Иван Васильевич – грозный царь всея Руси
Он считал своим долгом поддерживать общественный порядок, ограждать народ от нездоровых соблазнов. Еще его отец запретил на Руси пьянство – возможно, в последние годы жизни, по инициативе сына. При Василии Ивановиче употреблять хмельное дозволялось только по большим праздникам под страхом серьезного наказания [64]. Правда, пришлось сделать исключение. К этому времени на русской службе появилась постоянная воинская часть из иностранцев, ее поселили в особой слободе в Замоскворечье. Но европейские солдаты без спиртного жить не могли, и им дозволили гнать вино. Поэтому немецкую слободу люди красноречиво прозвали «Налейки».
А в противостоянии с Казанью Василий Иванович нашел очень выгодный ход. Главным источником доходов казанских ханов была транзитная торговля через их владения со странами Азии. Но каждая война начиналась резней русских купцов, приехавших на казанские рынки. Государь запретил своим подданным ездить туда с товарами. Вместо этого учредил Макарьевские ярмарки – возле монастыря преподобного Макария Унженского под Нижним Новгородом. Тем самым вынудил восточных купцов везти свои товары в нашу страну. Но и золотой ручей пошлин потек уже не в ханскую, а в великокняжескую казну.
Православие Василий Иванович отстаивал жестко. Жидовствующие через некоторое время после разгрома снова активизировались. В 1511–1512 гг. Иосиф Вролоцкий указал государю на эту опасность: «Ради Бога и Пречистой Богородицы, попекись и промысли о Божественных церквах и православной вере… Как прежде, Боговенчанный владыко, ты поревновал благочестивому царю Константину и вместе с отцом своим до конца низложил скверных новгородских еретиков и отступников, так и теперь, если ты, Государь, не позаботишься и не подвигнешься, чтобы подавить их темное еретическое учение, то придется погибнуть от него всему православному христианству». Предупреждал великого князя, «чтобы лестному покаянию их не верил, велел бы их держати неисходны ис темницы, чтобы иных людей не прельстили». Василий Иванович согласился с ним, «повелел всех еретиков побросать в темницу и держать там неисходно до конца их жизни» [65].
Но в это время в Москве уже появился «старец» Вассиан Косой. Это был не кто иной, как князь Василий Патрикеев, входивший в ближайшее окружение Елены Волошанки, участник того самого заговора, когда были оклеветаны Софья Палеолог и ее сын. Напомним, что Патрикееву вместе с отцом смертную казнь заменили на пострижение, в 1499 г. он стал Вассианом, иноком Кирилло-Белозерского монастыря. Эта обитель была большой, богатой, и пребывание там не было тяжелым. Но в 15 верстах от монастыря основал новую пустынь в лесах очень известный в то время подвижник Нил Сорский. Он проповедовал нестяжательство, его община не владела деревнями, жила в скитах, собственным трудом.
Через какое-то время Патрикеев тоже решил уйти в скит недалеко от Ниловой пустыни. Был он там совсем не долго. В 1508 г. преподобный Нил Сорский преставился, и сразу же после этого в 1508–1509 гг. Вассиан перевелся в Москву, в весьма привилегированный Симонов монастырь [66]. У исследователей это давно вызывает вопросы. Вассиан был не простым монахом, а политическим ссыльным. И в опалу угодил за заговор против нынешнего великого князя Василия Ивановича. Правда, миновало 10 лет, но без согласия государя вернуть его в столицу было никак нельзя. Обращает на себя внимание и Симонов монастырь. Тот самый, которым когда-то руководил жидовствующий Зосима. Очевидно, он успел внедрить ересь в своей обители.
Известно, что возвращению Вассиана в Москву поспособствовал настоятель Симонова монастыря Варлаам [67]. Но кто-то еще должен был находиться в ближайшем окружении Василия Ивановича, походатайствовать, что 10 лет монашеской жизни совершенно изменили его бывшего врага. Выдающийся историк Игорь Яковлевич Фроянов, детально проанализировав свидетельства, пришел к выводу – в перемещениях Вассиана просматриваются признаки спланированной операции: «По-видимому, эти “благородные” или “вельможи”, не расставшиеся в душе с “ересью жидовствующих”, и вытащили Вассиана из заволжской глуши в Москву, сумев убедить великого князя в необходимости возвращения князя-инока» [68].
Но его не просто выручали, ему предназначили важнейшую роль. В Москве он приобрел вдруг репутацию «старца», начал выступать в качестве «ученика» и «преемника» преподобного Нила Сорского! Мало того, он очутился при дворе государя (который приходился ему троюродным братом), втерся к нему в доверие и стал одним из ближайших советников. Василий Иванович сам говорил, что Вассиан «подпор державе моей», что он «любви нелицемерной наставник ми есть» [69].
А когда подбирали кандидатуру очередного митрополита, «старец» помог провести на этот пост своего покровителя Варлаама из Симонова монастыря. Стал и защитником еретиков. Именно с его появлением при дворе источники связывают новый всплеск их активности: «Тако же новгороцкие еретики начя каятися лестно, а не истинно. И старец князь Вассиян поверил им и учал за них печаловатися великому князю». Правда, в этот раз, в 1512 г., еще переборол Иосиф Волоцкий, «и князь великий Иосифа послуша» [70].
Но уцелевшие еретики перекрасились в «нестяжателей», или, как они себя называли, «заволжских старцев». А Вассиан в тесной дружбе с новым митрополитом Варлаамом повел атаку на преподобного Иосифа. Источники сообщают, что в митрополичьих палатах «старец» сиживал, как у себя дома. Без всякого стеснения поносил «иосифлян», обзывал их «отступниками Божьими». Государю внушал, что карать сектантов нельзя, «обращающихся и приходящих на покаяние, волею или неволею, принимать подобает». Иосифа Волоцкого он обвинял в нарушении Божьих заповедей. Вливая клевету, сумел настроить против него государя. Дошло до того, что Василий Иванович запретил преподобному отвечать на нападки «старца»! [71]
А в 1515 г. Иосиф Волоцкий преставился, и Вассиан вообще перестал стесняться. Он породил легенду о вражде между преподобными Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. Громил позицию «иосифлян», якобы защищавших богатства монастырей и требующих уничтожать еретиков, противопоставляя им позицию преподобного Нила – против церковной собственности и против казней. Лжи здесь предостаточно. Иосиф Волоцкий никогда не выступал за обогащение монастырей – но земельные владения помогали монахам вести просветительскую работу, лечить больных, помогать бедным и сиротам, кормить голодающих во время неурожая (что и делал святой Иосиф в своей обители).
А Нил Сорский хотя и основал пустошь, где монахи жили своим трудом, но никогда не требовал отказаться от церковной собственности. Он не был и защитником еретиков. Когда открылась ересь жидовствующих и Новгородский владыка Геннадий обратился к авторитетным церковным деятелям за поддержкой, среди них был Нил Сорский. Он участвовал в расследовании и проклял ересь. И с Иосифом Волоцким он никогда не ссорился! В настоящее время однозначно доказано, что преподобный Иосиф в своем «Просветителе» использовал работы святого Нила. А Нил Сорский, в свою очередь, очень уважал его, держал в обители многие его труды, а «Просветитель» ценил настолько высоко, что собственноручно переписал половину книги! Но Вассиан даже расписал, будто Иосиф Волоцкий на Соборе 1504 г., осудившем ересь, одновременно нападал на преподобного Нила и самого Вассиана! Чего никогда не было и не могло быть, в то время «старец» был еще опальным монахом и на Соборе не присутствовал [72].
В Церкви Вассиан развил очень бурную деятельность. Заявлял, что в святых правилах есть противоречия с Евангелием и Апостолом. Сообщник-митрополит Варлаам поручил ему отработку новой Кормчей книги. Доктор исторических наук И.Я. Фроянов отметил много общего между Кормчей Вассиана Косого и Кормчей, составленной еретиком Иваном Волком Курицыным, делая вывод: «Относительно мировоззрения Вассиана Патрикеева заметим, что оно являлось смягченным и, так сказать, укороченным (что зависело от конкретных условий времени 1510–1520-х гг.) вариантом “ереси жидовствующих”» [73]. Или, уточним, более скрытным вариантом.
Несомненный талант публициста Вассиан нацелил на расшатывание Церкви. Монашество он вообще ненавидел. Бичевал его пороки – праздность, обжорство, пьянство. Хотя для подавляющего большинства русских монахов, получавших весьма скудное монастырское содержание, это было совершенно чуждо. В отличие от самого Вассиана. Зиновий Отенский, тоже монах, не без оснований обличал его: «Когда жил Вассиан в Симоновом монастыре, то не изволил он есть симоновского брашна, хлеба ржаного и варенья из капусты и свеклы. Млека промозглого и пива чистительного желудку монастырского не пил. Ел же мних Васиан брашно, приносимое от трапезы Великого Князя – хлеба пленичные и чистые и крупичатые и прочие сладкие брашна. А пил сей нестяжатель романею, бастр, мушкатель, рейнское белое вино» [74].
И с особенной яростью он обрушивался на церковное землевладение, подталкивая Василия Ивановича к секуляризации. Впрочем, вопрос это был очень неоднозначный. Митрополичьи, владычные, монастырские земли действительно имели тенденцию разрастаться. Часто бояре жертвовали села и деревни, чтобы монахи молились о душе вкладчика или его близких. Завещали свои владения хозяева, не имеющие наследников. В результате к XVI в. Церкви и монастырям принадлежало около трети обрабатываемых земель! Все труднее было наделять поместьями детей боярских, снижался приток податей в казну. Но Василий Иванович, взвешивая «за» и «против», все-таки не поддался на уговоры отобрать землю.
Хотя «старец» при нем вошел в огромную силу. Переводчик богослужебных книг Максим Медоварцев характеризовал его: «Он был великий временной человек у великого князя ближний» [75]. Преследования еретиков под его влиянием совсем свернулись. Но объяснять это гуманизмом Вассиана нет никаких оснований. Из Заволжья священник Серапион встревоженно написал государю, что среди местных сторонников Вассиана гнездится ересь. Но «старец» добился, чтобы священника представили ему на допрос: «И поп сказал так, как в грамоте писано. И старец Васьян князь просил попа на пытку, и попа пытали, и ногу изломали, и поп и умер» [76].
Однако духовенство озаботилось опасными тенденциями. Архиереи сорганизовались и в декабре 1521 г. добились «сведения» с престола митрополита Варлама, на его место избрали игумена Иосифо-Волоцкого монастыря Даниила. В его лице Косой получил серьезного противника, борца за чистоту Православия. Но «старец» набрал такое могущество, что еще несколько лет оставался неуязвимым даже для митрополита. В 1526 г. ересь обнаружил архиепископ Ростовский. Его нельзя было уничтожить, как безвестного попа Серапиона. Но Косой добился от великого князя грамоты о неподсудности «заволжских старцев» архиепископу [77].
Он обзавелся и помощниками. Одним из них стал Максим Грек (Михаил Тиволис), личность с очень бурным прошлым. В юности он жил в Париже, учился в Италии, постигал науку «гуманистов», неоплатоников, а заодно астрологию и порочие оккультные дисциплины. Перешел из православия в католицизм, принял постриг в доминиканском монастыре. Но, как свидетельствовал боярин Михаил Захарьин, оказался в числе 200 человек, обучавшихся «любомудрию философьскому и всякой премудрости», которые «уклонилися и вступили в жидовский закон и учение» [78]. Уличенный в этом, он бежал на Афон, постригся во второй раз, в православные монахи.
В 1515 г. великий князь направил на Афон посольство с просьбой прислать ученого инока Савву для перевода греческих книг на церковнославянский язык. Но неведомым образом вместо Саввы командировали Максима, хотя он не знал ни церковнославянского, ни русского. Историки обратили внимание еще на ряд загадок. Посольство почему-то задержали в Константинополе, а потом Максим Грек на целых два года остановился в Крыму. И.Я. Фроянов показал, что за этим стояли некие внешние силы: «Таким образом, Максим Грек приехал в Москву отнюдь не новичком, которому нееизвестно было положение дел на Руси, а осведомленным человеком, прошедшим специальную подготовку. Логично предположить, что все это он получил в Крыму» [79].
Великий князь и митрополит приняли его радушно, но он сразу стал нащупывать связи с оппозиционными боярами, «нестяжателями», с неофициальным представителем Ватикана в Москве, доктором Николаем Немчином. Поселили Максима в Чудовом монастыре, но вскоре он перебрался в Симонов, к Вассиану. «Едва появившись в Москве, Максим Грек стал сподвижником Вассиана Патрикеева. Между ними установилась идейная близость. Необходимо еще раз подчеркнуть, что с приездом Максима Грека заметно активизировалась деятельность Вассиана Косого, получившего новый (и что важно отметить) внешний импульс, источник которого находился за пределами Руси» [79].
Позже было доказано, что взгляды афонского гостя явно еретические. Он, например, утверждал, что пребывание Христа на небе такое же временное, как и Адама. Что вознесся только Дух Христа, а Тело где-то бродит в горах. На последующем суде Максим признался, что занимался даже волхованием, пытался воздействовать на великого князя, рисуя «водками» некие тайные знаки на своих руках. А проекты Косого о конфискации церковных земель он стал подкреплять подтасовками переводов греческих текстов. В Москве появился и некий Исаак. Впоследствии Максим Грек дал на него показания, называя «волхвом, чародеем и прелестником», проповедником ереси жидовствующих [80]. Но это было несколько десятилетий спустя, в 1549 г. А сперва Исаак Собака стал переписчиком книг, сподвижником Грека и Вассиана.
Келья Максима превратилась в подобие политического клуба. К нему приходили князья Иван Токмак, Андрей Холмский, бояре Василий Тучков, Иван Сабуров, Юшко Тютин, дьяк Федор Жареный. Обсуждались и богословские темы, и текущие события. Но с одним собеседником, Иваном Беклемишевым по прозвищу Берсень, Максим обычно оставался «долго один на один», без свидетелей. Когда он появлялся, келейников выставляли «тогды всех вон» [81]. А Берсень при Иване Великом был видным дипломатом, одним из помощников еретика Федора Курицына, приближенным Елены Волошанки. После ее падения звезда Беклемишева закатилась, он ненавидел Василия Ивановича и хаял его.
Грек был согласен с ним, называл государя «гонителем и мучителем нечестивым» [82]. Поносил и Русскую Церковь, не признавал ее самостоятельность. Говорил, что «митрополит здесь сам поставляется на митрополию без благословения патриаршего, не по правилам святых отец. Поэтому князь великий и митрополит сами ся прокляли и со всеми последующими им». Зато к унии Максим относился очень почтительно, изгнанного униатского митрополита Исидора называл «учителем истины» [83].
В Москве снова формировался заговор знати, связанный с еретиками, и вдобавок симпатизирующий католическому Западу. И эта возня оппозиции подпитывалась реальными надеждами на грядущие перемены! Василий Иванович был уже 20 лет женат на Соломонии Сабуровой, а детей у них не было. После смерти государя престол должен был перейти к кому-то из братьев. К 1525 г. их осталось двое – Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий. Оба по завещанию отца получили большие уделы, содержали собственные дворы, войска. Но были постоянно недовольны, что старший брат не делится с ними властью, казенными богатствами – и оппозиция тянулась к ним.
Да и не только оппозиция. Еще в 1507 г. польский посол передавал Юрию «тайные речи» короля Сигизмунда – тот предлагал князю вооруженную помощь в борьбе за московский престол [83]. После этого Юрий был замешан в заговоре Шуйских. А Андрей Старицкий женился на Ефросинье из рода Патрикеевых-Хованских [84]. Родственнице Вассиана Косого! Мало того, отец Ефросиньи был ближним боярином умершего в темнице князя Дмитрия – сына Елена Волошанки [85]. Соответственно, и ее доверенным лицом. Спрашивается, могли ли он и его семья остаться в стороне от ереси?
Наследование престола кем-то из братьев великого князя влекло за собой не просто передачу власти ближайшему родственнику, оно грозило для Руси очень крутыми переменами. Первым забил тревогу митрополит Даниил, организовал бояр и священнослужителей, чтобы отстоять прежний курс государства. Государю для продления рода он предложил пойти на развод. Так считал предстоятель Русской Церкви, невзирая на то, что как раз Церковь признавала брак незыблемым. Развод допускался в единственном случае – если один из супругов принимает постриг. Причем в подобной ситуации второй супруг, как правило, тоже уходил в монастырь. Но Даниил заранее разрешал Василия Ивановича от такого шага. Как видим, опасения митрополита за будущее страны и Церкви были и впрямь очень весомыми. Столь крайнее и рискованное решение предлагалось всего лишь ради попытки зачать наследника. Ведь никто не мог гарантировать, что ребенок родится во втором браке, что это будет сын, а не дочь…
Великая княгиня Соломония (вероятно, после бесед с Даниилом) тоже прониклась ответственностью за судьбы страны. Летопись отметила, что она добровольно согласилась принести себя в жертву и попросилась в монастырь. Сама уговаривала любимого мужа, чтобы следовал своему служению и отпустил ее [86]. Но вопрос о разводе великого князя вызвал бурю при дворе и в Боярской думе. Братья Василия Ивановича благоразумно остались в стороне от споров. А партию противников развода возглавил князь Семен Курбский. К нему примкнули родственники Соломонии – Сабуровы, Вельяминовы, Годуновы. Мощно поддержали и Вассиан Косой, Максим Грек. Шумели, что это недопустимый, страшнейший грех.
Но удар по ним нанес митрополит. Косой был еще недосягаемой персоной, однако он выбрал цель поскромнее – Максима. Сохранившиеся документы показывают, что Даниил уже собирал улики против него. Теперь его привлекли к суду Освященного Собора, предъявили обвинения как духовные, в ереси, так и политические – в хуле на государя, злоумышлениях на государство и Церковь. Он выкручивался как мог, но ересь была доказана, и волхование он сам признал. Причем все афонские монахи, приехавшие в Москву с Максимом, его келейник Афанасий, сербы Федор и Арсений, охотно дали показания против него. Очевидно, считали его «чужим» для себя [87].
На допросах Грек выдал одного из главных соучастников, Берсеня-Беклемишева. Помог изобличить его на очных ставках. Арестовали членов их кружка дьяков Жареного и Долматова, князя Холмского. Только Вассиана его помощник не назвал. Очевидно, из-за его особого положения, надежды на его помощь. Сотрудничество со следствием Максиму учли, казни он избежал. Его отлучили от Причастия и отправили в заточение в Иосифо-Волоцкий монастырь под надзор старцев Тихона Ленкова и Ионы, призванных наставлять его в вере и наблюдать за его исправлением. Митрополит Макарий (Булгаков) отмечал: «Отнюдь не в вымышленных каких-то заблуждениях и погрешениях обвинили Максима, а в действительных. И если некоторые из них он отклонил от себя, зато в других, и немаловажных, сознался перед лицем Собора» [103]. Его сообщников передали светскому суду. Берсеня-Беклемишева обезглавили, дьяка Жареного били кнутом и урезали язык. Холмский и Долматов попали в темницу.
Оппозиция примолкла, и в ноябре 1525 г. Соломония приняла постриг. В Суздальском Покровском монастыре она прославилась монашескими подвигами, посмертными чудесами, была канонизирована как преподобная София Суздальская. Хотя побывавший в данное время в Москве австрийский посол Герберштейн изложил совершенно другую версию. Будто митрополит постригал Соломонию насильно, она сопротивлялась, вырывала и топтала рясу, и сдалась лишь после того, как дворецкий Шигона ударил ее плетью. Герберштейн передает и слух, якобы в монастыре вдруг обнаружилась беременность Соломонии. Она, к раскаянию мужа, родила сына Георгия, но никому его не показывала. Предрекала, что он явится «в мужестве и славе» и станет мстителем за мать [89]…
Но стоит иметь в виду, что записки Герберштейна – документ крайне ненадежный. Его миссии в Москву дважды провалились, русские обмануть себя не позволили, и озлобленный дипломат в воспоминаниях, специально написанных для западной публики, постарался погуще полить нашу страну грязью, даже не заботясь о правдоподобии. Писал, например, что русские – рабы по натуре. Калачи любят из-за того, что они по форме «напоминают ярмо», а кулачные бои устраивают, «чтобы люди привыкли переносить побои». Да и в описании развода хватает грубых нестыковок. Ведь целью второго брака было рождение наследника. Мог ли государь при этом гневить Бога откровенным беззаконием? Предложение о разводе рассматривалось весной и летом. А постриг совершался в ноябре. Гипотетическая беременность уже проявилась бы. Да и как могла бы монахиня не показать ребенка, если бы государь этого потребовал?
Зато по запискам Герберштейна очевидно, каким силам симпатизировал католический Запад в разыгравшейся схватке. Сплетни о насилии над Сабуровой посол мог услышать только от оппозиционных бояр. Мы уже отмечали, что одним из его информаторов, передававшим географические секреты, был Семен Курбский – и он же возглавлял кампанию против развода. Кстати, упоминание о «тайном» сыне Соломонии может свидетельствовать, что уже в те времена возникала идея использовать самозванца, хотя еще не была реализована.
Но оппозиция проиграла. Семен Курбский попал в опалу – впрочем, мягкую, поехал воеводой в Нижний Новгород. Наставлениями Вассиана государь на этот раз пренебрег. А для поисков невесты он обратился к древнему византийскому обычаю. Все знатные семьи должны были представить своих дочерей подходящего возраста и здоровья. Лучших привозили в Москву. Здесь их изучали доверенные боярыни, осматривали знахарки и повивальные бабки на предмет способности к деторождению. И уже сам великий князь выбирал – какая приглянется. Для остальных девушек он выступал сватом, выдавал их замуж за придворных. Но выбор Василия Ивановича многих удивил, он пал на Елену Глинскую. Ее отец Василий служил на невысоких должностях и уже умер. Дядя, Михаил Глинский, сидел за измену в тюрьме. Никакого рассчета в таком браке быть не могло. Летописи называют единственную причину – Елена привлекла государя, «лепоты ради ея лица и благообразия» [90]. Она была редкой красавицей. Судя по всему, пятидесятилетний Василий просто влюбился в нее.
На свадьбе три дня гуляла вся Москва. Ради супруги великий князь простил и освободил ее дядю Михаила. А предположение о влюбленности подтверждается тем, что сам государь стал молодиться, даже сбрил бороду, хотя церковными правилами это не приветствовалось. Но возраст мужа, видимо, сказывался. Зачать ребенка не получалось три года. Оппозиция опять оживилась. Распускались слухи, что брак обречен на бездетность из-за греха развода. Великого князя снова обрабатывал Вассиан. Чтобы отвратить его от молодой супруги, запустили грязные сплетни о ней.
Но противники Елены просчитались. За ее честь Василий Иванович вступился решительно и яростно. Клеветников и сплетников одним махом раскидал по ссылкам. В опалу попали князья Щенятев, Горбатый-Суздальский, Плещеев, Ляцкий, боярин Морозов, даже бывший любимец дворецкий Шигона. Обвалилось влияние и другого приближенного, Косого. Василий Иванович стал избегать общения с ним. А у Даниила давно уже копились материалы на «старца». Теперь им дали ход.
В 1531 г. вчерашнего временщика привлекли к суду Освященного собора вместе с помощником, Исааком Собакой. Повторно вызвали на суд и Максима Грека. По свидетельствам надзиравших за ним монахов, он «покаяния и исправления не показавше». Теперь перепугался, просил прощения, но признавал себя виновным только в «неких малых описях» в переводах церковных текстов, происходивших случайно или «по забвению», «по излишнему винопитию» [91]. А Исаака он сам обличил, оценив его вставки в переписываемые книги: «То, господине, ересь жидовская, а яз так не переводил, и писати не веливал… Аще ли буду таков хулу мудрствовал или писал, да буду проклят» [92].
Вассиану на суде предъявили серьезнейшие обвинения. Христа он называл «тварью», отрицая Божественную природу Спасителя (это полностью совпадало с учением жидовствующих), хулил Деву Марию, призывая не называть Ее Богородицей. Русских святых чудотворцев издевательски обзывал «смутотворцами», а церковные правила «кривилами». О трудах Святых Отцов отзывался, что они «диаволом писаны» [93]. Все это было доказано свидетелями на очных ставках, Косого отправили в заточение в Иосифо-Волоцкий монастырь, где он и умер через некоторое время.
Исаака Собаку отлучили от Церкви и сослали в Волосов монастырь под Владимиром, предписав его «в крепости велицей держати». Максима Грека Собор тоже осудил «аки хульника и Священных Писаний тлителя», его сослали в Тверской Отрочь монастырь. Но Тверской епископ Акакий счел образованного узника интересным собеседником (а может, сочувствовал еретикам). Улучшил содержание, снял оковы, дозволил писать, приглашал к себе за трапезу.
А тем временем Василий Иванович и его супруга горячо молились о ребенке. И не только они, а вся страна! Моления о наследнике возносились на каждой службе во всех храмах, в монашеских кельях. Господь услышал их. Елена почувствовала, что «затяжелела». Обрадованный муж повез ее в паломничество по святым местам – побывали в монастырях Переславля, Ростова, Ярославля, Вологды, на Белом озере. А юродивый Домитиан предсказал Елене, что она родит «Тита широкого ума» [94].