За гранью Разлома

– Ты не годишься для участия в поисках. – Анна Сергеевна не просто говорила, она выносила приговор. – Нам нужны те, кто умеет пользоваться поисковыми печатями или умеет защитить себя и окружающих, если случится беда.

Всё как обычно: ты не годишься, ты не подходишь, ты не можешь и, конечно же, ты недостаточно эффективна.

– Я вас поняла, – тихо ответила Рада, и голос предательски сорвался.

– Вот и умница. – Голос тёти Ани не смягчился. – И не вздумай лезть с этим к кому-то ещё.

Рада присела на корточки, чтобы успокоиться и всё взвесить. Из глав поисковых отрядов остался только Павел Михайлович. Рада, сразу откинувшая идею просить о помощи Старого Пса, теперь снова задумалась. Перед её внутренним взором стоял немолодой мужчина с белоснежными висками и жёсткой щёткой коротких усов, одетый в камуфляжную форму СОБов с нашивкой в виде немецкой овчарки. Старый Пёс, как его звали за глаза. Разве он может допустить, чтобы непутёвая Беляева бегала по лесу без присмотра? Нет. Те месяцы, что Рада пробыла его посыльной, были переполнены этим словом. Её хватали за ворот, одёргивали и ставили на место, ей читали нотации и пытались отправить работать на комбинат. Нет, он ни за что не поручится за Раду – а она ни за что не простит себя, если не испробует все пути, даже те, которые кажутся совсем безнадёжными.

Решительно поднявшись на ноги, Рада направилась к воротам и была немедленно поймана крепкой рукой Старого Пса.

– Беляева! – рявкнул он и грубо тряхнул присевшую от неожиданности девушку. – Ты чего мне врёшь, а?

«Поговорил с Дмитричем», – поняла Рада и, совершенно не зная, что теперь делать, сморщила нос.

– Рожи строишь? – Павел Михайлович угрожающе нахмурился, а потом вдруг резко успокоился. Лицо безопасника разгладилось и стало каким-то неожиданно добрым. – Хочешь выйти за стены?

– Хочу, – без энтузиазма и раздумий ответила Рада. Она была озадачена выражением его лица больше, чем этим внезапным предложением. – А в чём подвох?

– С завтрашнего дня выйдешь на работу.

Ну конечно. Этого следовало ожидать. Сил уговаривать и спорить – тем более со Старым Псом – совсем не осталось. Рада освободилась от до сих пор удерживавшей её плечо руки и медленно покачала головой. Нужно было идти.

Идти. Туда, к воротам, за ними и дальше, где лес, где её давно ждут. Там дышится легче, там вольный ветер носит песни древесных крон, и сердце птицей рвётся к небу, и хочется кричать от ощущения свободы и силы…

Рада схватилась за голову. Зов становился невыносимым, и девушка невольно подумала, не правы ли сейчас все те, кто намерен любой ценой не выпустить её туда.

– У меня есть работа, – севшим голосом пробормотала Беляева и, не скрывая обиды, пронаблюдала, как Павел Михайлович пренебрежительно машет рукой.

– Ты там не особо нужна. Ребята с печатями справляются быстрее и лучше тебя.

Ну да, конечно. Те, у кого колдовские печати срабатывают чаще, чем один раз из пяти, всегда быстрее, лучше и эффективней.

– Ничего не лучше. – Рада упрямо взглянула в глаза безопасника. – Растения любят руки больше, чем колдовство. Я хорошо работаю. Лучше, чем где угодно раньше.

Старый Пёс усмехнулся.

– Здесь не поспоришь, – его лицо оставалось подозрительно добрым, – но у меня есть предложение получше.

– Комбинат?

– Нет.

Он улыбнулся, смешно шевельнув усами, и Рада недоверчиво вскинула брови.

– Ты хочешь за стены, – сообщил очевидное Павел Михайлович. – На комбинат не хочешь. Хорошо, будешь обслуживать паром.

– Паром?

Весьма нелепый на взгляд Рады паром, больше похожий на лоскутное одеяло или старый носок, в котором разномастных заплаток стало больше, чем изначального носка, перевозил людей через Каму до комбината и обратно. Как правило, на пароме дежурил кто-нибудь из СОБа, без особых усилий таская туда-обратно непонятно как держащееся на плаву недоразумение с помощью колдовства.

– Я же последний человек в поселении, который для этого подойдёт, – недоверчиво разглядывая безопасника, напомнила ему Рада.

– Возить будет Петровский, – пояснил Павел Михайлович. – Ты будешь его ногами.

Несколько секунд Рада молча рассматривала Старого Пса, пытаясь осмыслить услышанное.

– То есть вы предлагаете мне поменять мою работу на огороде на роль девочки на побегушках при калеке-паромщике? – уточнила она, и лицо безопасника резко утратило всё добродушие.

– Петровский пострадал за нас всех, он заслужил спокойную старость, но всё равно хочет работать. Я нашёл ему работу. Я нашёл тебе работу, за пределами стен, как ты хотела. Будешь бегать между поселением и комбинатом, русалок к нам незаметно не притащишь, всем хорошо. Чего тебе теперь не нравится?

Сказать, что именно ей не нравится теперь, Рада так и не смогла. Предложение казалось ей отвратительно нечестным, особенно после всех выслушанных ею сегодня обвинений в том, что любой нормальный колдун может сделать что угодно быстрее и лучше, чем она. Но где-то там за воротами был лес, и он звал. И на зов безумно хотелось откликнуться. Рада представила, как она, свесив с парома ноги, будет ловить брызги голыми ступнями и наслаждаться чувством свободы, ожидающим её снаружи. Картинка получилась заманчивой.

– Значит, запрет на выход будет снят? – осторожно уточнила она.

– Сначала только на твой маршрут, а там посмотрим, – отозвался Старый Пёс.

Рада неспешно кивнула.

– Значит, сегодня я иду с вами, а завтра – паром, и там я остаюсь, пока Петровскому не надоем? А работать там теперь, получается, только мы будем? Каждый день? А на выходных мне можно будет продолжать работать на огороде?

Предложение казалось всё привлекательнее. И огород, и паром, а там, может, разрешат выходить и делать что-то ещё. Так никто больше не сможет назвать её непутёвой бездельницей. Рада едва сдержала улыбку: что-то во всём этом было не так.

– Не совсем. – Голос Павла Михайловича прозвучал похоронным звоном колокола. – Сегодня тебя с собой никто не возьмёт. Завтра на пароме под присмотром пройдёшь туда-обратно, тебе покажут твою часть работы на комбинате и в поселении, если всё пройдёт хорошо, приступишь послезавтра. График вечером повесим у пристани. С огородом посмотрим. Числиться работающей там ты точно не будешь, но…

– Какая часть работы на комбинате? – дальше этих слов Рада даже не слушала.

– Иногда нужно принять документацию, отнести, заполнить списки, отчётность по состоянию парома…

Старый Пёс говорил что-то ещё, но это уже не имело значения. Обман. Опять обман. Опять всё не то, чем оно кажется, и, приманив её возможностью выйти за стену, Раду опять тащат в пасть комбинату.

Павел Михайлович закончил говорить и молчал, разглядывая напряжённо наморщившую лоб Раду. Она молчала, захлёбываясь в охвативших её чувствах, что, слившись с неумолкающим зовом, утягивали её в омут отчаяния.

– Думай. – Безопасник не стал дожидаться ответа. – Мы с Дмитричем ждём твоё решение до завтра, до отбытия парома. Не придёшь – шанс упущен. Поняла?

– Поняла. – Слово застряло в горле и вырвалось наружу жалобным писком.

– Молодец.

Старый Пёс благосклонно кивнул и твёрдой походкой направился в сторону ворот, туда, где его наверняка ждала поисковая группа. Рада молча провожала его взглядом. Наверное, нужно было пойти за ним. Согласиться на всё, упасть на колени, что-нибудь обещать, умолять взять с собой. А может быть, опять пристать к Дену и вслед за ним подойти поближе к воротам. Тогда можно будет улучить момент и выскочить наружу. Она быстро бегает, её не догонят. Она может спрятаться, её не отыщут. Она найдёт источник зова и тогда…

Что будет тогда, Рада не знала. Она молча стояла там, где закончился её разговор со Старым Псом, наблюдая, как по его команде один за другим участники трёх поисковых групп покидают поселение. Когда калитка за последним из них закрылась, Рада тяжело вздохнула и опустила плечи. Зов не исчез, но как будто бы стал гораздо слабее.

Огород окружала деревянная стена. Её возвели позже основной, в то время, когда стало понятно: вампирам не интересно ни их поселение, ни их комбинат. Огород защищали от нечисти и лесных животных, но не более того.

Внутри никогда не стояли дозоры. Обычно кто-нибудь из СОБов скучал у грубо прорубленного в старой стене входа и следил, чтобы на закате его надёжно закрыли. Огород был частью поселения и в то же время как будто бы нет. Возможно, это стало одной из причин, по которой Раде так нравилось проводить там время.

Она охотно возилась в земле и ещё более охотно собирала урожай. Здесь, среди грядок и теплиц, Рада работала уже два года и, что бы там ни говорил Старый Пёс, чувствовала себя полезной.

– И никакая я не дармоедка, – сообщила Рада грядке с морковью и отправилась к яблоням.

Под сенью ещё совсем молодых деревьев она устроилась на своём любимом пне от срубленной сосны и вытянула ноги.

Радиоприёмник оказался там, где она оставила его днём, когда, смущённая вдруг усилившимся зовом леса, кинулась к Дмитричу. Раздавшийся после включения звук неприятно резанул по ушам. До вечерних новостей ещё было время, но в последний год качество передачи звука улучшилось настолько, что пустоту эфира всё чаще начала заполнять музыка.

Сейчас эфир заполнял белый шум. Немного посидев в блаженной тишине, Рада отправилась в свой ежедневный патруль. Сейчас растения ни в чём не нуждались – школьники с колдовскими книгами тратили не больше двух часов на то, чтобы обеспечить весь огород водой, уничтожить вредителей и проверить необходимость подкорма, и всё-таки – Рада не позволяла себе сомневаться в этом – полностью заменить ручную работу колдовство никогда не могло. Колдовские печати, выдаваемые школьникам, не могли помочь с поиском сухих листьев, нетипичных заболеваний, размытой почвы и, самое главное, кротов.

Кроты. Вот кто пакостней любой нечисти. От них стоило бы ставить стены! Маленькие твари не изгонялись колдовством, игнорировали предназначенные для их распугивания вертушки и в целом отлично себя чувствовали, а между тем для поселения каждый кабачок или кочан капусты был важен. И Рада с остервенением охотничьей собаки гонялась за маленькими тварями, безжалостно прибивая их лопатой, и с лёгкой досадой понимала, что, вполне вероятно, именно это оказалось причиной, почему ей позволили остаться и работать на огороде.

Сейчас кротов почему-то не было. Рада отметила несколько новых нор, появившихся около участка с картошкой, но ими заняться стоило завтра. Сейчас можно и отдохнуть, к тому же время вечерних новостей уже приближалось.

Рада привычно сорвала несколько крупных ягод клубники и только тогда поняла, насколько она голодна. Стоило вернуться домой и выяснить, был ли уже ужин, а если был – оставили ли чего для неё, но уходить от яблонь не хотелось. Здесь пахло зеленью и свежестью, здесь было хорошо.

Приёмник немного пошипел пустотой эфира, но в назначенный час стукнуло, щёлкнуло – и бодрый голос неизменного диктора поздоровался со слушателями, обещая немедленно ознакомить их со всеми важными событиями, произошедшими в округе, а также поделиться дошедшими сплетнями о том, что делается дальше, там, откуда не доходят сигналы местных радиостанций.

Этот человек, представлявшийся Лёшей, был основным ведущим, пожалуй, уже лет десять, с того момента как радиостанция начала исправно передавать новости. У него бывали гости и соведущие, но сам Лёша не менялся.

Конечно же, на самом деле его звали не так. Однажды Раде даже довелось узнать настоящее имя диктора – рассказал один из бывших одноклассников, познакомившийся с ним во время обучения в старшей школе. Имя Раде сказали по большому секрету, и она подошла к вопросу настолько ответственно, что вскоре напрочь его забыла. Но это было совсем не важно. Главное, что теперь Рада знала: этот Лёша – настоящий живой человек, а не абстрактный голос из машины. У него есть настоящее имя. Он ходит на работу и возвращается домой ужинать, у него есть семья, есть свои мнения и желания, и это отражается на том, что и как он говорит в эфирах. Он живой, и хочет жить дальше, и в эфирах никогда не говорит того, что могло бы повредить охотникам на вампиров или поселениям людей. Может, потому и сложилось ощущение, что вокруг никогда ничего не происходит.

Сегодня эфир тоже выдался скучным. Всё спокойно, где-то перебили группу из четырёх вампиров, попытавшихся устроиться в заброшенном городе и угрожавших жителям одного из поселений неподалёку. Кто перебил – неизвестно. По слухам, где-то в окрестностях видели Мотыльков, может, они. А может, и не было никаких Мотыльков, потому что слухи совсем не надёжные. На этом Лёша перешёл к рассуждениям об увеличении популяции бурых медведей… и ни слова о пропавших фурах. Видимо, это относилось к делам поселения, а о делах поселений не говорили никогда. Хотя бы потому, что тогда их пришлось бы называть.

За пределами досягаемости радиостанции, похоже, тоже не было ничего нового. К эфиру подключился один из обычных Лёшиных соведущих, и вместе они снова начали обсуждать историю с поселением, захваченным Серебряными в прошлом месяце. Немного послушав, Рада отключила приёмник и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу. Она сидела вытянув ноги и наслаждалась тишиной и теплом. Лёгкий тёплый ветерок нежно гладил её по щекам, во рту угасал сладкий вкус клубники, и Рада сидела, забывшись, пока желудок настойчиво не заурчал, намекая, что пары ягод ему было мало.

Рада открыла глаза и, поправляя растрёпанные ветром волосы, заметила в них медные отблески – тёплый свет заходящего солнца окрашивал вьющиеся крупными кольцами каштановые пряди в рыжий цвет. Раде нравилось видеть себя такой, когда на закате она оказывалась возле зеркала. Она не раз слышала, что из рыжих и зеленоглазых выходят лучшие колдуны – бабуля, папа и маленькая Катя служили надёжным тому подтверждением. Хотя быть зеленоглазой Рада никогда не хотела. Ей нравились её собственные светло-карие глаза, в солнечном свете становившиеся почти жёлтыми.

Рада заёрзала, пытаясь поймать уходящий солнечный свет. Неровный край пня царапнул бедро, а с болью вдруг пришло осознание: уже разгорелся закат, а поисковые группы до сих пор не вернулись.

Они не вернулись точно, она бы услышала отсюда шум у ворот, но было тихо. Рада вскочила и выругалась, услышав звук рвущейся ткани: старые заношенные штаны зацепились за неровный край пня. На ощупь оценив масштабы трагедии, она выругалась ещё раз. К счастью, штаны порвались по шву, но стоило кому-нибудь в поселении увидеть эту дыру – и Рада была бы немедленно приговорена к нескольким неделям неустанных шуток на эту тему.

Не зная, что делать, девушка заметалась по огороду. С наступлением сумерек ворота всегда запирали и не отпирали до самого рассвета. Одинокий звон колокола прорезал вечернюю тишину, добавляя масла в костёр её тревог.

– Чёрт…

Первый звонок призывал всех жителей поселения заканчивать свои дела и направляться к домам. По второму запирались ведущие из поселения ворота, а по третьему – вход в огород. К этому времени всем, кроме ночных дозорных, уже полагалось разойтись по домам и запереть двери, а поисковые отряды до сих пор не вернулись. Что же теперь будет?

Запрут ли ворота, когда за пределами поселения находится так много людей? Рада не сомневалась, что так нельзя. Но Дмитрич – тот самый Дмитрич, который запер её в поселении из-за одной-единственной кикиморы, – вполне мог на это пойти. Она остановилась, готовая взвыть от собственного бессилия, когда вдруг поняла, что сводивший с ума зов прекратился.

Похоже, он прекратился раньше, возможно, пока она слушала радио или чуть позже. Обескураженная странными переменами в своих ощущениях, Рада замерла, вслушиваясь в себя, и вздрогнула, услышав резкий автомобильный гудок.

Фуры гудели иначе. Нет, это были не фуры, и всё-таки кто-то прибыл к воротам поселения сейчас, после первого колокола. Изнывая от любопытства, Рада прокралась к выходу из огорода и, к своему безграничному удовольствию, увидела спину уходящего к воротам дозорного. Никем не замеченная, она покинула уголок цветущей зелени и вновь оказалась в кольце тяжёлых бетонных стен.

Стараясь держаться тени и избегать окон, Рада направилась к воротам, петляя по узким извилистым улочкам. У поселения не было плана. Дома возводились стихийно, особенно в первое время, и построенные до Разлома здания давно потерялись среди возведённых позже, потонули в многочисленных надстройках. Поселение выросло с тех пор, как были поставлены стены, а места больше не стало, и теперь Рада пробиралась по сумрачным улочкам, сжимаясь под взглядами светящихся окон.

Одна из дверей резко распахнулась, выпуская спешащего хозяина дома, и она чудом успела юркнуть в узкую щель между домами. На неё немедленно что-то посыпалось: то ли сажа, то ли сухая грязь. Рада тихо ругнулась: теперь к дырке в штанах добавилось ещё и это.

Добраться до площадки перед воротами удалось только ко второму удару колокола. Калитка была открыта, вокруг неё толпились люди. Среди них оказалось достаточно много сотрудников СОБа – видимо, тех, кто сегодня был на ночном дежурстве, – но, кажется, никто из них даже не собирался выхватывать колдовскую книгу. Безопасники не ожидали проблем, калитка была открыта, но внутрь вроде бы никто не входил. Или входили, но медленно? Хотелось подойти поближе, но нежелание быть увиденной перевешивало.

Забившись в укромный уголок за крыльцом лечебницы, Рада разглядывала площадь, пока у ворот не началось движение и воздух не рассёк командирский голос Павла Михайловича. Рада с облегчением выдохнула. Старый Пёс здесь, значит по крайней мере поисковые отряды вернулись.

Нашли ли они то, что искали? Что за странный автомобильный гудок это был? Вопросы требовали ответов, а тревожный голосок в голове требовал немедленно убраться от площади, с которой вот-вот хлынут по домам успокоенные люди. Наверняка успокоенные – доносящийся до Рады гул не казался особенно тревожным, как, впрочем, и радостным.

Ничего, узнать подробности можно и завтра. Или даже сегодня, если кто-нибудь из семьи тоже выходил узнать, что случилось. Опускающийся сумрак съедал фигуры толпящихся у ворот людей, и девушка, смирившись с необходимостью отступления, крадучись двинулась в сторону дома.

Когда-то давно дом Беляевых был покрыт тёмно-зелёной краской, но она выцвела и облупилась. Надстроенные позже второй этаж и чердак, которые вовсе никто не пытался красить, казались куда симпатичнее. Да и вообще, по мнению Рады, на фоне окружающих их дом выглядел весьма достойно.

Окна уже накрепко заперли изнутри, но когда Рада, перескочив через обе ступеньки крыльца, потянула дверь на себя, та послушно открылась.

Оказавшись в непроглядной темноте прихожей, Рада ненадолго зажмурилась, веря, что это поможет её глазам привыкнуть быстрее. Из-за занавески, отделяющей главную комнату от прихожей, пробивался тусклый свет бабулиной лампы, горевшей до тех пор, пока последний из семьи не отправится спать.

– Я дома! – Рада повысила голос, надеясь, что её услышат только те, кто ещё не отправился спать.

– Да неужели, – отозвалась бабуля. – И что же, целая?

– Почти, – не вдаваясь в подробности, ответила Рада. – Жить можно. Все дома?

– Давно уж, – фыркнула всё ещё невидимая за занавеской бабуля. Скрипнуло кресло. – Родители спят уже, Лена тоже. Запирай.

– А может, ты?

– Заставляешь бабку бегать? Сама запирай, чай не безрукая.

Рада поморщилась, опасливо вглядевшись в темноту прихожей. Её глаза уже достаточно привыкли, чтобы она могла различить печать, краской написанную на двери. Общая форма – квадрат, символизирует границу. Многократно перечёркнутые линии в центре – запрет. Это Рада выучила ещё в школе, но остальные составляющие рисунка ничего ей не говорили. Впрочем, чтобы активировать печать, не нужно знать, что она означает.

Пальцы коснулись рисунка. Прикрыв глаза, Рада сосредоточилась, направляя в печать силу. В школе учили, что в этот момент она должна почувствовать поток, струящийся через её тело, но Рада никогда не ощущала ничего интереснее лёгкого покалывания на кончиках пальцев. На одну короткую секунду ей показалось, что печать потеплела, – это сработали чары, – и девушка опустила руку. Щели между дверью и стенами дома пропали.

Несколько раз осторожно толкнув дверь и убедившись, что открываться она не спешит, Рада проскользнула в главную комнату. После темноты прихожей здесь казалось совсем светло.

– Справилась?

Бабуля смотрела на непутёвую внучку из своего кресла, склонив голову набок. Обрамлённые добрыми морщинками, её глаза были светлыми, чистыми и молодыми.

– Если нас кто-нибудь сожрёт из-за того, что я облажалась, я не виновата, – буркнула Рада.

– Созлут! – жизнерадостно отозвался из-под стола тонкий детский голосок.

В свете лампы пламенем вспыхнули рыжие кудри высунувшейся из укрытия Кати, которая, уставившись на старшую-старшую сестру, провозгласила:

– Кикимолы созлут!

Рада демонстративно всплеснула руками и улыбнулась. Не улыбаться, глядя на Катёнка, было невозможно.

– И ты туда же, мелочь? – она присела возле стола. – Что ты тут, в дозоре сидишь? Караулишь?

– Калаулю, – серьёзно подтвердила трёхлетняя дозорная и тут же радостно взвизгнула: – Калаулю кикимолу!

Димка любил шутить, что Катю можно держать вместо собаки: бегает на четвереньках, лает громко, по возможности кусается. Безмерно обожающая младшую-младшую сестру Рада в ответ называла Диму лешим. Её долговязый братец мог замирать и часами стоять неподвижно, глядя в пустоту. Если бы птица свила гнездо в его тёмных кудрявых волосах или белка перепутала его постоянно приоткрытый рот с дуплом, никто бы не удивился.

На такие утверждения Димка обижался. Зануда, с чувством юмора у него всегда было не очень. Прошла всего неделя с тех пор, как он уехал, а Рада уже скучала. Увы, её брат пожелал учиться, и вся семья с радостью приняла его решение. Пятнадцатилетнего Димку увезли в старшую школу, и теперь он видел на одно поселение больше, чем его старшая сестра. Может быть, он даже не вернётся, захочет остаться там, где больше людей и возможностей. Один за другим названый и родной братья Рады покинули дом, и вид опустевших стульев за обеденным столом заставлял её сердце болезненно сжиматься.

Рада покосилась на крепкий обеденный стол, застеленный широкой кружевной салфеткой. Во время семейных ужинов салфетку убирали на бабулино кресло, приносили сверху запасные стулья, если их не хватало, и вскоре комната с её маленьким, задёрнутым жёлтой занавеской окошком наполнялась запахом еды. Готовила обычно мама, иногда – Лена. Комната вмещала в себе кухню, столовую и гостиную, и когда-то восемь человек, считая тогда ещё безымянную крошку Катёнка, умещались здесь с трудом. Теперь всё изменилось.

Конечно, Димка вернётся зимой, на каникулах. С Максом всё было сложнее. Он иногда заезжал ненадолго, и никто не мог знать наверняка, когда его ждать и стоит ли ждать вообще. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Макс последний раз давал о себе знать.

– Поисковые отряды вернулись, – сообщила Рада, направляясь к кухонной раковине, чтобы умыться.

– Ну и прекрасно. – Бабуля не пыталась скрыть облегчение. – Нашли?

– Не знаю, я к ним не подходила.

– Ты? Не подходила? Это как же до такого дошло?

– Да вот…

Объяснять не хотелось. Зато в сердце вдруг ярким пламенем вспыхнуло другое желание, и Рада, поддавшись ему, подтащила табуретку к бабулиному креслу, устроилась на ней, жалобно посмотрела в добрые глаза и спросила:

– Ба, а если бы ты была главой поисковой группы и могла взять меня с собой под свою ответственность, ты бы взяла?

Бабуля вопросительно вскинула брови.

– Это чего за вопросы такие?

– Мне Дмитрич разрешил пойти, если за меня кто-нибудь поручится, а они…

В душе вспыхнул огонёк обиды, и Рада, всё больше распаляясь по мере рассказа, поведала бабушке события минувшего дня.

Бабуля не перебивала и ничего не спрашивала. Дождавшись, пока её непутёвая внучка закончит рассказ, она некоторое время молчала, разглядывая Раду с головы до ног.

– Зачем к Дениске пошла, а? – тихо спросила она наконец.

Как зачем? Чтобы спросить, конечно, она же только что рассказала. Рада удивилась, замешкалась и уже открыла рот для ответа, когда бабуля огорошила её следующей фразой:

– Забыла, как умерла его мать?

Рада медленно закрыла рот. Вопрос поставил её в тупик. Она помнила, что мама Дениса погибла, ещё когда они учились в школе. Её тело принесли из-за стен, накрытое тентом, и не показывали посторонним, а Ден вроде бы не хотел об этом говорить. Происшествие не засело у Рады в памяти, и она и не вспомнила бы о нём, если бы не вопрос бабули.

– Её кто-то убил… – осторожно начала Рада и, окончательно убедившись, что ей больше нечего добавить, обречённо закончила: – В лесу. А потом приезжал охотник на вампиров и это расследовал.