за круглыми столами с белыми скатертями, – воодушевленно заговорил он. – Мы будем подавать хорватские деликатесы: черный ризотто с мидиями, паштицаду, бродет, фузи и очень много морепродуктов. Люди просто сойдут с ума!
Пока мама готовила вегетарианский гуляш, папа рассказывал нам про разные блюда и рецепты. От его радостного голоса на душе у меня стало теплее, ссора с Терезой и Джозефиной показалась далекой и совсем неважной.
Папа обнял меня, я прижалась к нему. От него пахло по́том и табаком, он громко рассмеялся, когда Дани приставил к ушам две моркови и скорчил смешную гримасу. От папиных историй мне стало спокойно, я почувствовала себя в безопасности. Мама, папа, Дани и Мила – мой дом. Мы вместе, пока они у меня есть, все остальные не имеют никакого значения.
Глава 4
Я включаю такую горячую воду, что кожу начинает щипать, а глаза затуманиваются. Час назад папа разбудил меня своим криком. Он часто просыпается в сумерках и не понимает, где находится. Он думает, что он снова в Загребе, что звучит воздушная тревога. Что в дом попала ракета, что нам нужно бежать. Я с трудом успокоила его, и переполненный страхом крик стих.
– Тата, – говорю я, крепко обнимая его. – Все хорошо. Война закончилась.
Он смотрит на меня воспаленными красными глазами, все его тело дрожит. Когда он успокаивается, я веду его мыться в ванную. Потом меняю белье.
Мила не понимает, почему мне пришлось практически отказаться от своей обычной жизни, чтобы ухаживать за папой.
– Он ведь справляется сам, – говорит она, хотя не имеет ни малейшего представления о том, как у него дела. Мила почти никогда не приходит к нам, она слишком занята. Они собираются строить веранду, и это займет всю осень. Она предпочитает встречаться у себя, на вилле в Оксие, родители мужа помогли им купить ее.
Иногда мне кажется, что моя старшая сестра предпочла бы забыть о том, где она выросла. Что она стыдится своего происхождения – ребенок-иммигрант из бедной части Мальмё, – и она просто делает вид, что это неправда. В ней нет ничего, что напоминало бы о ее славянском происхождении. Волосы она высветляла так часто, что не осталось ни одного волоска ее естественного цвета, она вышла замуж за Андерса, самого белого человека на земле, взяла его фамилию, а дома всегда угощает только традиционными шведскими блюдами.
Я вылезаю из душа и думаю, что не буду смотреть на мобильный. Но он просто притягивает меня. Прошло более полутора суток с того момента, как Кристиан Валлин постучал в мою дверь, а с Дани я так и не смогла связаться.
Я одеваюсь, захожу с телефона на самый крупный сайт новостей и сразу же натыкаюсь на фотографию блондинки. Как я и ожидала, ее пропажа – новость номер один, я внимательно читаю. Линнея Арвидссон, 22 года, бесследно исчезла. В пятницу утром она вышла из дома на лекции в университете Мальмё, с тех пор ее никто не видел. В тот же вечер ее молодой человек Ричард Бофорс объявил ее в розыск. «Линнея не из тех, кто уезжает куда-то, не предупредив. Когда я выяснил, что ее мобильный выключен, я понял, что с ней что-то случилось. Поэтому я прошу всех, кто думает, что видел Линнею, обратиться в полицию. Нам нужна ваша помощь. Любая информация будет очень ценной».
От фразы о ее выключенном телефоне по моей спине бегут мурашки, но это ощущение проходит так же быстро, как и появляется, и я рассматриваю фотографию ее молодого человека. Он стоит перед только что построенным жилым комплексом в Вестра-Хамнен и держит в руках фотографию Линнеи. Выражение его лица – очень серьезное, одет он в темный костюм.
Я думаю о том, как удивительно, что эта фотография сделана всего в получасе езды отсюда на автобусе. Дом за спиной Ричарда Бофорса сверкает белизной, тротуары чистые, в оконных стеклах отражается море. Я думаю о том, чем он лучше меня, чем он заслужил дом с видом на залив и часы стоимостью в мою годовую зарплату.
Когда раздается стук в дверь, мои волосы все еще закручены в полотенце. Я выхожу в коридор, открываю дверь и натыкаюсь на требовательный взгляд Кристиана Валлина.
На нем все тот же отлично скроенный пиджак поверх белой рубашки. В этот раз Кристиан сразу же проходит на кухню. Я предлагаю ему кофе и замечаю, как он слегка морщит нос, но соглашается. Я наливаю кофе в голубую чашку и ставлю на стол перед ним, не спрашивая, нужно ли ему молоко или сахар. От повисшей между нами тишины у меня в горле образуется комок.
– Спасибо, – говорит он и кивает на обшарпанный табурет.
Я сажусь. Я понимаю, что он пришел сюда, чтобы что-то рассказать, и у меня сжимается живот. Подумать только, а вдруг Дани уже нет в живых, и полиция хочет, чтобы я идентифицировала его тело?
– Вы так и не получили никаких новостей от вашего брата? – спрашивает он.
Я качаю головой и пытаюсь привести мысли в порядок. Почему он спрашивает об этом, если Дани уже умер?
– Нет, – отвечаю я неуверенно. – Он мне не ответил.
– Мы ищем пропавшего человека и подозреваем, что ваш брат может быть замешан в этом деле.
Я не сдерживаюсь, и у меня вырывается стон.
– Как это?
– Я не имею права вдаваться в подробности.
– Что вы имеете в виду? – говорю я. – Вы думаете, что Дани кого-то похитил? Он бы никогда не сделал ничего подобного.
– У нас есть все основания полагать, что ваш брат совершил преступление, – говорит Кристиан Валлин. – Больше я не вправе вам ничего говорить, я просто хотел вас предупредить.
Мой мобильный лежит на столе, и мне в голову приходит неожиданная мысль.
– Речь идет об этой женщине из Вестра-Хамнен?
Он не отвечает, но я вижу, что у него бегают глаза.
– Зачем Дани вмешиваться в ее дела?
Кристиан Валлин откашливается.
– Существует ли какое-то место, куда Дани мог бы поехать, если бы ему понадобилось уехать из Мальмё?
– Нет, я о таком не знаю.
– Есть у вас родственники в других городах Швеции, к которым он мог бы отправиться, или какое-то место, куда вы часто ездите летом? – продолжает он и достает свой потрепанный блокнот.
– Нет, ничего такого у нас нет. Но Дани никогда не причинил бы зла другому человеку.
Я пытаюсь сфокусировать взгляд, но, когда Кристиан Валлин переводит на меня взгляд, по спине пробегают мурашки, я вспоминаю квартиру Дани. Беспорядок в коридоре, пятна крови на стене и два стакана с водой встают перед моими глазами. Неужели Дани действительно напал на Линнею Арвидссон?
– Извините, – бормочу я, подходя к раковине. К горлу подступает тошнота, я поворачиваюсь к Валлину спиной, чтобы он не видел, что мне приходится зажимать рукой рот.
– Нам очень важно знать, если кто-то из семьи выйдет на контакт с Даниелем. Вы понимаете?
Я киваю.
– Я поговорю с вашей сестрой, Милой Ренстрём.
Я не отвечаю, просто смотрю в раковину.
– Остаемся на связи.
Когда он встает, пол под ним трещит, и я слышу, как он проходит в коридор. Я остаюсь возле раковины. У меня нет сил смотреть на него, как только дверь за ним захлопывается, я сползаю на пол.
Почти сразу же я начинаю думать, что зря не протестовала, что я не попыталась убедить Кристиана Валлина в том, что его подозрения против Дани не имеют ничего общего с реальностью. Разве так вообще можно? Разве полиция имеет право обвинять невиновного человека в чем угодно? Затем ко мне приходят другие мысли, те, к которым я не хочу прислушиваться. Почему в квартире Дани все было именно так? Почему он не отвечает на телефон? Ну где-то он должен же быть!
Меня охватывает шок, и я опускаю голову на руки. Я плачу так тихо, как только могу, не хочу, чтобы папа услышал и разволновался.
Сегодня у меня выходной, я собиралась испечь хлеб, но не могу сидеть в квартире. Присутствие Кристиана Валлина все еще ощущается там. Мне кажется, что он меня видит, так что я выхожу на улицу и отправляюсь на поиски Дани. Я объезжаю на велосипеде все места, о которых только могу подумать, спрашиваю о нем в барах и ресторанах, которые ему нравятся, захожу в боулинг-клуб и на баскетбольную площадку. Через некоторое время звонит Мила.
– Привет! Здесь только что была полиция.
– Угу, и что они сказали?
– Что подозревают Дани в совершении преступления и что им нужно с ним связаться. Хорошо, что детей не было дома, не хотелось бы мне объяснять им, что происходит.
Последняя фраза задевает меня. В памяти всплывает картинка этого лета. Мы все вместе сидим за белым столом в саду у Милы. Папа откинулся на стуле и наслаждается солнцем, Эллен и Дани играют в футбол. Макс сидит на плечах у Дани и смеется каждый раз, когда Дани дает Эллен обыграть его и забить гол в маленькие красные ворота. Что бы ни произошло, будет очень непросто объяснить все детям Милы.
– А вдруг с ним что-то случилось? А вдруг он… – Я сглатываю, не в силах закончить предложение.
– Я сказала полиции, что буду сотрудничать с ними на все сто процентов.
– Что? Что ты хочешь сказать?
– Абсолютно очевидно, что Дани сделал какую-то чудовищную глупость, иначе бы он просто так не исчез.
– Откуда ты это знаешь? Возможно, он попал в какую-то неприятность.
– Лидия, – говорит она с напором. Как же я ненавижу, когда она прибегает к этой укоряющей интонации старшей сестры.
– Разве ты не понимаешь, что подобное высказывание о нем делает его еще более виновным? Ведь если в него не верит даже его собственная семья, кто поверит? – говорю я все громче. Какой-то парень на ходунках и с повязкой на одном глазу оборачивается на меня.
– А ты думаешь, я в восторге от того, что все соседи видели, как ко мне приходила полиция? Ты понимаешь, что я чувствую? – вскипает она. – Черт бы его подрал, если он действительно в этом замешан.
Я закрываю глаза и думаю о том, что Мила ничего не понимает.
Ее не было с нами все эти годы, она сбежала. Она сбросила ответственность на меня одну после того, как умерла мама. Она не знала, в каком аду я жила после того, как она предала нас ради другой жизни и стала другим человеком – Милой Ренстрём. Человеком без прошлого, без семьи.
– Я не могу больше говорить, – выдавливаю я.
– Ладно. Позвони мне, если что-нибудь узнаешь.
– Конечно.
– И знаешь что, держись подальше от Дани.
Я кладу трубку и оглядываюсь. Меня окружают многоэтажки. Они стоят тесно, кажется, что их вообще строили одну на другой, они впиваются в серое небо.
Я думаю о том времени, когда заболела мама. Каково было жить с постоянным предчувствием того ужасного, что должно было произойти в любой момент. Словно видеть, как будто в замедленной съемке к тебе приближается автомобиль, но не иметь возможности убежать. И просто ждать, когда он тебя собьет.
Мне почти удалось забыть это ощущение, но сейчас оно возвращается.
Глава 5
Последний раз мы с мамой разговаривали наедине в один из серых февральских дней. Она лежала в постели в хосписе, в белой одежде, из рук торчали какие-то трубки, и хотя из-за своих ввалившихся щек и коротких волос выглядела она совсем по-другому, это все еще была она.
У нас было время подготовиться. Мама болела больше года, пробовала разные варианты лечения, и почти все это время я думала, что все наладится. Я не могла смириться с мыслью, что она умирает, но в последние недели ей стало резко хуже, и врачи сказали, что они бессильны. Единственное, что нам оставалось, – ждать.
Остальные ушли прогуляться, поскольку мама захотела провести время наедине с каждым из нас. Она жестом подозвала меня и протянула мне руку. Кожа была очень сухой и шероховатой, пальцы холодными. Я попыталась улыбнуться, скрыть свое отчаяние, но слезы выдали меня.
– Не волнуйся, Лидья, – хрипло произнесла она. – Все будет хорошо. Вы справитесь, только заботьтесь друг о друге.
Мама закрыла глаза. Она выглядела ужасно усталой. Я понимала, что ей нужно умереть, что у нее не осталось сил жить, и все же я очень злилась. Я не хотела, чтобы она покидала нас, я хотела попросить ее, чтобы она не сдавалась. Хотела сказать ей, что она должна бороться ради нас. Но я и сама понимала, как эгоистично звучали мои мысли, поэтому промолчала.
– Лидья, – пробормотала она. – Moja ljubav, пообещай мне кое-что?
Голос был шершавый, как наждачная бумага, я словно оцарапалась о него.
– Что?
– Оставайтесь семьей. Обещаешь?
Она тяжело дышала. Я кивнула и ответила, что обещаю. Что сделаю все, что в моих силах.
Мама умерла в среду, за ее смертью последовали месяцы молчания. Нам, тем, кто остался, стало очевидно, что именно она была светом нашей семьи. Именно ее сердце заставляло вертеться колесо, ее радость и энергия заражали жизнью всех остальных.